11 февраля 2018
«Когда ты сказал, что нам надо расстаться, я просил месяц. Тогда ты решил за двоих. Сейчас, если всё пройдёт успешно, дай мне время разобраться. Если чудо произойдёт, в день выписки я дам тебе ответ. Здесь обо мне позаботятся. Отдохни. Реши свои дела — наверняка у тебя их накопилось из-за меня. И не пытайся сюда пройти — тебя не пустят, я попросил. Спасибо, что был со мной, моё альтер эго. А если чуда не будет, пожалуйста, живи дальше». — Он же не серьёзно? — недоверчиво глядя на белый лист прошептал Илья. — Не серьёзно? — повторил, подняв глаза на Васю. — Ещё как, — тяжело вздохнула она, переступив с ноги на ногу. — Скажу тебе больше. Он сказал, что не позволит себя резать, если ты придёшь. — Вот же… Как назвать человека, который не позволяет с собой попрощаться, если знает, что возможен летальный исход? Кретин — подходящее слово? Без паники. Восемь из десяти. А двое просто чуть дольше восстанавливаются. — Эй. Через две недели его выпишут, — Вася ударила его по кончику носа, заставляя поднять голову, и энергично закивала, будто саму себя убеждала в этом. — Через две недели, — заговорённо повторил он. — Ты будешь с ним? — Да. Я напишу, как всё прошло. Сумасшествие. С каждым шагом прочь от клиники Илья мысленно возвращался к этой безумной просьбе не приближаться и понимал, что Лёша был прав. Нельзя ему в палату. Не потому, что не родственник. И не потому, что не впустят — он бы нашёл способ пробраться. Нельзя, потому что сам не отпустит. Вцепится руками и ногами и не пустит ни на какую операцию вопреки доводам разума. Потом оба на койках окажутся — один в реанимации, другой в психиатрии. Вот бы Эвелин посмеялась. У него ведь почти получилось заглушить эту навязчивую идею. О, он знал, что бы она ему посоветовала. Вернуться в Великобританию, заняться работой. Нет, нет… Это ему самому хочется, чтобы кто-то его направил, сказал, что делать. Решил за него. Потому что снова чувствует себя соломинкой, что вот-вот сломается от лёгкого дуновения ветра. И не представляет, что ему делать сейчас. Идти домой? Просто есть, пить, спать, работать в ожидании новостей? А Вася напишет или позвонит? Он забыл. Надо звук сделать погромче. Господи, а если… Так, стоп. Сядь. Плевать, что скамейка мокрая. Возьми себя в руки. Время позднее. Надо ехать домой. Надо поесть. И лечь спать тоже надо. Вася сдержит обещание и непременно дозвонится. Остаётся только следовать всем «надо» и ждать. Нервы никому не помогут. …Он заснул только на Лёшкиной кровати — проворочался на диване не меньше двух часов, выпил ромашкового чаю, но так и не смог нормально уснуть. А там — почти сразу, представляя, что смотрит его глазами. И правда слишком пусто. Надо было хоть цветок купить да картину повесить. Вот на место вмятины от книги — Лёшка со всей дури швырнул, явно не слабый и немощный. А когда в коляску пересаживались, и не сказал бы, что руки сильные. Он что, специально? В 8:04 двенадцатого февраля он снова уверовал в Бога. Если ты не в состоянии ни на что повлиять, не тревожься об этом. В отцовских книгах эта мысль прослеживалась в каждом рассказе. Он слишком давно не брал их в руки и успел забыть это наставление. А сейчас вспомнилось — как нельзя кстати. И пришло удивительное спокойствие. Операция прошла успешно. Лёша останется в клинике ещё на несколько дней. За ним присмотрят специалисты. Ему нужно время и покой. И Илья обещал сделать всё, что он попросит. Поэтому пусть будет так. Он не будет сидеть дома в нервном ожидании Лёшиного решения. И пока попробует жить без него. По крайней мере, без повода для горя. Всё лучше, чем пялиться в потолок.14 февраля 2018
Самое неловкое — прийти в СПИД-центр со словами «кажется, я инфицирован» и с немеющим от стыда лицом отвечать на дальнейшие вопросы. Где состоишь на учёте, когда в последний раз проверялся? Используешь ли защиту? Какие препараты используешь для лечения? Неловко, потому что приходит осознание, насколько далёк от темы. Не состоишь на учёте, проверялся… хех… шесть лет назад, не лечился вовсе. Да и секс только с рукой. Смотрят как на умалишённого, но не комментируют, а может и стоило бы. Потому что со взглядом полностью согласен. Да, дебил. Давно надо было прийти, да всё никак не мог добраться. А тут просто звёзды сошлись. Лёшка восстанавливается после операции, Хелен не пишет, и на работе затишье — разве что сообщения на форуме модерировать. А дома губительная тишина и снова Лёша на каждом шагу крохотной однушки. Вот, случайно вышел прогуляться, да и оказался неподалёку. А, да? На другом конце города? Наверное, проспал свою станцию метро. Когда будет результат? Ого, так быстро. Да, приду лично. Не нужно звонить. Ещё более неловко уже дома понять, что решил провериться в день Святого Валентина.15 февраля 2018
Позвонить Хелен казалось самым правильным решением. Нужно было хотя бы попытаться разузнать правду. Что бы ни решил Лёша в итоге, стоило выяснить причину. По себе Илья знал, что попытки защитить уходом в тень до добра не доводят. Только мучают. Но это было бы единственным, что могло оправдать Антара в итоге. В какой-то степени ему даже хотелось думать, что так оно и было, что Лёшу бросили не из-за того, что тот лишился возможности ходить, не из-за эгоизма. Хотелось верить, что дело в чём-то более серьёзном. И способ выяснить был только один. Он набрал ей, как только в Лондоне пробило восемь. Слушая гудки в телефонной трубке, Илья вспоминал башню Биг-Бен, закрытую на реставрацию. Так и не попал на экскурсию, когда предлагалось, а теперь об этом можно было забыть ещё года на три. Хелен поворчала, что не успел, но пообещала сводить, как только откроется. Илья не загадывал так надолго, его ближайшим — и основным — планом было пережить следующий день, но отказываться не стал. Она приняла вызов не сразу, когда звонок вот-вот должен был сброситься. Несмотря на ранний час голос не был сонным, скорее, усталым. Это казалось подсказкой — одной из многих — об Антаре. Обычно её жизнерадостности хватало на всех друзей, родных и близких. Словно в детстве она победила страшную болезнь и теперь радовалась каждому дню. Людям свойственно хандрить, у них всегда случаются неприятности то на работе, то дома. А Хелен умудрялась подарить каждому частичку своей уверенности в завтрашнем дне. Но сейчас как будто погас фитиль. За два месяца Илья организовал для неё всего одну выставку. И ту с неохотой с её стороны. Ещё один звоночек. Она была готова рассказать о себе всему миру, а сейчас вдруг замолчала. Занимаясь другими проектами, он не придал этому особого значения, но теперь пазл начинал складываться. — Альт, я же говорила, что пока ничего не планирую… — тяжело вздохнула девушка в трубку. Удивительно, что школьное прозвище прилипло к нему и за границей. Людям проще было выговорить его, чем режущее ухо обладателя тягучее «Ильлиа». — А кто сказал, что я по этому поводу? — он улыбнулся в трубку. — Хотел узнать, как ты. Он и правда соскучился. За целый год регулярного общения, что по работе, что просто так, он прикипел к ней, хоть и знал, что едва ли может называться близким другом. Сначала её отстранённость казалась ему обидой за то, что так внезапно уехал. Но может дело просто было в том самом настоящем друге, которому требовалось куда больше внимания, чем новоявленному знакомому и коллеге? — Всё нормально, — отозвалась она. — У тебя срок аренды через пару недель истекает. Мне продлить или собрать вещи? Квартира совершенно вылетела из головы. Однако в ней не было ничего важного, да и сам Илья возвращаться не собирался. — Там только одежда. Можно просто выкинуть. Слушай… — Так и знала, что ты не вернёшься. — Я сам ещё не знаю, давай обсудим это позже? — Да нечего обсуждать. Виза у тебя ещё действует, захочешь — приедешь. Найдём новую квартиру. — Что-то случилось? Ты сама не своя. Что-то, кроме Антара. Не вокруг него же весь мир крутится. — Да что ты? А какая я «своя»? Почему-то никому нет дела до этого, пока от Лены кому-то что-то не потребуется. Всем глубоко плевать, чем я живу и что чувствую. А вопрос «как дела» всегда предшествует вопросу «можешь помочь?». Вы бросили меня на два месяца! Так сложно написать, что происходит? Ручки отвалились? Илья пристыженно молчал. Оправдание у него было — жизнь по расписанию не особо подстёгивала его к общению — словесных перепалок с Лёшей хватало по горло. Не хватало времени даже на нормальный сон, не говоря уже о звонках. Да, он мог написать «привет», но единственный человек, с которым он так общался, больше не отвечал на сообщения. Со всеми остальными Илья предпочитал говорить лично, если это не касалось работы. Так чувствовал бóльшую близость. Поэтому и сейчас позвонил — пусть и правда не только ради неё. Но тем не менее, не кривя душой, мог поклясться, что Хелен ему дорога. Что интересно, она ведь говорила не только о нём. Значит и Антар приложил руку к этому срыву. — Я люблю тебя, Хелен, и ты сколько угодно можешь обижаться, но давай признаем, что и ты мне не писала. Кое-кто другой волнует тебя гораздо больше моей бренной тушки. И, так уж сложилось, что меня этот кое-кто тоже волнует. Он в порядке? — Я не буду с тобой это обсуждать, — услышал Илья сквозь всхлипы. — И не надо. Но ты хотя бы знаешь, как он? — Примерно. И — нет, он не в порядке, — Хелен взяла себя в руки, судорожно втянула воздух и шумно выдохнула, — но если ты интересуешься не для себя, рекомендую забыть о том, что я тебе сказала. Это не твоё и не моё дело. — Предлагаешь пустить всё на самотёк? — Предлагаю дать им время. Не знаю, чего ты добиваешься. Ты хороший человек, я знаю, что ты не позлорадствовать хочешь, но не понимаю, что тебе нужно. Явно же не свахой поработать. — А вдруг? — он усмехнулся в трубку. В глубине души надеясь на восстановление давних отношений, в глубине души он не мог перестать думать о том, что едва завершилось. И по собственному опыту мог сказать, что без двустороннего разговора точка не может быть поставлена. Это пугало. Не было никакой гарантии, что предполагаемая точка не окажется многоточием или запятой. Но, даже обладая призрачной надеждой на продолжение, Илья искренне боялся однажды увидеть на пороге Антара, рассчитывающего на то же самое. Он не мог решать за троих, но чувствовал себя единственным, кто способен хоть как-то разрулить эту ситуацию прямо сейчас. — Вы уже сошлись? — Хелен вернула ему смешок. — А ты для себя интересуешься? Или он рядом сидит? — Раз в неделю он присылает сообщение, что он жив — без подробностей. И не отвечает ни на какие вопросы. Если бы я знала, где он, я бы ни на шаг от него не отошла. Но видимо он не хочет видеть даже меня. Он всех бросил, понимаешь? А я даже предположить не могу, что случилось с ним в той аварии. Его отец сказал, что серьёзных травм не было, но он бы не слинял без причины… Илья автоматически отметил, что все, с кем бы ни говорил об этом, отчего-то избегают называть Антара по имени. Будто произойдёт что-то ужасное, произнеси они это вслух. — Время, я понял. Только себя не загоняй в депрессию. Ему повезло с тобой — попробуй найди такого верного друга. Жаль, не ценит. Она поворчала на него ещё — для проформы, — и пожелала удачи, прежде чем положить трубку. И, пусть многого он не выяснил, но звонок был верным решением. Он не потерял её, и это было самым главным. Одиночество с каждым годом ощущалось всё острее, поэтому в каждого, кто задерживался в жизни дольше, чем на пару дней, хотелось вцепиться мёртвой хваткой, пока не скажет, что никуда не уйдёт. А таких людей в его жизни было всего ничего — мог бы пересчитать по пальцам одной руки.19 февраля 2018
В смысле, отрицательный? Давайте сделаем ещё раз? Нет оснований? Был ложно-положительный? Не может быть… Вы уверены? Шесть лет с мыслью, что инфицирован, а теперь внезапно здоров? Бессмыслица какая-то. Да, я спокоен. Просто не могу поверить. Шесть потерянных лет. Как бы отмотать всё назад? Чёрт с ним, с отчимом, этого ублюдка всё равно жизнь наказала, раз больше не появлялся. А вот Лёшке бы рассказал, в тот же день, как получил результаты. И причину бы рассказал. Поревели бы вместе, на всякий случай проверили Лёшу, и потом бы снова Илью. И уже совсем скоро узнали, что ничего не было. Так же, как не было шести лет разлуки, единственная причина которой только что растворилась на глазах.21 февраля 2018
Поднять руку и постучать. Илья повторял эти элементарные действия про себя, но деревенеющие пальцы отказывались подчиняться. Это не та квартира, за этой дверью его не ждут кошмары прошлого, не выскочит навстречу обезумевший отчим с опустевшей бутылкой дешёвого пойла. Там только мама. И то — может, её нет дома? Середина рабочей недели, как никак. А может и квартира уже не её? За шесть лет он ни разу не поинтересовался, живёт ли она по тому адресу с письма, которое он так и не открыл? Он убрал его в долгий ящик — в папку с документами — и до последнего не решался открыть. Что такого важного могла отправить ему мать? Километровую простынь извинений? Их ему было не надо. Скорее всего, именно уверенность в том, что там извинения, сдерживала его любопытство. Даже сейчас, стоя перед дверью квартиры с верхнего левого угла конверта, он по-прежнему не знал, что внутри. Не успел он собраться с мыслями, как дверь раскрылась. Из квартиры вышла сверкающая девушка, рассыпаясь в благодарностях и тряся белокурыми локонами. Замершую в дверях женщину в фартуке Илья узнал не сразу. Короткая стрижка, выкрашенные в розовый волосы, по три серёжки в ушах и татуировка-змейка, обвивающая запястье. А вот она сразу поняла, кто к ней пришёл, тепло попрощалась с гостьей и тут же забыла о ней. Протянула к нему руки, скользнула по заросшим щекам и повисла на шее прямо на лестничной площадке. Наверное, ему следовало чувствовать ту же радость, которую испытывала мать, но внутри ничего не ёкало. Только слегка всколыхнулись воспоминания об отце, его тёплая ладонь во время осенней прогулки по парку, запах одеколона. В памяти не было ничего об этой женщине — на первом месте у неё всегда стояло «Я», а не семья. Илья проследовал за ней, попутно отмечая, что её жизнь наконец-то удалась. Двухкомнатная квартира была хорошо обставлена, со вкусом. Жилая комната была закрыта, а во второй мать обустроила парикмахерскую. Он и не знал, что она умеет стричь. Или хоть что-то делать руками. В его детстве не было ни стирки, ни готовки, ни даже обыкновенной ласки — всего того, что делали другие матери. Иногда он недоумевал, застав отца глубокой ночью за утюгом, и спрашивал, почему это не может сделать мама. Отец смеялся и говорил, что мама умница и красавица, что её надо беречь. И маленький Илюша согласно кивал головой, помогая складывать глаженое бельё, чтобы отец побыстрее закончил. А после думал, такая ли мама умница, раз не может взять на себя хоть какие-то домашние дела? Красавицей она и впрямь была — глядя на старые фото, он понимал отца, в такую сложно было не влюбиться. После его смерти эта красота испарилась, будто лопнул воздушный шар, на котором всё и держалось. Теперешнее одиночество сделало её по-новому привлекательной, пробудило бунтарский дух, которого в ней отродясь не было, и Илья почему-то с улыбкой подумал, что отцу такой стиль пришёлся бы по душе. Он бы рассмеялся, увидев её такую, а после пел бы дифирамбы о том, что она прекрасна в любом виде. Сказать по правде, он не до конца понимал, зачем пришёл. Его не интересовала жизнь матери, её извинения и прощать он её не собирался. Просто чувствовал, что нужно хоть раз увидеться. И пока нестерпимое желание сбежать подальше от этого дома его не посетило. Она прибралась после предыдущей клиентки, позволив ему осмотреться. Илья с удивлением отметил, что их вкусы совпадают. Он точно так же решил обставлять всё, придерживаясь одного цвета, не захламлять пространство мелочёвкой, а прятать её по шкафам и комодам. Их квартиры можно было фотографировать для сайтов с обезличенными интерьерами, как пример мест, где никто никогда не жил, но где любой хотел бы. Отчего-то ему всегда казалось, что от неё был только беспорядок в их прежнем доме. Может, память шалила, а может, ей было слишком мало личного пространства, кто уж теперь разберёт. — Садись, сделаю из тебя человека. «За двадцать лет не сделала, думаешь, теперь получится?» — вертелось на языке, но Илья удержался от колкости. Он вообще не был уверен, что хоть что-то до сих пор сказал матери. Он прикрыл глаза, доверяясь ласковым рукам, позволяя матери делать с его лицом и шевелюрой всё, что вздумается. Происходящее казалось сном, звуки доносились как сквозь вату. Разве мог он в здравом уме прийти к ней? И так беззаветно довериться? Он слушал её голос, не вызывающий негативных воспоминаний, представлял новый облик, гадая, что было в её голове, когда она решила набить тату? Красивая змейка, будто фамильяр. Когда-то он тоже хотел сделать что-то подобное, но так и не решился. А она сделала. В пятьдесят. На самом деле, он не дал бы ей больше сорока, ни внешне, ни по голосу. Она убаюкивала, даже жужжание машинки не выдернуло его из дрёмы. Легкость, осторожность, едва слышные рассказы — он не улавливал, о чём речь, но чувствовал себя ребёнком, которому читают сказку на ночь — глаза уже слипаются, но так хочется дослушать, а в итоге и не спишь, и смысл прочитанного ускользает. — Володя тоже засыпал, когда я что-то ему рассказывала, — донеслось до ушей, когда прочие звуки стихли. — А потом просил рассказать снова. Я так бесилась, ненавидела повторять, а потом поняла, что он просто хотел послушать ещё — я редко чем-то с ним делилась. — А мне вообще ничего не рассказывала, — прохрипел Илья сонным голосом, прочистил горло и подтянулся в кресле. Отражение улыбнулось, огладило щёки без намёка на щетину, как он всегда любил, прочесало пятернёй стрижку. — Прости. Я знаю, что мать из меня непутёвая. Мне казалось, что ещё рано, а Володя торопился жить — чувствовал что ли, что сердце рано сдаст. Уговорил оставить ребёнка, когда я забеременела. Это лишило меня карьеры — после твоего рождения меня уже не ставили в первых ролях. Я ненавидела и его, и тебя. Мне даже жить не хотелось. Кино было моей страстью. Илья не хотел знать этого, но внимательно слушал, завороженно глядя, как она промывает ножницы — кажется, уже по пятому кругу. — А папа? Про себя он решил не спрашивать. Даже если сейчас её отношение изменилось, в те годы, когда она нужна была ему больше всего, её не было рядом. — Папа… — она улыбнулась, подошла к нему, сняла накидку. — Он всегда был для тебя папой, а я была матерью, а не мамой. Думаю, любовь к нему — единственное общее, что у нас с тобой есть. «Мы похожи гораздо больше, чем ты думаешь», — снова промолчал Илья. Ей ни к чему было это знать. — Я думала, что не переживу его смерть. — И тут же нашла другого. А потом ещё одного, — всё же сорвался комментарий. — В одиночестве я сходила с ума. А потом корила себя за то, что предаю его. И тебя. Тебе сильнее всего досталось… — Он насиловал тебя? — тихо спросил Илья, глядя на мать через зеркало. Женщина побледнела и кивнула, опустив глаза. — Не один раз? — Не один. — И ты молчала! — А что бы ты сделал? Ты практически не появлялся дома, только ночевал, а ему плевать было, когда, и хочу ли я вообще. А мне и идти-то было некуда из собственной квартиры. — И как же ты ушла? — скептически хмыкнул он. — Что такого случилось, что насильник тебя отпустил? Им овладело необъяснимое желание узнать всё в малейших деталях, пусть и не было в этом практического смысла. Всё осталось в прошлом. Он пережил этот кошмар. Никто больше не посмеет его и пальцем тронуть. Но как ей удалось вырваться из того плена аккурат после этого? — Господи, ты не в курсе… — она шатнулась, оперлась на стену, чтобы не упасть, и с трудом дошла до табурета. «А актриса в тебе ещё жива», — хотел усмехнуться он, но почувствовал, что не стоит. — Когда… когда твои друзья пришли за вещами, — прости, я не помню их по именам, — он напал на одного. Чуть не задушил. Илья снова ощутил липкий страх, лишающий воздуха. Даже захотел извиниться за собственные мысли — актёрской игрой тут даже не пахло. — Его посадили? — Нет, ребёныш, — вздохнула она. — Неаккуратно упал, ударился головой и умер. Где-то в этой истории был пробел, но мать не спешила рассказывать. И что-то подсказывало, что и не станет. Но гора свалилась с плеч. Он действительно больше никому не навредит. Он неверяще поднял глаза к потолку, будто надеясь, что там появится план, что ему делать дальше. Но облегчение грело душу. Жаль было только, что карма милосердно дала этому гаду быструю смерть. — Хочешь чего-нибудь? Обедал? У меня ещё два часа до следующей записи, могу что-нибудь приготовить. — Почему ты мне сразу не сказала? — Я пыталась, но ты не брал трубку. Письмо хоть получил? — Лежит дома. Запечатанное. Она покачала головой, улыбнувшись. — Тоже тянешь до последнего… Там книжка на предъявителя. Подарок от отца. За столько лет наверняка прилично процентов накапало. Илья ошарашенно поднял брови. Это было какое-то сумасшествие. Он был уверен, что от отцовского наследства не осталось ни гроша. С тем, что мать спустила всё до копейки, он давно смирился, и теперь не знал, как реагировать. Да и наверняка там будет немного — все же, папа не стал бы много хранить на счёте для подростка. Но мысль о том, что отец подумал о нём, грела. А ещё удивляло то, что матери удалось не покуситься на этот счёт даже в самые тёмные дни и сохранить его так надолго. — Слушай, я не знаю, чем ты живёшь, о чём мечтаешь. Но, если тебе что-то понадобится, я постараюсь помочь. Знаю, поздновато… — Я не хочу ничего обещать. Ни встреч, ни звонков. Я не хотел приходить. Не хотел тебя видеть. Не хотел знать, почему наши жизни так сложились. И сейчас не знаю, захочу ли в обозримом будущем. — Что ж. Хотя бы честно. В таком случае, прошу на выход. Мне нужно побыть одной. — Сколько я тебе должен? — он обвёл пальцем голову. — Ой, иди уже отсюда, должен он… — всхлипнула она, выдворяя его в коридор. Правильнее было остаться, поддержать. Поблагодарить в конце концов. Обнять, как полагается, чтобы утешить, погладить по спине. Не смог. Сунул ноги в ботинки, примяв задники, и выскочил за дверь, чувствуя, как предательски колотится сердце в груди. Хотел ли он заново обрести мать к тридцати годам, Илья пока не мог себе ответить.