По ту сторону кожи

- Моя любимая жена, - слова тянутся изящно, болезненно, оседая в морозном воздухе и на подкорке мозга, - мне ужасно тебя не хватало. Рамси ломает губы в улыбке, но Санса знает этот взгляд бледных глаз - так он смотрел на неё раньше, обещая, что каждое едкое слово протолкнет ей вглубь глотки и заставит им подавиться; так он смотрел, обещая, что ей будет больно - это были те немногие, обещания, что Рамси сдержал. Этот взгляд тягучий, стекающий липким страхом вдоль позвоночника и разливающийся по внутренним органам (это только мясо, Санса, смотри, только мясо и кожа, которая тебе не к чему, тебе ведь нечего скрывать, Санса, смотри, смотри же). И Санса хочет кричать Джону тоже - смотри, смотри, кто он, убей его, Джон, неужели ты не видишь, Джон, смотри. Сансу разрывало пониманием - Рамси никуда не делся, он оставался внутри, цепляясь скользкими пальцами за грязные прутья реберной клетки, разливаясь уже осознанным, настоящим страхом в глубинах костей - потому что Рамси надо было бояться, Рамси был богом, который сделал с ней все - даже то, что Санса представить себе не могла, уживалось в его голове больными, извращенными образами - и Санса знала теперь каждый из них, знала, что бьётся в глазах Рамси сейчас - и только от этого знания пальцы, сжимавшие повод, разбивала дрожь. - У тебя нет лошадей, у тебя нет людей, у тебя нет Винтерфелла, - Джон слушал, оставаясь литым изваянием Севера, впуская в горло стылый воздух, но не эти слова, - к чему вести этих несчастных на бойню? За меня. Да видят боги, все, какие только есть и нет - Санса знала ответ. Мизинец учил её многому (и мужчины, Алейна, будут всего лишь инструмент - они фигуры, которые ты переставишь так, как тебе нужно), менялись лишь цели и методы, но инструмент оставался тем же. Серсея мало что могла делать с пользой - но продавать себя за трон она точно умела - и Санса перенимала науку тонких манипуляций и изящной лжи, принимая правила этой игры. - Нет нужды умирать тысячам людей. - Джон спокоен, а Санса горит, пульсируя кожей на каждое его слово, - Лишь одному из нас. И Санса вскидыается на знакомый, прошибающий ознобом смех - так Рамси смеялся, раздирая полотно её кожи в ночь их свадьбы - медленно, заставляя кровь густеть в устьях вен, обнажённых и узких (я не вижу волчьей шкуры - скажи, мне стоит искать поглубже?) - вены Рамси нашёл быстро. - Завтра ты умрёшь, лорд Болтон, - Санса перебивает голос, тупым осколком вскрывающий зарубцевавшиеся шрамы под шерстью и сталью, - спи крепко. И Санса спиной чувствует взгляд Джона - внимательный, обеспокоенный, давящий чувством вины (я должен был тебя защитить, я защищал весь Вестерос, но бросил тебя) и предупреждающие, по-змеиному жалящие болтоновские глаза (ты увидишь, что у тебя по ту сторону кожи) - Сансе не нужны уши, чтобы это услышать.

_____

- Хоть одному из вас приходило в голову, что я тоже что-то знаю?! Санса дышит тяжело и раздражённо. Да видят боги, она ничего не знает о битвах и строении войск, но она знает Рамси и знает правила, по которым расставляют ловушки (иногда нужно сделать то, чего от тебя не ждут и что не принесёт тебе выгоды - тогда они никогда не поймут, чего ты хочешь). Джон её не слушает - конечно, между ними незримой, но ощутимой стеной лежат годы порознь и годы детской, болезненной неприязни - Джон из неё вырос, но Санса всегда была ужасна. Королевская гавань, Персты и Долина перекроили её, отточили в искусстве хитросплетений лжи и расставлении сетей - и Санса точно знала, чего хочет Джон. Её. Даже сейчас - особенно сейчас, - когда он зол на неё, на неё и попытки указывать, контролировать, но если Санса прикоснется к его руке или взрезающим кожу скулам - Джон взорвётся. Толкнет её на этот же стол и возьмёт, распростертую среди карт и болтонских знамен, в заполошенном, горячем сумраке палатки. Возьмёт грубо, но Санса будет стонать - и будет просить, въедаясь ртом в его горячую кожу, просить, цепляясь пальцами за плечи, руки. Стоит ей только прикоснуться... И Санса дрожит, задыхаясь. Она отступает на шаг, унимая образы, вспыхнувшие на обратной стороне век. Джон дышит тяжело, глазами извиняясь перед ней за собственное раздражение и бессилие. Санса боится услышать от него хоть слово. - Если Рамси победит, я не вернусь живой в замок, ты меня понял? Санса выдыхает свой ультиматум почти беспомощно, выпуская живший под кожей страх, но зная его цель. Джон Сноу, милый Джон, он может трахать её, может вбивать свою ненависть в её сгнившие кости (эту ненависть Санса точно заслужила - бастард, бастард, бастард, не прикасайся ко мне, Джон, не смей), может сжимать её горло в бессильной, глухой злобе - но оставить её этой зимой одну он не сможет. - Я никогда не дам ему тронуть тебя. И Санса хочет взвыть, раздирая когтями кожу - потому что Джон любит её, любит, зачем он её любит? - Я защищу тебя, я обещаю. Это называют извращенным, больным, жалким - и Санса горит, обгладывая Джона голодными глазами, пропуская его слова, голос вглубь кожи, мышц и органов (мясо, только мясо), отзываясь на каждое полыми внутренними судорогами - она хочет своего брата, хочет, чтобы он касался её языком, пальцами, голой кожей (не трогай меня, Джон, не трогай, даже если я попрошу), и это грязно, почти волчьи, Сансе сводит ребра одна мысль. Я хочу Джона. - Никто не защитит меня (кроме тебя). Никто никого не защитит (если ты умрёшь). Санса выходит, подставляя горло северному ветру. Дома это прекратится. Джон слишком Старк, чтобы позволить ей такую грязь, и слишком Сноу, чтобы тронуть её. Джон может думать о ней, когда ночь становится влажной и тяжёлой, когда скользит ладонью по своему члену, представляя, как брал бы её, горячую и мокрую, может думать - но никогда не позволить себе. Дома это прекратится. Санса знает, что нет.