Урарака не отрывает от него немигающего взгляда, проницательного до такой степени, что Изуку начинает потеть, нервничая. Они находятся в тихом коридоре, и вместо того, чтобы успокоить, эта тишина наоборот усиливает беспокойство. Все остальные сейчас находятся в столовой, и уединенность, которую Изуку сперва счел идеальной, теперь вызывала дискомфорт.
— Итак… — начинает она, растягивая это слово. Изуку не уверен, снисходительность или игривость превозмогают в ее словах. — Ты говоришь, что этот пот…
— Эликсир, — съеживается Изуку, поспешно исправляя ее, хотя от этого слова Урараки не становятся менее правдивыми.
— Правильно. Эликсир, — говорит она, — заставляет тебя чувствовать —
физически чувствовать — то, что люди чувствуют к тебе?
Изуку тревожит эта странная пауза. Откровенно говоря, он сам не знал бы, что и думать, если бы он оказался в том же положении, что и Урарака сейчас. Сложно понять всю эту штуку с эликсиром — потом,
потом из волос — с помощью которого усиливались чувства и можно было воспринимать эмоции других на физическом уровне. Не говоря уже о том, что это вещество поразительно похоже на наркотик. Причина, по которой Изуку стал чертовски раздражителен, кроются в его нехватке.
Его извинения звучат смехотворно.
— И это из-за того, что ты перестал его пить, ты был таким резким? — спрашивает она, повторяя предыдущее объяснение Изуку так, будто она то ли не верит в его способность объяснять, то ли считает глупым. Так кажется Изуку. Тем не менее, он медленно кивает, и она продолжает: — И поэтому ты так часто обнимал людей?
Изуку застывает, а затем жалобно выдыхает, становясь жертвой внезапно обрушившегося на него унижения. Изуку никогда не касался кого-то первым, хотя нельзя сказать, что он был против этого. Похоже, его прежняя жизнь без настоящих друзей сказалась на его жажде прикосновений. И пусть ему это нравилось, Изуку слишком сосредоточился на своем стремлении стать героем номер один, чтобы относиться к подобным действиям серьезнее. Он просто считал это мимолетным любопытством. После своих последних выходок он задается вопросом, что об этом всем думают остальные.
— Я… я… я… н-нет, я имею в виду… может быть?.. да… — заикание постепенно становится тише, и Изуку чувствует, как его щеки нагреваются от унижения быть пойманным. Он смотрит на Урараку из-под челки, боясь увидеть отвращение на ее лице.
— Ох, — говорит она со взглядом, который Изуку не в силах прочитать. — Иида-кун и я думали, что это был защитный механизм.
— Защитный мех… что?
Урарака мягко улыбается, почти виновато, прежде чем объяснить:
— После того, что произошло в Камино, ты стал отдаляться от нас, Деку-кун.
Изуку моргает. Отдаляться? Он? Из всех эмоций, которые он испытал во время битвы в Камино, у него точно не было апатии… или была?
— Я…
— Ничего, если ты не заметил, — поспешно добавляет Урарака, видя замешательство на его лице. — Для этого и была терапия.
Да, терапия заключалась в том, чтобы справиться с шрамами, которые Исцеляющая Девочка не могла стереть, теми, которые были и остаются глубоко запечатленными в его голове: будущее напоминание о кошмарах, которые могут возникнуть при дневном свете. Шрамы, которые сейчас медленно исчезают с помощью эликсира и терапии.
— Прости меня, — извиняется Изуку уже сотый раз с начала этого разговора.
— Все хорошо, Деку-кун. Я прощаю тебя.
Урарака мягко улыбается, прежде чем обвить его руками. Изуку больше не замирает при близком контакте с ней, как делал это раньше. Он избавился от этого с помощью эликсира и открытости, которую он оставил при себе. Нет никаких сомнений или колебаний, когда он заключает ее в объятие, из-за чего их щеки едва соприкасаются друг с другом.
В глубине души Изуку все еще расстроен от отсутствия ощущений, но, зайдя так далеко, он предпочел бы сосредоточиться на мягкости ее щек, их теплоте и чувстве, от которого не чешется кожа, но сердце все равно согревается от радости.
— Я должна поблагодарить этот пот…
— Эликсир, — исправляет Изуку, на этот раз медленней.
— …эликсир, потому что не думаю, что ты бы разрешил мне обнять себя раньше, не испытав при этом сердечного приступа.
Изуку облегченно вздыхает, высвобождаясь из объятий, чтобы посмотреть на лицо Урараки.
— Спасибо тебе, Урарака-сан, — говорит он, пытаясь вместить в эти слова всю благодарность. Он рад, что она смогла понять его мотивы.
Урарака широко улыбается в ответ, собираясь сказать что-то, но голос сзади Изуку прерывает ее.
— Ого!
Изуку узнает этот голос. Он звучит скорее удивленно, чем инкриминирующе, но он знает, что, где бы ни был обладатель этого голоса, рядом с ним кто-то находится. Он быстро отделяется от Урараки и оборачивается, ожидая увидеть хмурое лицо рядом с удивленным Каминари. Как только его плечи напрягаются в ожидании, приходит облегчение, когда он видит лишь одного блондина, идущего по коридору.
— Я что-то прервал? — осторожно спрашивает Каминари.
— Н-нет! Я-Мы просто… это не так, как…
— Как выглядит? — продолжает вместо него Каминари, неловко улыбаясь.
— Мы, — ровно начинает Урарака, сперва мазнув глазами по покрасневшему лицу Изуку, — все уладили.
Каминари моргает, когда к нему приходит понимание, и его уголки губ медленно приподнимаются в улыбке.
— Что ж, это прекрасно! Мы немного волновались о вас, ребята.
— Мы?
— Все, — пожал плечами Каминари. — Это было впервые, когда ты так злился, особенно в сторону Урараки.
Изуку не знает, как отвечать на это. К счастью, его телефон вибрирует в этот момент, отвлекая его внимание от остальных. Он посылает им быструю виноватую улыбку, прежде чем посмотреть на экран. Пришло уведомление о сообщении, и он тотчас читает имя отправителя.
[12:43] Каччан: Клянусь богу, если ты что-то сделаешь со своими бинтами, я тебя убью
Изуку криво улыбается, читая сообщение. Ему удается уловить нотку обеспокоенности в этих словах, пусть она и спрятана под маской грубости и бестактности, привычной для Кацуки.
Прошло всего три дня от ссоры с Ураракой и пять дней с тех пор, как он перестал пить эликсир. Все происходит так быстро. Для Изуку текущие события больше напоминают падение метеора на Юэй — маловероятно, нелепо, невозможно. И все же он здесь, заделывает небольшую вмятину в его дружбе с Ураракой, а также с Кацуки. Раньше он считал, что последние отношения и вовсе не подлежат ремонту.
Несмотря на свое замешательство и непонимание того, на какой стадии находятся их отношения, Изуку не смог отказать Кацуки, когда тот грубо попросил: «Дай мне твой номер телефона, тупой Деку». Это случилось в пятницу, когда они расходились по домам.
Вот так, впервые в истории, его входящие были постоянно переполнены сообщениями от него — от обеспокоенных к обычным, но грубым советам, таким как: «Если ты будешь продолжать чесать руки, я нахрен почешу твое глупое лицо». При прочтении в животе Изуку все переворачивалось.
Изуку почти дописал свой ответ, когда высветилось еще одно уведомление. Вместо того, чтобы отправить свое сообщение, он взглянул на новое.
[12:44] Каччан: Я е эо имел в иду, придурок! Я хоел сказать, что Я ПРИЯЖУ ТЕБЯ К КрЕСЛУ, ЕСЛИ ТЫ ЭТО СДЕЛАЕШЬ!
Как и все, что делает Кацуки, он пишет обычно аккуратно и по существу, и, несмотря на бесстрастность его слов, редко украшенных смайликами, Изуку не упускает из виду стоящие за ними эмоции. Но сейчас Изуку не до конца понимает этот текст. Он смущенно хмурится, но не потому, что в словах присутствуют не все нужные буквы, а от срочности данного сообщения.
— Я не могу поверить! Он такой тупой! — Каминари хрипит от смеха, и только сейчас Изуку замечает, как близко они стоят. Изуку не знает, что именно его расстроило. Может, такая реакция на их новый способ общения с Кацуки. Изуку хмурится, слегка раздраженный навязчивостью Каминари.
— Прости, прости… я не хотел так громко, — извиняется Каминари, когда Изуку оборонительно прижимает телефон к своей груди. Этот жест должен показать, сколько значит для него общение с Кацуки и насколько Изуку раздражает, что кто-то смеется над попытками Кацуки проявить настоящее беспокойство. — Что ж… по крайней мере, он пытается…
Изуку моргает. Выражение лица выдает его замешательство, и его замечает Каминари, который, видимо, не хотел, чтобы его последние слова были услышанными.
— А-а, это ничего… — говорит он, глухо засмеявшись.
Изуку не такой тупой, чтобы не уловить значения слов Каминари. Что ему интересно, так это то, насколько хорошо блондин осведомлен об изменениях в его отношениях с Кацуки.
На самом деле, этот вопрос вращается вокруг одной мысли в его голове. Он забывает о ней, пока она не оживает вместе со словами Киришимы.
«Помни, о чем мы говорили», — сказал Киришима Кацуки, и в этих словах было достаточно силы, чтобы удержать Кацуки от гнева. Что это значит? Кацуки было невозможно удержать от гнева раньше словами, не говоря уже о том, что Киришима использовал их так, будто они были его главным преимуществом.
— Каминари-кун, — начинает он, увлажнив свои губы. — Что-то… что-то произошло между вами и Каччаном?
— Э-э?
— Я имею в виду… тебя и Киришиму-куна… — объясняет он, пытаясь придать вопросу легкий оттенок.
Каминари пытается что-то сказать, но не может прекратить заикаться, и на его лице появляется обеспокоенность. От этого Изуку хмурится.
Урарака, которая до этого молча наблюдала за их разговором, вздыхает.
— Возможно, ты должен рассказать ему, Каминари-кун, — говорит она с улыбкой, которая должна служить для него одобрением, но Каминари почему-то не выглядит уверенно. Теперь Изуку стал смотреть на Урараку с подозрением и горечью. Она что-то утаивала от него?
— Я обещал ничего не говорить…
— Каччану?
— Хорошо, возможно, «обещал» — не лучшее слово, — он замолкает, отходя назад. — Он сойдет с ума, если я скажу что-то! Кроме того, у Киришимы и так достаточно забот, и…
Его слова приводят Изуку в еще большее замешательство, и это усиливает его раздражение. Заметив выражение его лица, Каминари мычит и опускает плечи в знак поражения.
— Хорошо! — говорит он, взявшись руками за щеки, будто готовясь закричать от страха. — Но ты слышал это не от меня!
Изуку кивает, и блондин глубоко вздыхает. Затем он начинает говорить так быстро, будто эти слова обжигают его внутренности, и он старается как можно скорее избавиться от них:
— Киришима и Бакуго сильно поссорились! Не так, как мы привыкли видеть. Я имею в виду… была настоящая драка. — Изуку одарил Каминари недоверчивым взглядом, и это побудило его продолжить: — Причуды! Удары! Все! Это было ужасно! Я думал, они убьют друг друга!
— Это правда? — со страхом на лице спрашивает Изуку, глядя на Урараку и ожидая ее подтверждения.
— Меня там не было, но да… это было ужасно…
— Н-но почему? И почему я до сих пор не знал об этом?!
— Что ж, это случилось за территорией школы, и все согласились ничего тебе не рассказывать об этом. В особенности постарался Бакуго.
Изуку все еще не понимает, как что-то такое могло пройти мимо него. Все знают, какой он наблюдательный, так почему…
«После того, что случилось в Камино, ты очень отдалился от нас, Деку-кун».
О.
После слов Урараки Изуку подумал, что, возможно, это не было апатией. Просто в это время Изуку был достаточно рассеян и больше сосредоточился на своем беспокойстве и страхе, из-за чего пренебрег своим окружением.
— Но почему? Почему они дрались?
Каминари переминается с ноги на ногу, явно испытывая неудобство от этого вопроса.
— Это…
— Бакуго-кун… он очень разозлился… в самом деле очень сильно… — вклинивается Урарака, пытаясь помочь Каминари. — Я была там в это время, — от дрожи в ее голосе Изуку становится еще хуже.
— Что ты имеешь в виду под «очень»?
— Господи, Мидория. Мы все думали, что ты умрешь. Бакуго не был исключением. После того, как он проснулся в больнице, он был вне себя!
— Он кричал и требовал увидеть тебя, Деку-кун.
— Я никогда не видел его таким!
Пока он слушает объяснения Урараки и Каминари, что-то появляется у него внутри. Это делает их слова неразборчивыми, далеким шумом, который не может преодолеть громкость его грохочущего сердцебиения.
Это возможно? Они рассказывают об этом слишком драматично, слишком серьезно, слишком непохоже на Кацуки, потому что…
— Я-я не думал, что он волнуется… — сказал он, едва в силах генерировать слова.
Даже с недавними изменениями в их отношениях… даже когда его характер смягчился настолько, что он больше не ранит Изуку, Кацуки по-прежнему представляет собой хаос эмоций, которые накладываются друг на друга, что затрудняет понимание всей полноты его чувств к нему с одного взгляда.
Есть еще так много проблем, которые Изуку не решил с тех пор, как эликсир и терапия заняли большую часть его внимания, и одна из них — последствия спасательной миссии Кацуки.
Три дня назад у него появилась мысль, что гнев Кацуки по отношению к нему возник из-за спасения, в котором он не нуждался и которого не хотел, — поврежденной гордости. Изуку был главным виновником. Час назад он и вовсе думал, что гнев Кацуки на него вызван не только его поврежденной гордостью, но и ревностью.
Но теперь гнев Кацуки, кажется, слился с тремя большими эмоциями, которые он не мог понять, несмотря на то, что они запечатлелись на его коже: гордость, ревность и беспокойство. Странная комбинация, с которой, возможно, Кацуки не мог справиться. Откровенно говоря, Изуку тоже не знал, как он должен был терпеть это все.
— Причина, по которой он дрался с Киришимой… после того, как его выпустили из больницы, он стал… — Каминари запинается, чувствуя неуверенность и сомнение.
— Неуравновешенным? — помогает Урарака, и Каминари мотает головой.
— Я не знаю. Он был… зол, и мы к этому привыкли, но в то же время он грустил, и… я не знаю! Он был странным! — Каминари поднял свои руки, раздраженный тем, что он не может нормально объясниться. — Помнишь первую неделю после происшествия?
Изуку кивает. Все, что он помнит, это тревога. Не помогало и то, что Кацуки постоянно бросал в него ножи своими взглядами и в любой момент плевался в него ядовитыми словами.
— Я думаю… тогда он почти смирился с тем, что ты умирал, — Каминари морщится, словно вспоминая это. Тем не менее, он продолжает: — Киришиме надоело его отношение к тебе, и он поссорился с ним… вот когда произошла драка.
Изуку может представить, как все это началось: Кацуки, будучи скупым на эмоции человеком, вероятно, отвергал намерения Киришимы помочь. Ни один из них не сдвинулся с места, и единственный способ, которым Кацуки мог справиться с тем, что ему не нравилось — это насилие.
— Киришима-кун сказал Каччану: «Помни, о чем мы тогда говорили…», — добавляет Изуку, желая услышать объяснение.
Каминари медленно кивает.
— Киришима сказал Бакуго, что ему нужно перестать, цитирую, — он поднял палец, — «Вести себя как глупый, капризный ребенок с эмоциональным интеллектом уровня кактуса».
Изуку съеживается.
— Бакуго-кун не смог бы такое воспринять, — говорит Урарака.
— Так и было, — соглашается Каминари, морщась. — Киришима был правда жестоким. Я никогда не видел его таким… но, думаю, он был суров потому, что иначе Бакуго бы никогда не стал относиться к тебе по-другому. Наверно… Киришима думал, что Бакуго было больно…
Изуку не знал, что сказать. Мысль о том, что Кацуки страдал по причине, связанной с возможностью потерять Изуку, выглядела надуманно. Пускай Изуку знает, что он ему нравится. Прошлое, которое осталось позади, действительно не дает ему принять это.
— Деку-кун?.. — вырывает его из раздумий тихий голос Урараки. Ее выражение лица сейчас напоминает ему лицо его обеспокоенной мамы.
— Я… в порядке, — говорит он, искренне сомневаясь в этом.
— Причина, по которой Бакуго не хотел, чтобы кто-то знал…
— …потому что он слишком гордый, — перебивает Изуку. Возможно, Каминари хотел сказать что-то другое, но то, как тот неохотно кивает, подтверждает, что его слова не далеки от истины.
Его телефон снова вибрирует. Приходит еще одно сообщение, и Изуку знает, от кого оно, даже не глядя на имя отправителя.
[12:49] Каччан: Где ты, черт возьми?! Клянусь, если ты что-то сделаешь с руками, я скажу твоей матери, что ты снова бродил по улицам ночью!
После этого открытия кажется, что недостающий кусок головоломки встал на свое место. Несомненно, все эти события породили целую кучу эмоций. Кацуки не мог понять это, не говоря уже о том, чтобы смог справиться Изуку с ощущениями, которые это приносило.
От всего, что делал Кацуки до этого момента, он балансировал между счастьем и беспокойством. Изуку воспроизводит все в своем уме: то, как Кацуки волновался, когда обнаружил, что Изуку бродит по улицам в одиночестве ночью, или то, как он пытается загладить фразы «Сдохни» или «Я убью тебя». Потому что, несмотря на то, что Кацуки преследовали образы смерти Изуку, эти слова по-прежнему являются его инстинктивной реакцией на все происходящее.
Чего Изуку не знает, так это того, была ли его почти-смерть катализатором или просто вспышкой чувств Кацуки.
Он рассеяно печатает:
Я: Я в порядке. С моими бинтами все хорошо (^▽^)
— Все хорошо, Мидория?
— Деку-кун?
Он поднимает взгляд и обнаруживает, что обе пары глаз смотрят на него с вниманием и заботой. Он пытается уверить робкой улыбкой:
— Я в порядке, — говорит он перед тем, как нажать «Отправить».
Ни Каминари, ни Урарака не говорят ничего в ответ, но Изуку знает, что он не смог убедить их.
*
Проходит несколько дней, зуд в его руках становится легче. Он может без проблем справиться с ним. Однако раздражение и досада, которым он подвергается через случайные промежутки времени — это совсем другое.
Изуку изолируется всякий раз, когда думает, что его характер пытается превозмочь над разумом. Это сложно, и большую часть времени его усилия терпят неудачу. Например, тот момент, когда он огрызнулся на Тодороки, или взгляд, который он обратил на Минету, слушая его раздражающую бессвязную речь, или…
Или как он сорвался на Кацуки… снова.
Не помогает то, что он постоянно вспоминал об их разговоре с Каминари.
Спустя почти десять дней после того, как он перестал принимать эликсир, его гнев снова поднимается. Внимательные глаза Айзавы и полные беспокойства взгляды одноклассников так мало значат по сравнению с жаром, поднимающимся в его груди. Он настолько силен, что Изуку физически может почувствовать, как из его рта выходит что-то отвратительное: гнев, раздражение и яд в форме слов.
Слова, которые Кацуки удается остановить, вытащив его из класса. Как и ожидалось, это плохо кончилось. Только не с нынешним настроением Изуку и постоянно изменчивым характером Кацуки.
Итак, Изуку кричит, и Кацуки кричит за ним. Он хотел успокоить Изуку, но его добрые намерения теряются. Они разорваны в клочья, становясь добычей собственного гнева. Несмотря на все его добрые намерения, он все еще пытается стать тем, кто может наставлять, поддерживать, помогать, а не разрушать.
— Это, блять, не работает! — орет Бакуго, и внезапно в уме Изуку щелкает выключатель. Его чувство гнева спадает так быстро и внезапно, что у него кружится голова и становится грустно.
Кацуки снова уйдет? Ему уже достаточно всего этого? В этот раз винить можно только Изуку… правда же?
— Чёрт возьми! — кричит Кацуки и отходит от него на пару шагов. От каждого шага сердце Изуку сжимается. Тот остается на месте, в паре футов от него, и кажется, что между ними образовалась пропасть. Через пару мгновений Кацуки возвращается, чтобы взять его за руку, и начинает тащить его за собой.
Прежде чем Изуку успевает спросить его, куда они идут, блондин объясняет сквозь стиснутые зубы, как будто сдерживая раздражение ради него:
— Ты все время злишься, черт возьми, и это действует мне на гребаные нервы! Я не могу справиться с этим дерьмом!
Они доходят до двери, с которой Изуку уже хорошо знаком. Забыв о вежливости, Кацуки открывает ее, не постучав первым.
Чиё Шузенджи, школьная медсестра, а также терапевт, поднимает взгляд от своих записей и награждает их мягкой улыбкой, от которой Изуку расслабляется.
— Бакуго-кун, Мидория-кун, что я могу сделать для вас?
И снова Кацуки не торопится с ответом. Лишь через пару секунд ему удается озвучить его с усмешкой:
— Ваше предложение… я приму его.
Слова звучат агрессивно, рука, держащая его запястье, сжимается сильнее. Больно. Изуку понимает, что, с чем бы ни соглашался Кацуки, он не в восторге от этого.
— Рада, что ты наконец принял его, мальчик мой.
В течение следующего часа Изуку узнает несколько вещей. Во-первых, сеансы терапии Кацуки сократили до трех раз в неделю, как и у него. Тем не менее, он решил поработать над некоторыми проблемами, которые у него были. Изуку смог понять, что одной из них было его поведение.
Еще он узнал, что Исцеляющая Девочка, должно быть, разглядела сердитую личину Кацуки, как это сделал Киришима, и осознала, что причиной такого поведения служит предсмертное состояние Изуку. Предложение помочь им обоим решить эту проблему, наконец, Кацуки принял в этот день, когда понял, что не может справиться с перепадами настроения Изуку самостоятельно. Не сказав это прямо, он дал понять, что ему… что им нужна помощь.
Изуку чувствует, как что-то вспыхивает в его груди. Он не идеален, но Кацуки старается… он действительно старается.
Последнее, что он осознает, это то, что терапия снова будет проходить каждый день. Может показаться, что это перечеркивает весь достигнутый им прогресс. Но он принимает это как обещание лучшего будущего с его чувствами, с Кацуки, с самим собой.
В конце первого совместного сеанса, рассказав об эликсире понимающей Исцеляющей Девочке, Изуку идет домой, в его голове воспроизводится сеанс, с его плеч снят груз, а рука Кацуки держит его ладонь на пути домой.
*
— Ты когда-нибудь навещал меня в больнице? — спрашивает он через день после сеанса терапии, когда его храбрость достигает максимума.
Кацуки может быть ошеломлен внезапным вопросом, но его поведение ничего не выдает. И хоть он идет уверенно, но то, как он сжимает руку Изуку, говорит о другом. Это признание, которое говорит, что ему не настолько все равно, как кажется.
Проходит несколько секунд: три удара сердца, одно долгое дыхание и взгляд, полный проницательности. Это дольше, чем ожидал Изуку, но он так или иначе надеется на ответ.
— Моя комната была рядом с твоей. Я просто проходил мимо… — грубо отвечает Кацуки. Изуку, возможно, не очень хорошо разбирается в поворотах и скрытых смыслах, скрывающихся за его словами, но он легко разоблачает ложь.
— Каччан… — тихо зовет он, словно предупреждая его, и Кацуки останавливается. То, как Кацуки смотрит на него с нахмуренным взглядом и сжатыми губами, говорит о его внутренней борьбе. Войне, беспокойно мерцающей в его глазах.
Кацуки щелкает языком, избегая его взгляда.
— Какого хрена ты вообще спрашиваешь?
Это звучит так оборонительно, будто он говорит: мне нечего стыдиться. Изуку слегка улыбается, понимая его сомнение. Они двигаются постепенно, но после двух недель совместной терапии изменения уже происходят. Они уже разговаривали на тему каждой из их проблем, и, возможно, шрамы в их сердцах не будут стерты полностью, но, благодаря совместным усилиям, они становятся все меньше.
Исцеляющая Девочка называет это прогрессом. Изуку называет это катарсисом.
— Раньше мне снилось это, — говорит он, снова начиная идти вперед. Кацуки идет в ногу с ним. — Я думал, что мой разум придумывает все это… но… — неловкая пауза, за которой последовал взгляд, полный надежды, а затем: — Это было?
Кацуки не сказал ни слова; но крепкая хватка в его руке и небольшое покачивание головой говорят достаточно. Это то, в чем Изуку находит утешение.
Изуку сжимает его руку в ответ, и Кацуки шепчет:
— Три раза… остальные два они не разрешили мне увидеть тебя.
Изуку прерывисто смеется, прежде чем в его глазах появляется знакомая боль.
— Понимаю…
Он хочет сказать: «Твои руки тогда были очень нежными», но не может из-за кома в горле. Кацуки, заметив это, отпускает его ладонь и кладет свои руки ему на плечи. Это было неловко, сжато и неожиданно, но Изуку наклонился в его объятия.
Кацуки ничего не говорит. Изуку тоже. В данный момент им не нужны слова.
Изуку все еще не видит четкий путь своими глазами, но он уверен, что куда бы их не привела эта дорога, они определенно движутся вперед.
