За занавесом

Вот и все. Сегодня Дэвид поцеловал его в последний раз. Занавес. Наверное, это всего-навсего логично, но от того не менее больно, то, что именно на этом спектакле, он вдруг полностью отключился от своего персонажа, лишь только губ коснулись его губы. Жаркие, нежные, страстные… Счастье, что сцена подошла к концу – текст напрочь вылетел из головы, забылись нужные по роли эмоции. Счастье вдвойне, что они совпали с собственными - не горечь на душе, а самое настоящее горе на сердце можно было не играть. Столько счастья, что обхохочешься… Потом, в самом конце, сказочно повезло тоже – было время вспомнить слова до следующего выхода на сцену. После того, как снова не осталось никакого Омерля, был он, Оливер. Вплотную прижавшийся не к гибнущему Ричарду вовсе, обнимая со спины через грудь, с силой прижимая к себе, принимая на себя вес его горячего тела… Наверно, хорошо, что это безумие подошло к концу. Правда ощущается оно совершенно противоположным словом – плохо. Все плохо! Ничего. Этого. Больше. Не будет. Дивные длинные волосы, струящиеся каскадом по всей спине… Ярко сияющие драгоценные камни глаз под изломом бровей, а когда приподнимется насмешливо левая, хочется… Да поцеловать, что ж еще… Эти губы, вкус которых уже знаешь, что никогда не забудешь, и никаким другим с ними будет не сравниться… Пленительная чертовщинка в абрисе рта, нарисованного тонкой кистью, скрытая, не бросающаяся в глаза сексуальность, в какой-то момент сбивающая с ног, и все, пропал… Все! Хватит, заигрался. В шекспировские страсти. Хватит сидеть на лестнице, по которой давно спустились сверху осветители, чья рабочая смена в театре заканчивается раньше остальных, и ждать того, чего не будет. Может, к лучшему… Кажется, он не столько узнал его шаги, сколько почувствовал, что это Дэвид, и никто другой. Вышел и остановился на лестничной площадке, а потом… пошел наверх, а не вниз! Он! Сердце подпрыгнуло и застряло в горле… Волосы, какими не грех прихвастнуть неземному или мифическому созданию, ангелу или эльфу, заплетены в тяжелую, тугую индейскую косу. Он так задержался поэтому? А, может быть, вчера нарочно быстро собрал их в пышный конский хвост? Не может ведь это быть тем, о чем он сейчас про него думает? Или все-таки может?! Как он улыбается ему… Как же он ему улыбается!.. Если бы все не переживалось настолько остро, по оголенным нервам, с сорванной кожей, ему бы точно пришло в голову, что это просто сон. О том, как к «Омерлю», сидящему в оцепенении у него в ногах, после всего, подошел и протянул руку «Ричард Второй». Крепко сжал ладонь, потянул на себя, плавно сперва, резко потом, прежде чем пылко прижался к его рту, вдавив в стенку всем телом, как только поставил на ноги. Больше, еще больше, всего, так, что захватывает дух! Трогать, гладить, сжимать, и целовать, целовать… С упоением, каким никак не насытиться и все не утолить до конца мучительную жажду. - Ты это хотел сказать вчера? – вполголоса, сбивчиво произнес Дэвид, когда они нашли в себе благоразумие оторваться друг от друга. Прикоснулся кончиками пальцев к его губам… - Что целоваться нам больше не придется? - Да. – приглушенно простонал Оливер, в который раз за сегодня теряя контроль над собой. Схватил его за плечи, и стал целовать сам, прижавшись еще теснее. Головокружительно… Тягучей сладости минуты, обещающие такие же часы, ночи… - Ты ошибся… - Да… - Я спущусь первым. - Да, хорошо. - До завтра. Телефонами они обменялись еще при первой встрече, так, на всякий. Обычный деловой контакт. Созвониться ни разу не понадобилось. - До завтра, Дэвид. - Я сегодня позвоню. - Буду ждать. Завтрашнего дня – буду ждать тоже. - Я тоже. Буду очень ждать. - До завтра! - До завтра... До завтра - последний неистовый поцелуй. *** Занавес опускается, тайной скрывая от глаз находящееся с другой его стороны.