По ту сторону кожи

Рамси улыбался. Даже сейчас, когда вместо лица у него - кровавое месиво, оставленое Джоном, Рамси улыбался. - Санса. Здравствуй, Санса. Санса хочет, чтобы он сожрал свою ухмылку и подавился ею. Глаза Рамси - куски грязного льда на окровавленном мясе, он смотрит так же, как смотрел на неё и раньше - Санса готова выть. - Теперь я буду жить здесь, - Рамси равнодушен к кандалам на запястьях, он по-прежнему ввинчивает свой взгляд в неё, трогает им кожу под слоями шерсти и меха, и Санса почти голая, распятая, бескожная перед ним. - Нет. Наше время вместе скоро подойдёт к концу. Ты не можешь меня убить. Рамси улыбается и шепчет: - Я часть тебя. И Санса чувствует эту цепь на шее. Ржавое кольцо, закрепленное прямо в глотке. Это Рамси. Санса чувствует его пальцы на голой изнанке кожи, сжимающие, рвущие сухожилия и мышцы. Рамси никуда не денется. Та его часть, остающаяся голосом, кровенящими касаниями, которые она, кажется, почти выблевала по дороге в Черный Замок. Но Рамси остался. Он у меня в голове. Он внутри, под кожей, в костях. Она выталкивает из себя: - Твои слова исчезнут. - Твой дом исчезнет. - Твое имя исчезнет. - Вся память о тебе исчезнет. Рамси впаялся в нее ненавистью, вцепился клыками и рвал. Продолжал ее рвать, отделенный решеткой, снегом, волчьей шкурой. Я часть тебя. Рамси рвал ее одними глазами, больными, прозрачными, жуткими. Я увижу, как они будут рвать тебя. Псы рычат. Рамси (мясо, это только мясо) отпускает ее взглядом, и Санса готова обвиснуть на остовьях своих истлевших, прожженных костей. Ей хочется содрать с себя кожу. Я сама разорву тебя. - Мои псы меня не тронут. Ты, моя сука, меня не тронешь. Санса давится закипающей в горле кровью. Она вырывает куски мяса из болтоновской глотки, она рычит, воет, заходясь в горячечном ознобе. Мясо, только мясо - ты говорил это, говорил, теперь смотри. Санса никогда не вырвет куски Рамси из себя, уродливые и загнившие, не вырвет пальцы, сжимавшие ее хлипкие легкие и выворачивающие кровоток, не вылезет из своей кожи, избледненной и грязной - но Санса вырвет Рамси из своего дома, вырвет Винтерфелл из его распоротых ребер - и заставит им подавиться. Джон принес мне твое сердце в зубах. У Сансы внутри ломается что-то, бурлит, закипает, крики расцветают на ее коже бледным огнем, и Санса сама - огонь, вьюжный, бешеный, прошибающий каждое подреберье; раны ноют долго и вены гудят стылой зимой, Санса - Север, снег, смерть. Сансе истошно. Она отворачивается, когда от Рамси (мясо, мясо, мясо) остается только крик. Отворачивается - и уходит, задыхаясь этим криком, распиравшим кожу опухолями. В глотке остывает кровь. Санса улыбается. Вокруг только снег.

_____

Вокруг только снег, когда они с Джоном стоят на стене замка. И Джон весь в черном, и он не смотрит на нее - в глазах Джона бьется снег, а мир вокруг белый, неподвижный, и Санса пьет этот миг, глотает холод, опускает тяжелые, больные веки, запорошенные снегом, и вокруг тихо. Она дома. С ней Север. С ней Джон. - Я не Старк. Джон качает головой, отказываясь от ее благодарностей, тех, на которые Санса еще способна, от того немногого, что она готова уступить ему, просто так, не пригреваясь петлей на шее. Джон улыбается и не смотрит на нее, когда Санса выдыхает в застывший морозный воздух. - Для меня Старк. Санса уступает ему все, что у нее только остается - дом, и имя, и свою жизнь. Санса говорит мы семья, Санса говорит ты все, что у меня осталось. Прости, прости, прости. - Ты леди Винтерфелла. Мы стоим здесь благодаря тебе. Битва была бы проиграна, если бы не рыцари Долины. Они пришли из-за тебя. Сколько они стоили, думает Джон, сколько раз Мизинец будет трахать тебя, вбиваться в твое горло, сколько раз ты еще продашь себя, сколько раз ты им будешь это позволять? И Джон хочет выплюнуть ей это в лицо, и смотреть, как кровь подступит к ее щекам, и Санса вспыхнет. Она ударит его, наверняка ударит, сдирая ладони о мерзлоту его костей и шрамов. Но Джон не говорит, а Санса чувствует его кожей, прогибаясь, подставляясь под его злобу, извиняясь. - Зря я не сказала тебе про него. Прости. Санса мягкая, теплая, податливая, Санса наконец-то дома - и за это она готова прощать ему все выбоины на своих костях, все вплавленные в кожу удары, все толчки в ее распластанное тело. Джон - ее дом. Санса готова простить ему все. Джон делает шаг к ней, остывая под прохладой глаз, и в них Джон - кусками и клочьями, она пережует его, если он только позволит. Если коснется ее, впустит в глубины легких, если он только поверит ей хоть на миг. Джон делает шаг. Он будет трахать тебя, если ты только позволишь. Ты позволяешь им всем, каждому, кто нужен тебе, Мизинец раздвинет твои ноги, потому что он выиграл тебе эту войну, и ты позволишь ему, и будешь глотать это, давиться, потому что ты веришь всем, кроме меня. Джон шипел бы ей это в лицо, захлебываясь, задыхаясь. Джон выдавливал бы это из себя, если бы только мог. Джон делает шаг. - Нам надо верить друг другу. Нельзя вести войну между собой, у нас теперь столько врагов. И прижимает ее к себе, застывая губами у кромки ее волос. И закрывает глаза, потому что больше она не позволит, отпрянет, сбежит, из нее снова польется яд, и Джон когда-нибудь захлебнется в нем, захлебнется в ней. Джон никогда не скажет, что она продает себя снова и снова, отдавая тело, остатки души и больное сознание за то, что он притащит ей в зубах и будет скулить у ее ног. Джон никогда не скажет, как хочет ее. Он уходит, потому что держать ее больше - нельзя. Отступает, разворачивается, только плащ тянется обратно к Сансе. - Джон, - зовет Санса, выдавая себя голосом, - Из Цитадели прилетел ворон. Белый ворон. Зима пришла. И улыбается. - Что ж, - Джон усмехается, - отец всегда нам обещал. Джон давно не улыбался так. Ему тепло рядом с Сансой, под серым штандартом лютоволка, и вокруг зима. Санса, Север, снег. Джон дома. Наконец-то дома.