— Зачем так рвешься ты со мной, Ведь ты ответишь головой, Поскольку я отвечу! А путь мой бесконечен, Наемнику нигде приюта нет!
— пьяно подпевал Хэйтем уже часа два горланящим гессенцам. Свои военные песни они спели по несколько раз каждую, так что магистр уже успел выучить слова и теперь суфлировал. А начиналось-то все безобидно! Немцы сначала тяпнули по стопочке портвейна, (и еще по стопочке… и еще! …и еще раз! И еще много, много раз!), а потом обнаружилось, что у хозяина пиво и сидр дешевле, чем во многих других тавернах. А если купить комнату на ночь и несколько бутылок сразу, скидка увеличивалась. Собственно, это-то наемники и проделали. И с количеством выпитого парней все больше и больше тянуло на приключения. Сначала они громко забалагурили на немецком, затем говорили пошлости и чуть ли не целовались. Адлер, по крайней мере, то и дело обхватывал приятеля рукой и тянулся к нему, но если ему что и удавалось, то только слабо мазануть губами по щеке или виску Всадника, после чего он неизменно ронял голову, словно получил в нее пулю, и опрокидывал в себя еще стопку или отхлебывал из бутылки. — Хватит, прекратите, — Хэйтем пытался отнять у них выпивку и заставить встать из-за стола, но это было тщетно. — Идите спать! Вам обоим нужно проспаться, вы слышите? Но вразумления не работали. Гессенцы уже начали покачиваться и тихо напевать. Тогда магистр плюнул, оставил наемников в покое и отсел от них за барную стойку, чтобы не видеть и не слышать их выкрутасы. Но громкость их пения все нарастала, и резко прорезавший тишину вопль «Оу-о-у-о-у-у-у-уо, бедные наши денечки!» окончательно выбил тамплиера из равновесия и заставил тоже выпить рюмку портвейна. Кенуэй надеялся, что хоть это поможет ему не обращать внимания на дурь пьяных немцев. Но это не помогло. Огорченный Хэйтем стал мрачно крутить в пальцах стакан, и тут его заметил Всадник. — О! А че ты не пьешь? — Я уже выпил, мне хватит, — сдержанно ответил тамплиер. — Ну давай еще по одной, с нами за компанию, — гессенец налил ему еще рюмочку. — Я почти не пью, — возразил он. — Я оплачу, давай, — Всадник пододвинул к Хэйтему рюмку. Тот вздохнул и выпил ее одним махом, после чего потянулся к вяленому мясу, чтобы закусить. Наемник тоже хлопнул, после чего налил Кенуэю снова. — Давай, родной! Рюмочку за маму, рюмочку за папу! — и он по-свойски положил ему руку на плечо. — Эта последняя, — предупредил тамплиер. — И больше я не пью. — Нет уж, пей, — Всадник налил им снова. — Я стану такой же неадекватный, как и ты! — Пей! — Если я еще выпью, ты отстанешь? — Пей, ты ж мужик! Хэйтем сдался. Его развозило все сильнее и сильнее, и он стал уже пить без уговоров Всадника. — О-о-о, мужик! — тот похлопал его по спине. — Мужик! — отозвался уже датый тамплиер и помахал рюмкой. А веселье шло дальше, и гессенцы отобрали у кого-то гитару. Адлер заиграл, а его приятель стал поить его из бутылки, хрипло горланя военные куплеты. Периодически Всадник, который сидел на краю столика где-то в центре зала, подходил к Хэйтему и выпивал с ним.— Мы сызнова всю эту кутерьму начнем, Ведь посадили нас опять на корабли,
— немцы затянули уже другую песню.— Пока мы тут воюем и реки крови льем, Ты проследи, чтоб наших жен не увели!
— Пр-рслежу, — кивнул Хэйтем. — Давайте нашу! Адлер бренчал на гитаре, а пел в основном Всадник. Иногда он тоже начинал горланить, но чем больше он пил, тем труднее ему становилось совмещать два этих занятия. Кенуэй развернулся, чтобы лучше было видно горе-певцов. Гессенцы допели эту, а на «нашу» Всадник уже подошел, сдернул Хэйтема со стула и посадил к ним. — Давай и ты тоже пой, ты сладко-сладко поешь, как птичка! Всадник подсел к Хэйтему, как бы деля пространство на играющего и двух «солистов», и они затянули нечто дерзкое, но безумно веселившее всех троих:— Нам наплевать на то, что думают другие про нас, На гнев богов мы просто машем рукой! Ты нынче платишь, ну так что же, мы с тобою сейчас, А завтра с нами будет кто-то другой! Путем интриг и морем крови мы стремимся туда, Где чье-то золото призывно блестит! Из низких истин нам дороже только эта одна — «Кто больше платит, тот в войне победит!» Ты нынче платишь, ну так что же, мы с тобою всегда, А не заплатишь — не искупишь вины! Мы постигаем хитрость света, где случайно живем, Мы вероломны, так что даже честны! Плати, и мы твою победу в дар тебе принесем, А не заплатишь, не искупишь вины! Мы продаем свои клинки тому, Кто звоном монет пленяет душу, Соблазняя наш слух! Но мы убьем того, кто скажет, будто гессенский полк Похож на свору подворотенных шлюх!
— Ну-ка, а теперь я сыграю, — Всадник забрал у Адлера гитару. Играл он, правда, хуже — два-три аккорда, да и то периодически делал «глушку», но зато песня, несмотря на его грубый голос, портивший всю музыку, у него вышла душевная.— Нас поманили, потряся мешком с деньгами, Купились мы на серебро и медяки. Уехали туда, где прокляты богами Места, что от родного дома страшно далеки. И вот бежим мы, спотыкаясь, грудью на штыки, Не поминая всуе тех, кого любили. А вечером от крови вычистим клинки, Стараясь позабыть, кого убили. Эх, увы, увы, увы! Наемники не сносят головы! Нам сладко речи пел английский командир, Сулил и соблазнял награбленным добром. И, а из добра в итоге — курево, мундир, Да сбитые подковы на уставшем вороном. А вместо красивых девиц иноземных Мы видим грязных, измученных шлюх, Что рухнут, полуживые, на землю, Похожие больше на мертвых старух. Эх, увы, увы, увы! Наемники не сносят головы! А после боя мы помянем тех, кто пал Под стенами, сражаясь, ждал подмоги. Помянем тех. кто городских ключей желал, А лишь полег в траву, протягивая ноги. Мы выпьем за погибших, в небо поглядим, Будто надеясь, что они нас видят. И ты дружок, за нас налей своим, Пусть выпьют, чтобы павших не обидеть. Эх, увы, увы, увы! Наемники не сносят головы!
После этой песни все притихли, а после паузы, вызванной тем, что наемники пили за погибших, Адлер забрал у Всадника гитару и забренчал что-то, в разы более залихватское и веселое. — Ура-а-а-а-а! — заорали они все, когда эта песня кончилась, и компания чокнулась кружками. После этого у Хэйтема случился провал в памяти. Просто чернота — и все. И следующее, мутное воспоминание: гессенцы, скандируя «Да-а-вай! Да-вай!» давили ему на затылок, вынуждая склониться над чашей с чем-то спиртным. Магистр поборолся с ними пару минут, а потом сдался и, зажмурившись, окунулся в миску. Жидкость в ней, насколько он помнил, оказалась водкой или виски, (из-за цвета лохани было трудно понять), и несмотря на закрытые глаза, тут же начала щипать. Но надо было пить, и Хэйтем медленно, но верно стал втягивать алкоголь. — Да-вай! Да-вай! — продолжали орать гессенцы. Всадник шлепал Хэйтема по спине. — О-о-о! Мужик! — завопили они, когда тамплиер вынырнул и встряхнул мокрым хвостом, обдавая брызгами своих собутыльников. Он протер глаза от щипавшего алкоголя и низко закричал что-то, потрясая кулаками. — Давай, до дна! — Всадник поднял чашу и поднес ее к губам Хэйтема. — Не-не-не, я в-в-все, — запнулся тот. — Давай! — рявкнул Адлер. — Кто мужик?! — крикнули оба гессенца. — Я мужик! — Ты стойкий мужик?! — Да! — Хэйтем сделал вид, что напрягает мускулы. — Ты мужикий мужик?! — Всадник похлопал его мощной лапой по спине. — Да! — Тогда пей! Хэйтем припал губами к чаше и осушил оставшуюся половину в несколько глотков, после чего занюхал рукавом. — УРА-А-А-А-А! — снова грянули гессенцы. — А теперь целуйся, — сказал Всадник и нажал Хэйтему на затылок. — А с-с-с-кем? — тамплиер помотал головой. — С нами, дурак, давай! Покажи, кто братья мужика! — Вы братья мужика! Поём «Немочку»! — Подож-ж-жи, подож-ж-жи, какая «Немочка»? Целуйся! «Ладно, хрен с тобой» хотел было сказать Кенуэй, но получилось только что-то вроде «Лдн-хрстбй-й-й». Он потянулся ко Всаднику, быстро чмокнул в губы, после чего настала очередь Адлера. Рыжий явно злоупотребил этим, поскольку наутро Хэйтем был готов поклясться, что чувствовал у себя во рту его язык, но тогда ему было абсолютно все равно. — О-О-О-О, КРАСАВЕЦ, МУЖИК! — зааплодировали немцы. Затем Всадник поднялся с места, взял со стола меню, делая вид, что это кодекс или библия, и нарочито пафосным тоном начал: — Властью, данной мне владельцами этой богадельни и их выпивкой, нарекаю тебя немецким братом, наемником и дарую право бухать с нами во ве-е-е-еки веко-о-о-ов, — последнее он пропел, явно пародируя молитвы священников, пока Адлер разбил одно яйцо Хэйтему об лоб, а второе — на стол, и стал макать хлеб в это яйцо и обмазывать им физиономию ржущего тамплиера на манер кисти, вымоченной в святой воде. — За сим, брат Хэйти, постановляю, что отныне и навсегда ты — гессенец, пускай и немецкой крови в тебе меньше, чем любви к бабам — в этом мужике! — он показал пальцем на Адлера. — Нарекаю тебя… — Всадник открыл меню. — Рулетиками из свинины с грибами! Адлер загоготал, взял из миски горсть жареного арахиса и сыпанул магистру в лицо. Некоторые орешки прилипли к сырому яйцу на волосах и лице тамплиера, но основная их масса осыпалась вниз. — У-о-о-у! — счастливо завыл Хэйтем. Всадник дал ему картонкой с меню по голове. — Не расслабляйся, ты, почетный огрызок нашего немецкого клуба! — Хар-р-рашшо, ни-и-бу-у-у, — протянул Хэйтем, отхлебнул еще алкоголя и затянул-таки «Немочку». Снова провал в памяти. Хэйтем сам не знает, почему проснулся. Он с трудом продрал глаза и обнаружил, что голова у него страшно болит, его мучает остаточная слабость, а кроме того, все тело затекло от того, что он лежит где-то на полу. Тамплиер оглянулся настолько, насколько позволяло измученное тело. Так, он лежит в каком-то сарае — его окружают швабры, лопаты, метлы, молотки, топоры и прочая утварь. Хэйтем скосил глаза и увидел, что голова его покоится на руке Адлера, а ногу он закинул на Всадника, обнимавшего во сне его шляпу. Голова болела ужасно, но помимо этого у него все лицо и волосы были в чем-то липком. — Фу, черт! Что это? — прошипел он, попытавшись соскоблить неизвестную жижу с лица. Всадник заворочался и повернулся к нему. — А это, лапонька, следы твоего посвящения, — и он гоготнул. — Че? — Мы посвятили тебя в наше братство бухла и разбоя, приятель, — гессенец усмехнулся. — Кстати, ты первый, кто прошел этот обряд. — Что?! — Хэйтем чуть не задохнулся от возмущения. — Да, да. Это большая честь для такой высокопоставленной английской задницы, как ты, — усмехнулся Всадник. — Но справился ты с блеском, молодец. — Я тебя убью, — тамплиер попытался сесть, но наемник мощным толчком львиной лапы опрокинул его назад. — Тихо, тихо. Ты действительно был хорош, особенно, если учитывать, что мы этот обряд на ходу сплетали. Но теперь я думаю, что мы будем так всех новичков посвящать. Да, Анди? Анди, проснись, содомистская рожа! — и он перекинул ногу через Кенуэя и пихнул рыжего приятеля. — А? Угу-угу, — отозвался тот, но толком не проснулся. — Как же я вас обоих ненавижу, — простонал Хэйтем, скрестив руки на груди и глядя в потолок. Заложить их за спину он не мог, потому что на этой спине и лежал. Внезапно дверь этой кладовки, где они валялись, отворилась и на пороге возникла мощная фигура бородатого трактирщика. — Ну что, хулиганы, очнулись? Сейчас будете оплачивать все! — В смысле? Попойку мы уже оплатили! — Всадник возмущенно сел. — Мужик, уйди, голова болит, — подал голос Адлер и застонал. — Я вам сейчас обоим уйду, идиоты! Вставайте и расчехляйте кошельки за все, что вы тут переколотили! — А-а-а, за это! — Всадник покосился на Хэйтема. — Ну, кто у нас самый богатый, тот и платит! — Еще чего, — возмутился тот. — А ничего, что это вы меня споили? — Споили они, но буянил больше всех ты, — трактирщик безжалостно указал пальцем в грудь магистра. — Еще и заблевал крыльцо! — Да мы тебя толком не поили, ты сам радостно бухал, — обиделся Всадник. — Я вообще не пью! Ну… разве что по сто грамм. — По сто грамм?! — Да, — смутился Хэйтем. — А после этих ста грамм во мне просыпается человек, который пьет, как пират. Немцы заржали. — Ну, я жду! — хозяин таверны нетерпеливо протянул руку. — Ладно, сейчас, — тамплиер поморщился и стал еще слабой после вчерашнего рукой хлопать по карманам и поясу. — О, черт! — застонал он. — У меня кошелек срезали! — Меньше пить надо, — безжалостно заявил трактирщик. — Денег нет, значит, будете убираться в зале. — Наемники не убираются, наемники только бухают! — дерзко заявил Всадник. — И спят после того, как бухают, — бубукнул рыжий, все так же лежа на боку, отвернувшись к стене. — Поговорите у меня еще тут! Мне что, стражу позвать? — Ему стражу позвать? — Всадник повернулся к Хэйтему. — Не надо, — тот вздохнул. — Мы уберемся. — Тогда пошли, — Всадник нахлобучил на голову его треуголку. — Шляпу верни, — магистр жестом потребовал головной убор обратно. — Неа. Ты мне ее вчера в карты проиграл, — заржал Всадник. — Это не считается! Верни шляпу! — В обмен на мои кальсоны тогда, — тот протянул треуголку ее владельцу. — Что?! — дернулся Хэйтем, но тут же спохватился. — Ладно, а где они? -… На тебе, — неохотно признался гессенец. — Мне что, при вас переодеваться? — Вы можете побыстрее?! — не выдержал трактирщик. — Да сейчас! Нам нужно трусы переодеть! — это Всадник. — Боже! — хозяин закатил глаза. — Жду вас за дверью, обалдуи. И он закрыл дверь, оставив гессенцев и их «хозяина» втроем в каморке. — Мне что, при вас белье переодевать? — повторил Хэйтем. — Я только за! — рыжий оживился и развернулся. — Ненавижу вас, — вздохнул Хэйтем, встал на ноги и отвернулся. Наконец переодевшись и даже умывшись в бочке на улице, что с явной неохотой позволил трактирщик, наши герои отправились драить полы и ставить на место уцелевшую мебель. — Знаешь, что, Хэйти? — вдруг заговорил Всадник, и тон у него был необычайно серьезен. — Да? — тот прекратил тереть пол и оперся на швабру. — Я смею надеяться, что после того, что было, ты уже не станешь мне приказывать. Я прав? Хэйтем вздохнул и ничего не ответил. Ответа на этот вопрос он и сам не знал. И, в попытках найти его, сам не заметил, как невольно замурчал себе под нос: «И белых немочек мы позабудем насовсем, / Зачем они, когда нас ждут вино и злато…»