Я чувствую тебя / I feel you

Изуку чувствует, как его грудь пронизывает боль — еще один раз, считает он в уме — когда он замечает, как глаза Кацуки метают в него ножи. «Игнорируй это, игнорируй, игнорируй, игн…» После всего, что случилось на прошлых выходных, безразличие Кацуки насчет их признания — это то, чего он ожидал. Лучшее, что Изуку может сделать в ответ — это укрыться терпением и скрывать свое уныние под притворным безразличием; это тяжелый подвиг, но он может достичь его, делая для этого необходимые усилия. Это не будет впервые, не тогда, когда дело касается Кацуки, — грустно напоминает он себе. Однако, несмотря на его первоначальные мысли, безразличие Кацуки не приходит. То, что появляется вместо этого — тихий гнев, который превышает в десять раз предыдущую злость. Приходит среда, которая наконец уносит остающийся эффект неосторожного употребления эликсира, разделенного с Кацуки, но плохое настроение, которое выросло до такой степени, что даже Киришима сомневается, стоит ли подходить к нему, сохраняется. «Отказ», — кричит его сердце. «Ты хотел этого», — отвечает его разум, когда жесты Кацуки отвергают любое усилие Изуку поговорить с ним. Все: от подрагивающих пальцев до несгибаемых уголков его губ и напряжения в плечах — откровенно кричит Изуку о том, что любой шанс, который он имел, чтобы сблизиться с Кацуки, теперь полностью разрушен и не подлежит восстановлению из-за его собственного решения. — Эй! Мидория! — Изуку моргает, отвлекаясь от своих депрессивных мыслей и глядя на человека, которому принадлежал голос. Зеленые глаза падают на Каминари. Блондин идет к столу, где он обычно сидит в столовой, и жестами просит Изуку, чтобы он подошел к нему. Внезапное приглашение выглядит странно, но Изуку подходит, особенно не раздумывая об этом. Любопытные взгляды, устремленные к нему, не настолько очевидные, как Урарака и Иида могли подумать. Кацуки, с другой стороны, зная, что это увидят другие, начинает прожигать дыру в его голове. Изуку притворяется, что ему все равно на это, все равно на них, и пытается действовать настолько нормально, насколько это возможно, даже если напряженность, с которой три пары глаз смотрят на него, опускается на его плечи. — Каминари-кун? — Мне нужно поговорить с тобой, — говорит блондин тихим голосом. Будто пытается сделать это секретом, несмотря на то, что оба из них заметили внимательные взгляды Урараки, Ииды и… Кацуки. — Это будет быстро, — обещает Каминари, и Изуку полагает, что он не пытается уговорить Изуку согласиться, так как желание уйти от непоколебимого пронзительного взгляда определенного человека является более сильным, чем сама просьба Каминари. — Хорошо, — улыбается Изуку без энтузиазма, прежде чем показать своим друзьями, что уходит, буквально говоря этим «Я еще вернусь». По его спине пробегают мурашки. Быстрый, едва заметный взгляд на яростное лицо Кацуки — это последняя вещь, которую он делает, прежде чем покинуть столовую вместе с Каминари. * Изуку хмурится, сжимает губы и награждает Каминари взволнованным взглядом, когда они доходят до школьного двора. — Послушай, я просто… я не знал, как начать этот разговор прежде. Я знаю, что ты… — взгляд, который бросает на него Каминари, полон жалости и сочувствия; что бы это ни было, Изуку это не нравится. — Борешься, — говорит блондин, так и не сумев заполнить тишину подходящим словом, — с проблемами с Бакуго, — неубедительно заканчивает он. Красноречие определенно не сильная сторона Каминари. Несмотря на это, Изуку лишь вздыхает на заявление Каминари, не зная, как еще на это отреагировать. — Я хотел поговорить раньше, но никак не мог решиться. Я просто хотел спросить о том, что произошло в пятницу на прошлой неделе? Тон, которым окрашен голос Каминари, дает Изуку понять, что к его предложению прибавлен вопросительный знак в конце, будто бы Каминари спрашивает, помнит ли он, что произошло. Внезапно, глядя на робкую улыбку Каминари, он понимает, зачем тот приволок его сюда; он помнит это. До этого момента, спасибо внутренним терзаниям, что посещали его после произошедшего с Кацуки на этих выходных, воспоминание о том, как он чуть ни разрушил дружбу Каминари и Киришимы, затаилось где-то глубоко внутри. Появляются чувства вины и ответственности, что поспешно заставляют его встретиться с выжидающими чертами лица Каминари и, заикаясь, проговорить извинения. — П-прости! — Каминари вздрагивает, неожиданно слыша его громкий и отчаянный голос. — Что? Подожди, я просто… — Мне правда очень жаль! Я не хотел почти разрушить твои шансы с Киришимой-куном! Учитывая, что немного поздно говорить это, Каминари, по крайней мере, не выглядит раздраженным. То, как он почесывает свою щеку, показывает его неуверенность в том, как реагировать на извинения Изуку. — Успокойся, Мидория. Видя напряженность и выражение лица Изуку, Каминари выдыхает. — Серьезно, Мидория, тебе не за что извиняться, — улыбается Каминари, пытаясь уменьшить его тревогу. — Я хотел поговорить с тобой, чтобы сказать, — Каминари делает глубокий вздох, и очевидно, что он пытается выдать что-то важное, делая краткую паузу: — Спасибо тебе. — Спасибо? — медленно повторяет Изуку, его слова полны недоверия. — Да, я не знаю, как ты узнал о моих чувствах к Киришиме. Я имею в виду, я думал, что хорошо скрывал их, но… Пауза, направленный на него взгляд — и Изуку чувствует новую волну страданий, окружающую его. — Мне правда жаль… — извиняется Изуку снова, и в этот раз в голосе меньше настойчивости, но та же доля правды. — Что ж, все же разрешилось, так что не извиняйся, — улыбка Каминари ослепляет. Счастье, которое испытывает блондин, почти осязаемо, оно обхватывает его так же, как и рука блондина. Нет контакта кожа к коже, но когда Изуку обнимают одной рукой, он может чувствовать эмоции Каминари, просто глядя на его сияющие глаза и широкую улыбку. — Я не собирался говорить что-то Киришиме, но, благодаря тебе, я… мы… признались? — Каминари вместе сдвигает брови. Кажется, будто он не уверен, являются последние слова утверждением или вопросом. — Ты видел, что произошло, правда? Ты был там! И думаю, мы встречаемся… нет, мы точно встречаемся… да, точно. — Правда? — два уголка рта Изуку приподнимаются. — Знаешь, у меня были лучшие выходные за всю жизнь! И это все, благодаря тебе! — счастье Каминари является заразным, и понемногу оно стирает вину. — После игр Киришима провел меня к станции, но мы стояли там и долго говорили! И потом в субботу я пошел к нему домой, и мы… Изуку улыбается. Облегчение быстро оседает в его груди, когда улыбка Каминари становится шире. Счастливая болтовня блондина не прекращается, он радостным голосом упоминает лучшие моменты этих выходных и жестикулирует так, что и не посомневаешься в его восхищении. Изуку вздыхает, спокойный и освобожденный. «По крайней мере, — думает он, радуясь и немного завидуя, — хотя бы у одного из них были хорошие выходные после признания в симпатии». По крайней мере, один из них вместе с тем человеком, который ему нравится. По крайней мере, у одного из них не разбито сердце… — Эй, Мидория, ты в порядке? — Изуку вопросительно моргает. — Это не слезы счастья… правда? — только сейчас он чувствует их, свободно и неконтролируемо стекающих по его щекам. — П-прости! Не обращай внимания. Я просто… «Рад за тебя». Это не ложь, но это не причина его слез, и они оба знают это. Было бы глупо считать, что Каминари воспримет такой ответ серьезно. — Я просто… могу я взять твою руку на секунду? Это глупо, он знает, что да, но он хочет избавиться от холодных эмоций в его груди. Он уверен, что счастье Каминари сможет помочь ему в этом, пусть и мимолетно, но этого будет достаточно. Изуку понимает удивление Каминари, но когда тот прекращает обнимать его, Изуку почти что решает забрать свои слова обратно. — Я не знаю, что произошло, но если ты будешь чувствовать себя лучше… — Каминари протягивает свою руку, поощряя его взять ее. Этого все равно недостаточно; ощущение даже не близко к пузырчатому ощущению от касаний Урараки, или к счастливому ощущению от касаний Ииды, или от… — Э-эй! Мы можем решить то, что волнует тебя! Давай, Мидория! Теперь рука Изуку касается двух рук Каминари, что усиливает уважение и дружбу, которые блондин чувствует к нему, но и близко не приближаясь к тому, что он чувствует от прикоснения Кацуки. — Эй, Каминари! Ты… ох… Киришима подходит к ним, но когда он видит, в каком положении он сейчас находятся, он моргает в растерянности. — Ах! Это не то, как это выглядит! Несмотря на выпад Каминари, Киришима награждает обоих взволнованным взглядом. — Выглядит так, будто ты издевался над Мидорией. — Я не издевался! — Он не издевался! Очевидно, что Киришима дразнил их, и они оба начинают смеяться со своих реакций. Когда раздается беззаботный смех, громкий и неожиданный, на него опускается волна счастья, заставляя неуютность, которую он чувствовал, исчезнуть. «Как теплое одеяло», — думает он с улыбкой. Его окружают безопасность и уют, и он не хочет отпускать это чувство, хоть и знает, что оно принадлежит Каминари. Это чувства Каминари к Киришиме. Неохотно, он пытается избавиться от мягкой, но сильной хватки Каминари на его руке. Он смотрит на последнего и видит его очарование, пока он смотрит на Киришиму с любящей улыбкой на своих губах. «Это, наверное, здорово…» Зависть — это такая жалкая эмоция, и все равно Мидория Изуку чувствует, как она заполняет каждый уголок его разума, пока он смотрит на Каминари и Киришиму. — Что здесь, блять, происходит? — сердце Изуку сжимается. Он не знает, из-за чего: ожидания или простого страха в тот момент, когда он видит фигуру Кацуки. — Это не то, как это выглядит! Он чувствует дежавю, и Изуку не понимает, почему тон Каминари так настойчив, хотя он не был таким, когда он говорил то же самое Киришиме. Звучит так, будто он отчаянно хочет убедить, что их взаимодействие не является ничем подозрительным. Почему Каминари пытается это сделать? Не то, чтобы Кацуки заботит это. Это было его безошибочным заявлением, очевидным в тот момент, когда он оттолкнул, закричал на него и оставил одного, когда смог снова возобновить контроль над своими эмоциями в тот день. «Блять, никогда не прикасайся ко мне так снова, Деку!» Знающего блеска в глазах его матери и ее взволнованного выражения лица было достаточно. Он провел все свои выходные, пытаясь склеить свое разбитое сердце. В своей комнате он говорил себе снова и снова, что любить Бакуго Кацуки — это худшая ошибка, которую он мог когда-либо сделать. — Ах, Каминари помогал Мидории… правда? — Д-да, мы просто говорили и… Изуку чувствует желание убежать, когда эти багровые глаза сужаются, глядя на него, и челюсть Кацуки сжимается, когда он замечает, как его рука касается Каминари. — Что вы, блять, творите? Сжатые зубы и гневный вопрос, направленные на них, являются сигналом для Каминари, чтобы выпустить его руку, теплое чувство покидает его, заставляя Изуку нахмуриться Кацуки, будто бы говоря этим: «Смотри, что ты наделал». Изуку усталый, раздраженный, он злится на Кацуки, и он не может вымолвить слова, что формируются в уме, поскольку Киришима и Каминари слишком близко к ним, чтобы попасть под перекрестный огонь. «У тебя нет причин, чтобы злиться на меня. Нет!» — Ты пил это сегодня? — это неожиданно: вопрос и тон, с которым он спросил это, но Изуку понимает, Кацуки знает ответ, так что он молчит. — Иди нахуй, Деку! Почему ты, блять… — Эй, Бакуго, успокойся, серьезно, мужик, все хорошо, они просто… — Заткнись! Отпусти меня, придурок! — Бакуго! — все вздрагивают, слыша непривычный голос Киришимы. Он выглядит странно серьезным, и видеть его в таком амплуа почти пугает. Очевидно, этого достаточно, чтобы Кацуки перестал вырываться из хватки на его плече. — Вспомни, о чем мы с тобой говорили! Сомневаясь, Изуку вспоминает, как Киришима говорил это раньше. Изуку не представляет, что это должно значить, но что бы это ни было, этого достаточно, чтобы подавить злость Кацуки, пусть и немного. — Деку, я хочу поговорить с тобой, — спокойно говорит он, или, по крайней мере, спокойнее, если сравнивать с его предыдущим состоянием. Такое измененное поведение Кацуки на протяжении короткого времени ошеломляюще. — Я не думаю… я… — заикается Изуку; злое, но и грустное выражение наполняет его черты, поэтому что хочет, он правда хочет поговорить, но в то же время появляется желание отомстить Кацуки. Он не может не заметить небольшую дрожь в уголке губ Кацуки. В его глазах есть злость, и очевидно, что на кончике его языка застыл крик, но никто из них ничего не говорит. Изуку знает, что хрупкая стена спокойствия, возведенная Кацуки, сейчас разрушится. — Ты не хотел поговорить со мной раньше. Почему сейчас я должен давать тебе шанс? Подпитываемое горечью разбитого сердца, пренебрежение Изуку сильнее и прочнее, чем когда-либо. — Ты такой… я просто хочу… блять! За четыре шага Кацуки сокращает расстояние между ними до нескольких дюймов. «Несправедливо», — с горечью думает он. Он знает, что хватка Кацуки на его руке в тот момент — это то, что он делает из-за отчаяния, а не своего выбора. Это смешно, в некотором трагичном смысле этого слова: то, как он жаждет ощущения этих чувств, хотя знает, что это односторонняя улица с тупиком в конце. Бессмысленно, если сказать одним словом. — Подожди, Бакуго! — Я ему ни черта не сделаю, хорошо?! Я просто хочу поговорить с ним! Язык Изуку присыхает к небу, и, исходя из его внезапной невозможности ответить, и Каминари, и Киришима сомневаются в том, чтобы оставить его наедине с Кацуки. — Мидория? «Я не хочу», — хочет сказать он, но его тело просит большего, оно хочет Кацуки и подавляет все остальные мысли, что у него есть. — Вы думаете, что я ему что-то сделаю, после всего, что я… Изуку едва понимает, о чем говорит Кацуки, но он ловит напряженную интонацию этих слов. Рука, держащая его, сжимает его сильнее. Что-то оседает в груди Кацуки, и Изуку может почувствовать это: поступающие волны, что заставляют его чувствовать себя… Защищенным. Небезразличным. Но как это возможно, если Кацуки?.. — Пойдем, — бормочет Кацуки, прежде чем повести его в здание.

***

— Каччан, п-подожди… — просит Изуку. Ощущение на его коже распространяется по всему телу, и, хотя он пытается справиться с этим, возбуждение между его ног было еще одной проблемой. Его член твердел с каждой секундой. Огонь прибывал к его промежности, и его голова кружилась от похоти. — Болит… Кацуки выпускает его руку и поворачивается, его рот открыт, будто он хочет сказать что-то, но… — Болит… — настойчиво повторяет Изуку, избегая его глаз. На его щеках появляется румянец. Последующая тишина и смущает, и добавляет толику ожидания. Она заканчивается, когда Кацуки берет его руку снова. Изуку близок к тому, чтобы потеряться в ощущениях, но остаток трезвости его ума, что перекрикивает фразу «Пожалуйста, прикоснись ко мне, я хочу кончить» чем-то, что смутно напоминает «Разве ты забыл, что случилось в прошлый раз?» Когда Изуку трезво смотрит на ситуацию и освобождается от хватки Кацуки, он переводит взгляд на пустые туалетные кабинки. Звуки рваного дыхания наполняют пространство, отдаваясь эхом от стен. Как взрыв, щелкающий звук закрытых Кацуки дверей заставляет его вздрогнуть. — Каччан?.. — Черт, сделай что-то с этим дерьмом! Я все еще хочу поговорить с тобой! Сделать что-то с этим? Он имеет в виду?.. Сглотнув, он пытается набраться достаточно сил, чтобы сказать что-то вроде «Ты сумасшедший?», «Я не хочу говорить с тобой», «Оставь меня в покое», но все эти слова остаются невысказанными. Кацуки начинает приближаться к нему, опьяняющее присутствие Кацуки заставляет его пошатнуться. Спиной он прижимается к стене, а оружие в форме его друга детства стоит впереди него; у Изуку нет возможности убежать. «Не наклоняйся, не наклоняйся, не наклоняйся…» Почему Кацуки так близко? Разве он не видит, что разрушает его своим присутствием? Почему все так… — …так чертовски сложно с тобой? — спрашивает Кацуки, его тихий голос становится сильнее, эмоциональнее, когда он договаривает вопрос, не ожидая ответа. По крайней мере, Изуку думает, рассматривая их синхронные мысли, что он не единственный, кто не может поладить с другим. Мозолистые подушки пальцев застают его врасплох; они поглаживают его щеку, не прекращая ласкать его с такой нежностью, что это выводит его из равновесия. — Каччан, п-перестань трогать… — между желанием и похотью существует разрыв, и Изуку удается преодолеть их, чтобы произнести эти слова. Упасть в те ощущения, что дают ему касания Кацуки, слишком соблазнительно, но… — Я не хочу, чтобы ты касался меня, если ты снова собираешься оставить меня позади! Хватит! Просто прекрати! Я не могу… я… это больно… Его голос ломается на последнем слове, и в этот раз он не говорит о затвердевшем члене в штанах. Сердитый тон сменяется под давлением боли, что бушует в его сердце, когда он снова вспоминает о событиях выходных. Кацуки не сводит с него взгляда и опускает свою руку, медленно и постепенно, но все равно опускает. Изуку противоречит сам себе. Он почти сожалеет, но гордится тем, что смог устоять против этих соблазнительных вкусных ощущений. Как и всегда, когда это касается Кацуки, чувство победы не длится слишком долго. Глаза Изуку вспыхивают, когда Кацуки прижимается ближе к нему. Даже при отсутствии контакта кожи к коже, тепло тела напротив него восхитительно. — Я сказал!.. — Я знаю! И я остановлюсь, если ты так чертовски этого хочешь, но я… я хочу поговорить о том, что случилось в субботу, хорошо?! — руками Кацуки опирается в стену, делая идеальную, неразрывную клетку. — Посреди пустого туалета? В этой позе? — он едко спросил, на грани шока от обнаружения того, что он трется об чужую ногу. — Ты даже не хотел, чтобы я касался тебя после того, что произошло! Нежеланный стон наполняет его внутренности, выходя наружу и заполняя воздух между ними, когда Кацуки начинает двигать ногой, снимая напряжение в его штанах. — Это ты втянул меня в это дерьмо, Деку! Я не хотел, чтобы ты касался меня, потому что ты был под воздействием этого! Это звучит как «Я не хотел, чтобы ты касался меня, если это не будет твоим собственным желанием», но Изуку не уверен полностью. — Тогда почему?.. — он хрипит, выдыхая горячий воздух, когда нога, сжимающая его эрекцию, начинает беспорядочно двигаться. Это слишком много для его ума, сердца, выносливости, но руками он сжимает переднюю часть пиджака Кацуки, не зная, хочет ли он притянуть его ближе — слиться в единое целое — или нет. Рот, ласкающий изгиб его шеи, лишает его решимости, и он забывает о том, как сперва планировал отстаивать свои слова и позицию. Все рушится, как только зубы Кацуки касаются его шеи едва ощутимым образом, о чем Кацуки совершенно не жалеет. — С тобой все так чертовски сложно! Сперва то, что ты пошел в Юэй… — долгая пауза, прерываемая их тяжелым дыханием напротив друг друга. — Потом, блять, дрался со мной, даже если ты был просто тупым беспричудным задротом, — без стыда или сдержанности, член Кацуки, напряженный и твердый, начинает тереться о него. — Дерьмо… чуть не убил тебя в тот день, — укус в шею, болезненный и глубокий, посылает дрожь по его спине так, что от наслаждение он почти готов кончить. Разум Изуку становится затуманенным, опьяненным похотью, но он никогда не сможет забыть ту интонацию, тот сломанный голос и дрожащие руки, которые теперь отчаянно хватают и сжимают его плечи. Изуку целует его, теряя свое желание бороться с огнем и разрешая ему сжечь его. Глубоко внутри он воспринимает слова Кацуки как обещание того, что он еще должным образом не передал; незавершенная мысль, которая не может преодолеть его нынешнее отсутствие красноречия, но Изуку чувствует искушение принять ее. Тем не менее, грязный рот, который порочит его губы, кусает их, почти причиняя боль от этих движений, потому что Кацуки целует его по собственной воле, с трезвой головой на своих плечах, и Изуку, понимая это, возбуждается еще сильнее. Это же значит что-то, правда? «Я мазохист», — думает он. Он стонет от печали и удовольствия, как только неистовый темп последующих фрикций заставляет его достичь пика. Он кончает в штанах, испытывая облегчение и ощущая небольшие взрывы тепла, покалывающие его кожу. Отчаяние исчезает с каждым вздохом, и его голова начинает проясняться. Наслаждаясь послевкусием поцелуев Кацуки во рту, он лениво улыбается, опуская глаза и не прекращая дрожать. Это случилось снова, напоминает ему подсознание, злясь на его слабую решимость. Он должен был быть готов ко всему, что Кацуки может сделать, чтобы заставить кожу покалывать от блаженства. Нет, говорит себе Изуку с возобновленной надеждой. Возможно, они смогут достичь понимания, думает он, облизывая свои губы и чувствуя на них вкус Кацуки. «Хватит, нет никакой надежды, прекрати»… «Есть, возможно, есть», — считает он тихим голосом, который можно назвать «Причиной», но прямо сейчас он больше напоминает «Раздражение». Что-то бежит по его коже, стирая крошечные взрывы восторга и заставляя его чувствовать недовольство внезапной сменой ощущений. Волна за волной, это смывает его удовлетворение, оставляя после себя новое неизвестное чувство, которое он может почти чувствовать в образе меток различных цветов на его коже. — Я… я просто… в субботу… я… — пытается Кацуки; вот, что это есть на самом деле, он понимает это даже прежде, чем смотрит на Кацуки, чтобы подтвердить это; он знает. Это чужое чувство на его коже, а не в сердце. — Ты застал меня врасплох, Деку! Как, ты думал, это дерьмо должно закончиться? Я почти даже… мы едва готовы к такому дерьму, и ты… Изуку чувствует это; вину Кацуки за то, что он оставил его в тот день, и так же извинение на его языке, которое он хочет произнести, но не может из-за своей гордости. Теперь это ясно, как день, и он наконец-то понимает это, видит: что он сделал не так в тот день. — Все хорошо, Каччан, — в ответ ему прилетает недоверчивый взгляд. — Э-это значит, нет, я… ты прав, ты не должен был оставлять меня тогда, после всего, что произошло, но… Нельзя винить одного Кацуки, заключает Изуку. Его отчаянность, чтобы Кацуки понял его чувства, заставила разум отойти на задний план, и, несмотря на то, что он был с Кацуки так много и долго, это не является хорошим оправданием. Их отношения неустойчивые и изменчивые, и они не готовы к настолько интимным вещам, которые они, — Изуку, — спровоцировали. Понятно, что они будут потрясены этим. Боже, они едва способны на нормальный разговор, почему Изуку решил, что будет хорошей идеей перейти к сексу, даже с их взаимными чувствами? — Прости, что я заставил тебя… я… отчаялся… потому что я просто… «Любил тебя слишком сильно». Кацуки молчит, и Изуку готов удерживать другого, пока он будет разрешать ему делать это. Ответа не следует, но Изуку почти ощущает, как он ласкает его кожу, как мягкое дуновение ветра заполняя его надеждой, будто он является воздушным шариком, готовым взлететь в небо. Принятие и облегчение. — Что с твоим тупым лицом? Какого черта ты чувствуешь? — Изуку улыбается, почти заговорщически, ничего не говоря вслух и заставляя Кацуки сделать обвинительную гримасу. — Чертов извращенец. Вина, как и заказывали. Изуку больше не может отрицать это обвинение, потому что все, что Кацуки чувствует сейчас, начинает нагревать его тело не то чтобы в сексуальном смысле, но чем-то, что является уж слишком близким к этому. — У нас есть еще то, о чем нам нужно поговорить, так что перестань быть извращенцем, дерьмо-Деку. «Тогда отойди от меня». Изуку не настолько глупый, чтобы сказать это вслух, хотя это первая мысль, пришедшая ему в голову. — Тогда говори, — вместо этого говорит он, и искра зажигается в его груди. В этот раз она вспыхивает и от поцелуя Кацуки, и от чувств, которые исходят от него.