21 декабря 2017
Случается, человек чувствует себя неспособным на малейшие действия. Встать с кровати, почистить зубы, сходить в магазин. Вероятнее всего, это отзвуки депрессии. Мозг даёт понять, что что-то не в порядке, — сходи к врачу, удостоверься, что всё в порядке, что это просто лень. А если не она — прими меры. Бывает, что понять эти сигналы человек попросту не в силах. Наверное, когда точка невозврата уже осталась позади. Кажется, что завтра не наступит. А если всё же наступит — лучше бы и не наступало. Жизнь ощущается ловушкой, себя чувствуешь загнанным зверем. И не видишь будущего. Оно даже не туманно — его попросту нет. И хочется просто, чтобы всё закончилось. Он понял, что бежит, как только мягкий баритон в динамиках объявил местное время и погоду. Не помня, как добрался до аэропорта, как успел на рейс, как весь полёт избегал смотреть на соседнее пустующее кресло. Помнил только собственный страх и желание спрятаться. Вцепившись в собственный шарф одной рукой и не выпуская завязок браслета другой, пристёгнутый максимально туго, прокручивал в голове аварию. Резкий удар с Лёшкиной стороны, звон в ушах, тошноту. И смеющийся Лёша с залитым кровью лицом: «ног не чувствую». И паника — всепоглощающая, заглушающая мысли, в какой-то мере даже спасительная. Сигналящие автомобили, сирены скорой помощи — очень быстро, будто ждали за поворотом. Или это ход времени сбился. Быстрый осмотр врача — здоров, почти невредим, следующий! Трезвонящий телефон с треснувшим экраном — ни сбросить, ни ответить. Снова паника. «Ваш друг в реанимации, прогнозы делать слишком рано, мы сделаем всё возможное. Вы знаете, как связаться с родственниками? Вы сами в порядке?» Кивок. Ручка, какой-то чек, завалявшийся в кармане, номер Кира — единственный, который помнил, имя, подпись — брат. Паника. Звуки как сквозь вату. Выйти на воздух, скорее. Дышать. Скорые всё прибывают. Слишком много людей. Среди обрывков фраз — фура перевернулась. Паника. Перехватить обедающего таксиста, показать билет и всунуть рыжую купюру. Вжаться в кресло. Так не должно было получиться. Где-то потерялся чемодан. Наверняка остался в машине. Он не помнил. Он не хотел помнить. Хотел сжаться в позе эмбриона в тёмной комнате метр на метр. Хотел проснуться. Но, увы, кошмар был наяву. Объявляется посадка… И снова по кругу: автомобиль — удар — больница — такси — аэропорт. В толпе туристов он растворился, потонул в мягком звучании любимого языка, невольно подслушивая эпизоды чужих жизней, чужие проблемы и радости. Шёл за всеми — наверное, на выход. Мозг словно отключился, предоставив телу самому решать, что делать. Должно быть, к лучшему. Пустота ощущалась лучше чем паника. Ноги привели в кафешку. Почти безлюдную. То ли потенциальных посетителей отпугивал высокий ценник, то ли что ещё, он не стал гадать. Было тихо — и к лучшему. Ткнул в первое же попавшееся блюдо в меню, покачал головой на все остальные предложения. Забрал несчастный сэндвич, пристроился в уголочке и не смог даже надкусить. Не было ни чувства голода, ни каких бы то ни было других желаний. Только спрятаться. Засунуть голову в песок. Замереть фарфоровой статуэткой — хрупкой, где-нибудь на краешке стола в доме рядом с железной дорогой. — ¿Estás bien?* — девушка из-за стойки в какой-то момент оказалась рядом. Вытянутое смуглое лицо, веснушки на носу, огромные глаза. Он не знал, сколько прошло времени. Кивнул. Попытался улыбнуться, но мышцы словно свело судорогой. Взял в руки сэндвич и понял, что хлеб уже успел зачерстветь. Время перестало существовать… — ¿Seguro? Me parece que algo paso no como lo planeabas. ¿Viajas solo?** — она нахмурилась, наклонила голову, серьги дернулись из стороны в сторону. Мелкие детали отвлекали его от тяжёлых мыслей, которые, он прекрасно осознавал, только начали его преследовать. Будет ещё. Больше, удручённее, да так, что он сгорит в пламени собственного стыда. Но пока следил за движением серёжек в ушах, ничто из этого его не беспокоило. — … — «Да, всё в порядке, спасибо», — хотел ответить он, но не смог выдавить из себя ни звука. Ручка. Где-то была ручка. В поясной сумке — всём его багаже, — лежали документы, деньги и ключи от дома. И ручка — может, из дома, а может прихваченная с собой из больницы. Он не помнил. Выдернул салфетку из-под тарелки и дрожащей — только заметил — рукой вывел одно слово. «Médico». Время снова где-то потерялось. За ним пришли, сопроводили ко врачу. Выдали листок. Он ощущал себя где-то не здесь. Понимал всё в текущем моменте, но не в перспективе. Не было прошлого — даже кафе ощущалось будто эпизод из фильма. Но худощавый мужчина с пышной шевелюрой что-то спрашивал, и он отвечал — попал в аварию, в больнице сказали, что всё в порядке, решил всё равно лететь. Хотя «решил» — сильно сказано. Осмотр. Снова вопросы. Предварительный диагноз. Функциональная афония. Рекомендации по восстановлению голоса, посетить лора. Смешно тебе? Смейся. Лучше так, чем реветь. Всё излечимо. Просто нужно время. Добраться до отеля. Вспомнить, что бронь в телефоне. Найти магазин, купить новый мобильник, общаясь с продавцом на бумажке. Вернуться в отель. Устало показать администратору сообщение. Регистрация. Подняться в номер. Рухнуть без сил на кровать. Спать? Не выходит. Надо написать отцу. А что написать? «Я в порядке, не беспокойся». Отправить? Стереть. Поднять взгляд на входящие. «Сын? Где ты? Ты живой? В порядке? Антарес, ответь, бога ради». Паника. Паника. Паника. Это он во всём виноват. Не надо было бороться, силясь проснуться, нужно было спать до конца своих дней. Не нужно было лечить лейкемию. До этого дня он бы не дожил. Не стоило поддаваться на уговоры отойти от края крыши. Тогда бы никто не пострадал. Господи. «Как Лёша?» Отправить. Какая разница, папа, в порядке ли я. Как он?***
6 апреля 2018
Возвращаться после долгого отсутствия страшно. Мысль о доме не приносит радости, только очередной виток размышлений — может, и не стоит вовсе? Когда понимаешь, что всё, что ты делал, чтобы отвлечься от губительного желания покончить с собой, было напрасно, потому что оно снова начинает преследовать тебя с приближением посадки в дождливом Питере. И даже понимание, что это всего на пару дней, не спасает. Встретиться с отцом, поговорить — до жути не хочется, но надо. Он и так писал почти каждый день, сообщая новости, не требуя ни ответов, ни пытаясь докопаться до правды, получая в ответ лишь извечное «Я в порядке». Но тяжело было вовсе не из-за отца. Он не хотел оправдывать себя, но с самого момента аварии понимал, что с ним далеко не всё в порядке, сколько бы раз ни написал эти слова отцу. Известия о Лёшкином диагнозе повергли его в пучину безысходности. Беспомощность накрыла лавиной. Панические атаки повторялись из раза в раз, стоило только подумать, что этого бы не случилось, не предложи он отпуск в стране мечты. Замечательное вышло исполнение желаний. И снова становилось нечем дышать. Отец сказал, что поможет — и ему, и Лёше. Просил только вернуться домой. Если бы это было так просто. Страшно было даже выйти из номера. За две недели он смог заставить себя только добраться до врача, убедиться в верности собственного диагноза и понять, что проблемы — в голове. Но Антар не понимал, как с ними справиться. Две недели медитаций, чередующихся с паникой, попытками заставить себя есть и не думать о том, чтобы броситься из окна. Он вспоминал чудесный чувственный год, Лёшкину улыбку, руки, пропитавшиеся запахом корицы, не смывающимся ни после душа, ни после мытья посуды. И ненавидел себя за свою слабость. За то, что вспоминал Юлиана, помогшего пережить депрессию и лейкемию. И за отчаянное желание снова почувствовать ту заботу, когда от него не требовали ничего взамен. Он понимал, что для Лёши он ничего не сможет сделать в таком состоянии. Ни ответить на просьбу, ни объяснить, почему его кроет изо дня в день. Можно было попытаться, но чувство вины кричало — даже не приближайся. И он поддался. Лёша писал, но страшно было даже открыть сообщение. Ведь не он сбежал. А спустя время Антар пришёл в ужас от понимания, что поступил с ним так же, как Илья когда-то. Ушёл, не сказав ни слова. Разве имел он теперь хоть какое-то право смотреть ему в глаза? Пытаясь отвлечься, он просматривал сообщения форума. Странно было осознавать, что другие люди продолжают жить как прежде, когда его собственная жизнь теперь не стоила ни гроша. Не оставалось ни желаний, ни вдохновения. Он перестал писать, отказался от всех статей и переводов, за которые планировал взяться после отпуска, спустя несколько попыток — белый лист оставался чистым, сколько бы часов он ни провёл за столом. Слова не складывались в предложения, будто с потерей голоса он напрочь лишился возможности воспринимать информацию. Мона не торопила, да и сама в последнее время заходила не так часто. Только пару недель назад спросила, не хочет ли он встретиться — соскучилась. И хотела бы хоть раз воочию увидеть своего лучшего автора. Хотел ли он? Считал ли себя лучшим? Был ли готов ко встрече лицом к лицу спустя много лет виртуального общения? На каждый вопрос он бы ответил «нет». Но отчего-то согласился. Признался, что попал в аварию и долго не мог справиться с её последствиями. Сказал, что скоро будет в Питере, а после может и к ней рвануть. Не зная, куда. Они никогда не обсуждали, где живут. Монтесума назвала его засранцем за то, что пропал — ещё и по такой причине, но вскоре успокоилась и уточнила, когда прилетает, сказав, что будет ждать. С припиской «надеюсь, не передумаешь» и подмигивающим смайликом. Он пообещал никуда не деться. Скорее себе, чем ей. У него практически никого не осталось, с кем мог просто поговорить. Проще всего было отгородиться от всех, продолжить переживания в одиночестве, но он больше не хотел. Или даже — не мог. В серости города Антар больше не находил ничего привлекательного. Он всегда был таким, город? Блёклым, бездушным… Или так только кажется? Он сел на автобус — с недавних пор такси, хоть и оставалось более комфортным видом передвижения, вызывало в нём тревогу. Умом он понимал, что шансы попасть в ДТП в автобусе ничуть не меньше, но не мог убедить себя в том, что бояться нечего. Потому что было чего. Казалось, ещё одна авария — и у него попросту остановится сердце. Стоило обратиться к психологу, проговорить множество моментов, но виртуальным специалистам отчего-то не доверял, а сам не задерживался нигде дольше двух недель. Вот и пытался справиться собственными силами. Увы, не очень успешно. Шум метрополитена, напротив, успокаивал. Стабильностью, напряжёнными лицами, уставшими от городской суеты людьми, продолжающими утопать в своих тревогах. Заложенными ушами. Он вцепился в поручень, игнорируя освободившееся место, прикрыл глаза, молясь, чтобы не встретить знакомых. Невольно представил Лёшу рядом. Почувствовав коричный запах, резко обернулся, до головокружения, но не увидел ни одного знакомого лица. И даже запах пропал — почудилось? Тряхнув головой, он сглотнул, боясь, что эти фантомы будут преследовать его теперь всегда. Оставалось ехать всего пару станций. Собственный дом казался чужим, холодным. Антар с каждым шагом чувствовал наливающиеся тяжестью ноги. В квартире снова должно быть пусто — попросил отца собрать все Лёшкины вещи, не зная, когда решится вернуться. Снова безжизненное пространство, из которого он с радостью сбежал, как только Юлиан предложил съехаться. Вдвоём даже в серости было уютнее. А с Лёшей… нет, не стоит. Нужно глубже дышать. На детской площадке кто-то забыл машинку, впопыхах спасаясь от дождя. Стоянка почти пустовала — соседи не успели вернуться с работы. На скамье у подъезда, накинув капюшон, сидел парень, нервно поглядывая на время в телефоне и смахивая капли с экрана. Ант взъерошил промокшие волосы, потянулся за ключами и невольно привлёк к себе внимание звоном. Сердце невольно ухнуло вниз. Илья. Нет-нет-нет, наверняка показалось. Виделись-то всего пару раз. Игнорируй. Заходи в подъезд. Поднимайся в квартиру. Захлопни дверь и прекрати себя накручивать. — Антар… — не показалось. Беги. Ключи уже в руке. Быстро открыть домофон, захлопнуть дверь. Бежать. — Эйси? Поздно. Рюкзак соскочил с плеча. — Как ты меня назвал?