Альтернативная забота

31 декабря 2016 — 01 января 2017

      Бывают ли люди, для которых одиночество в Новый год — абсолютная норма? В их жизнях нет толпы родственников, мечтающих отметить самый важный день в году в столице? Подумаешь, что всего лишь в культурной — будто она чем-то уступает! Они не дожидаются обращения президента, плюют на бой курантов и даже ложатся спать до полуночи, недовольно щурясь сквозь сон на шум фейерверков? И даже краешком глаза не собираются взглянуть на происходящее за окном? Странные они. Ни в какое сравнение с теми, для кого это единственная возможность почувствовать себя живым. Страшно представить, что однажды такое может случиться и с тобой. Что реклама Кока-Колы и Вискаса больше не откликнется в сердце тёплыми воспоминаниями о зимних вечерах, когда самой большой проблемой казался домашний арест или необходимость быть дома к ужину, который зачастую был нестерпимо ранним. И что оливье и бутерброды с красной рыбой перестанут быть традиционно-новогодними, ведь теперь, во взрослой жизни, можно позволить себе такое пиршество хоть каждый день.       Я никогда не думал, что буду отмечать Рождество — европейское, в ночь на двадцать пятое декабря, что буду развешивать чулки у камина, пусть и не в собственном доме, и потащусь в торговый центр за пару часов до темноты, потому что «в старом отмечать категорически нельзя». Пришлось полностью обновить гардероб — Хелен была неумолима. Время открытий какое-то… Сложно было предугадать, что я буду так зависим — подумать только — от девчонки, и жить буду за рубежом, как всегда мечтал отец. Жаль, не с тобой.       Знаешь, я пытаюсь. Хожу к психологу — пытаюсь решить проблемы. Эва говорит, что через год, возможно, я даже не вспомню про твой день рождения. Не то, чтобы мне этого хотелось, но… Пока что мы единогласно пришли к выводу, что моё помешательство ненормально. Здесь это называют сталкерством. Звучит лучше, чем преследователь или помешанный. Хотя разницы, по сути, никакой. Сеансы раз в неделю, но иногда мне кажется, что за шесть дней между ними я напрочь забываю всё сказанное. Говорить, в общем-то, приходится мне — это же мои проблемы и мой час времени, Эва только подытоживает то, что мне и так давно известно. Иногда я подыгрываю ей, удивляюсь выводам, но по глазам вижу, что верит не всегда. Может, тоже делает вид, что верит моей показушной убедительности. В любом случае, это прекрасная языковая практика. Повезло мне — и доктор, и учитель, как по акции «один плюс один» из супермаркета.       Если признаться — это моё домашнее задание. Нужно сказать тебе всё, о чём думаю, и попрощаться. Предполагалось, что это будет листок бумаги и полчаса на размышления. Откуда Эве было знать, что под Новый год у меня случаются обострения? Я же ей не говорил.       В твоём доме даже чай вкуснее, да и дышится легче. Бессмертная ёлка уже покрылась пылью, будто первым снегом, но я всё же решил добавить пару аметистовых шаров, купленных по дороге — самых мелких, что смог найти. В лучшем случае ты их заметишь при генеральной уборке, если ещё помнишь о существовании такого понятия. Или спишешь на сестру — я помню, что она без ума от подобных безделушек, равно как и ты, даже если сам себе не признаёшься.       Всё же, стоит сказать, что терапия приносит свои плоды. Мне больше не хочется пить, чтобы заглушить мысли о тебе. Это определённо прогресс. Наверное, всё потому, что теперь у меня нет возможности приехать к твоему дому в любое время дня и ночи, надеясь хоть в окне увидеть знакомый силуэт. Или подняться, сделав вид, что пьян…       Ты знаешь, что был моим искушением с самого первого дня? Тебе даже делать ничего не нужно было, достаточно сидеть рядом. Но ты делал. Помогал с уроками, на которые мне после смерти отца было, откровенно говоря, насрать. Да и помощи я не просил. А ты продолжал подсовывать тетрадь с решением задачи, которую я даже не удосужился записать. Мне, новичку, который считал переход в эту школу самым худшим, что могло произойти в жизни. А вот оно как вышло… Всё равно мне было интереснее следить за твоими руками, исподволь, чтобы никто не догадался. Нужно было изначально держаться от тебя подальше, но ты был единственным, что давало мне веру в лучшее. Ты утаскивал меня на футбол, в котором я, если честно, до сих пор мало что понимаю — но я смотрел тогда, да и сейчас слежу за твоей любимой командой. Англичане странно на меня косятся, когда узнают, что я болею не за Манчестер или Челси, будто в мире не существует других клубов. Что бы они сказали, узнав, что моя спутница и вовсе болеет за Галатасарай и совершенно этого не стесняется? Она уже была готова им рассказать, что к чему, но я вовремя заметил нужный магазинчик через дорогу.       Видишь, я отвлекаюсь, перескакиваю на другие темы, даже когда начинал о тебе. А я всегда начинаю о тебе. Так что терапия работает. Эва определённо назовёт это улучшением. Но мне всё равно придётся ей рассказать, где я провёл выходные. Ведь я с благими намерениями. Да и, если повезёт, ты и не узнаешь, что я здесь был. Это в последний раз, обещаю. Я закрою за собой дверь и больше никогда не вернусь. Уйду вперёд, в новую жизнь, постараюсь быть счастливым до конца своих дней и не буду мешать твоему счастью.       Ой, да к чёрту. Мне просто сказали вычеркнуть тебя из жизни. Возможно, тебе станет от этого легче. Только тебе.       Наверное, я никогда не избавлюсь от привычки извиняться за своё безволие и неспособность вовремя объясниться. Мне бы всё хотелось тебе рассказать лично, глаза в глаза, но мы оба знаем, что этого не произойдёт ни в обозримом будущем, ни, наверное, уже никогда. Но бумага не сможет передать тебе мои чувства, даже если я распишу всё в малейших деталях. Пусть эта тайна уйдёт со мной в могилу. Господи, как пафосно…       Место заканчивается — да простит меня твоя тетрадь по физике. Так что я просто скажу спасибо на прощание. Ты подарил мне лучшие воспоминания, был причиной моих бессонных ночей и опозданий на учёбу. Ты стал моим вдохновением на многие годы. Мне хватит памяти о тебе, чтобы продолжить жить. Не знаю, как долго. Посмотрим. Прощай, моё alter ego. Я отпускаю тебя. Долгой тебе и беспечной жизни.       А ведь в квартире почти ничего не изменилось. На кухне всё та же посуда, которую они выбирали на предновогодней распродаже. Кое-где образовались сколы, местами стёрся рисунок, что и неудивительно за семь с лишним лет. Но кошачьи силуэты всё ещё чётко виднелись на керамических бортиках. Из всего сборного комплекта недоставало только той несчастной кружки, после которой всё и полетело в тартарары. Лёша тогда улыбался, говорил, что на счастье, а Илья уже тогда знал, что едва ли. Его трясло. Он впервые сорвался на том, кого любил без меры. А Лёшка словно не заметил. Терпеливо ждал, пока тот соберёт осколки, заклеит порезанную ладонь — сам, неумело, ведь одной рукой неудобно, а от помощи отказался — Илья его даже на кухню не пустил. Зато потом, сидя рядом с ним, гладил по волосам и шептал, что это всего лишь кружка, у них ещё пять осталось — даже больше, чем нужно. Видел ли он тогда его слёзы, Илья не знал. Наверняка заметил, но не стал акцентировать внимание. А вот зародившегося внутри страха явно не распознал.       А покрывало новое, в крупный алый цветок. Явно покупка Василисы — будь оно трижды тёплое, прочное и тяжёлое, Лёшка бы не взял себе такое. И дело даже не в рисунке. Ему всегда нравились пледы — мягкие, однотонные, больше смахивающие на полотенца, нежели на то, чем можно застелить постель. Хотя цвет тоже был не его. Лёшка был тёплым. В нём никогда не было всепоглощающей страсти. Он был солнцем — греющим, но не слепящим глаза. Он был заботой, лаской и нежностью, а не безрассудством и прыжками в омут с головой. А то, что происходило в его жизни сейчас, больше походило на безумие. Он бы наверняка удивился такой осведомленности, ведь ему самому было совершенно параллельно на то, чем живёт Альт, который, в отличие от него, без зазрения совести пользовался всевозможными способами, чтобы узнать, что у Лёши всё хорошо. Не чурался шантажировать даже старого друга. Впрочем, не слишком-то тот и сопротивлялся…       Желания обладать Илья никогда за собой не замечал. Это было всего лишь маниакальным желанием знать, что Лёшик счастлив. Не с ним — это уже давно было невозможно. Желательно бы, чтобы и рядом был человек хороший… Потому и сам маячил неподалёку, надеясь, что однажды увидит поставленную точку в отношениях. Только не представлял, что будет так больно. Что будет больно даже дышать. Не думал, что потеряет контроль и рассудок. И что дрожащими руками будет выбрасывать в Неву пистолет, из которого чуть не застрелился накануне. Это сейчас тот день кажется самым страшным, что могло произойти. Один, в центре города, под наркотой и с пистолетом во внутреннем кармане куртки. Вот-вот должен был начаться отходняк. Хотя было с чем сравнивать… Со смертью отца, например. Или с расставанием. Впрочем, нет. Прощание было полным крахом его жизни. Страшно было при мысли об отчиме, ведь носит же земля таких подонков. Но с этим страхом он тоже справился и не позволит подобному повториться.       Звонки Киперу не были чем-то из ряда вон. Он так и остался ниточкой к прошлому, которую было невозможно отпустить. С ним можно было говорить часами, обсуждая новинки кино или планы на будущее. Планами Герка с удовольствием делился — как уедет в Москву, отучится на режиссёра и снимет собственный фильм. Мечты были грандиозны и едва ли осуществимы, но разбивать другу надежды Альт не мог. И так навертел чересчур. Их беседы всегда прерывались на Лёше, когда его заносило. Едва ли хоть один звонок обошёлся без вопроса о нём. И Герман правильно делал, что слал его к чёрту, ограничиваясь коротким «всё хорошо». Ведь почти так и было.       Но сейчас был другой случай.       Илья знал, что новогодняя традиция ездить за город никуда не делась. И также ему было прекрасно известно, что, как бы ни было здорово вдали от дома и городской суеты, Лёша уезжает в частности от него. Потому что в первый Новый год после разрыва и начались его визиты в эту квартиру. Тогда Лёшка решил, что уезжать не хочет, что и тут можно нормально отметить, как раньше, в школе. И всё было прекрасно до того, как в дверь не постучали. Тогда же и Илья стал обладателем горбинки на носу (правда, почти незаметной, если не вглядываться в упор) — за лучшего друга Кир всегда стоял горой, вот и отвёл душу. Кирюха вообще в тот день налакался как никогда и позже, в клубе, чуть ли не с половиной присутствующих успел перецеловаться, и подраться с остальными. Если бы не Герман, вряд ли ему была известна эта история. Но Киперу тоже нужен был друг, пускай и тайный.       — Во сколько они приедут?       — Ты же обещал…       — Это в последний раз.       — Да у тебя каждый раз последний. Не надо, прошу тебя…       — Убеди меня.       План был откровенно никакущий, но это сработало.       — Мне кажется, ты уже больше моего знаешь, — усмехнулся Герман в трубку. Это было недалеко от истины — Хелен любила поболтать, и про Антара тоже говорила не раз, но всё вскользь. А он сам, похоже, про Лёшу ей не особо рассказывал, так что информации было немного. Приходилось наверстывать. — Я их видел вдвоем всего раз, ещё летом. Чуть дар речи не потерял — Лёша, не один, ещё и в хорошем настроении. Мне казалось, он никогда не будет прежним, а тут смеялся и флиртовал. Знаю только, что они ещё только познакомились тогда. Я не эксперт, Альт, но тогда мне показалось, что он про тебя забыл. Ты и сам говоришь «в последний раз», а сколько их уже было?       Замечание было справедливым, так что Илья смиренно захрустел яблочком и спорить не стал.       — Кир говорил… — запнулся он и продолжил раздражённо: — Что у Антара есть кто-то. Я не знаю. Я вообще не знаю, чего ты от меня по сути хочешь. Мне нечего сказать. Они приедут вместе, думаю, неспроста, так что выводы делай сам.       Значит, с Юлианом всё ещё не разошлись. Почему-то Илья в этом и не сомневался. Если бы не это, он, может, и махнул рукой, но что-то было в Антаре такое, что заставляло его прищуриться и смотреть внимательнее, пусть то, чего он искал, так и оставалось неочевидным. Что-то смущало. Наверное, время. Прошло немало лет, прежде чем Лёша осознал свои чувства. Они шли к отношениям медленно, неторопливо. Практически по всем правилам — со свиданиями, мимолётными касаниями и смущёнными переглядываниями в компании. Только до стадии ссор не дошли — сразу рванули до расставания. Всё могло сложиться совершенно иначе… Оглядываясь назад, он совершенно не узнавал Лёшу. И вряд ли рассказы о нём смогли бы многое прояснить. Но обещание есть обещание. Впрочем, он и не собирался никуда ехать. Его нисколько не прельщала мысль о предстоящей встрече с Антаром, учитывая обстоятельства предыдущей.       Эти стены пробуждали слишком много воспоминаний и провоцировали на размышления. Не было даже сигарет, чтобы хоть немного разгрузить голову. Он перестал курить сразу, как переехал. Да и пить тоже. Это было условием Хелен, иначе можно было забыть про работу. К этому моменту ему было уже всё равно, кто и к чему будет его обязывать. А так как он уже приехал, деваться было тоже особо некуда. Недели через три, когда организм понял, что его больше не собираются ничем пичкать, Илью накрыла истерика. Он сидел на полу своей новой — съёмной, конечно — квартиры и хохотал. Это было сумасшествие. Тот поход в клуб, встреча с Юлианом. Узнать его адрес было проще простого — всего-то нужно было спросить у Хелен, где проживает её друг, и загадочно улыбнуться на вопрос зачем. Пообещать сделать подарок, но не уточнять, какой. Кто же знал, что маска сразу попадёт в нужные руки? До чего же занимательны шутки судьбы… Попытка суицида, запой, забытьё. А потом прыжок в неизвестность вслед за Хелен. И вот кажется, что всё было напрасно. Абсолютно всё. Что после смерти отца жизнь настолько сильно перевернулась, что надо было сразу наложить на себя руки и не больше мучиться. И Лёша наверняка бы уже давно обзавёлся семьёй — он заслужил тихого счастья и домашнего очага, а не того, что мог предложить больной ублюдок, помешанный на чужой жизни. Но смешно было оттого, как выглядела его собственная жизнь со стороны. За границей, при деньгах, с неплохой работой и дальнейшими перспективами. Кто-то мог продать за такое душу, а он просто сидел, утирая слёзы и держась за живот, уже болящий от смеха, и думал, что был бы счастлив обменять всё это на новую жизнь, в которой даже Лёши не будет. Лучше вообще ничего о нём не знать, чем день за днём потихоньку сходить с ума.       Тогда-то Хелен и нашла его, и, схватив за шкирку, потащила к Эве. Вряд ли он бы добровольно отправился к мозгоправу. А потом втянулся потихоньку…       Может, она и была права. Здесь Илья чувствовал себя не в своей тарелке. Он знал каждый уголок, содержимое каждого шкафчика, мог безошибочно сказать, где искать малярный скотч (не в кладовке или под ванной, а в нижнем кухонном ящике, в коробке из-под обуви) и что лекарства Лёша хранит в косметичке, стащенной у сестры ещё в школьные годы.       Он видел вещи, которые сам покупал — вопреки ожиданиям, Лёша не избавился от них, несмотря на обиду. В шкафу, в прихожей, так и висел забытый много лет назад плащ, который Лёшке был не по размеру, а Илье порой пригождался. А в его спальне продолжали светиться флюоресцентные звёзды на потолке, хотя с того ремонта прошло больше семи лет.       Илья не удержался и забрался в его постель. Они тогда долго думали, на что менять старый диван, потому что ремонт был уже закончен, а заранее почему-то и мысли не возникло. Илья отстоял кровать, дорогую по меркам студента-таксиста, массивную, с хорошим матрасом и с полочками в изголовье. И плевать, что занимает добрую половину комнаты, зато надолго. Не то, что ее предшественник — дивану было от силы три года, но жизнь его успела изрядно потрепать.       Подушка пахла шампунем с корицей, который Лёша так же не сменил — его верность привычкам просто поражала. В носу противно защипало от мысли, что последним воспоминанием окажется именно этот момент — в запретной постели, тайком проникнув в квартиру, в окружении всего, что так любимо. А в Лёше он обожал всё — от его трепетной любви ко всему, что связано с Испанией, до надетых наизнанку футболок. Любил его длинные пальцы, потрясающе мягкие от масел. Любил наблюдать за вечерними тренировками, потому что по утрам у Лёши никогда не было времени — спал до последнего. Любил каждый изгиб тела, каждую родинку, сходил с ума от его лодыжек и никогда не мог налюбоваться тем, что ему досталось. Сейчас, закутавшись в его одеяло, чувствуя, как предательски намокают глаза, ему казалось, что вся терапия пошла по пизде, хотя ещё полчаса назад казалось наоборот.       Он дотянулся до створки книжного шкафа и выудил массивный альбом со школьными фотографиями. Именно тогда у Германа проявилась безумная любовь к фото. Его не интересовали игры, учеба, только недавно подаренный фотоаппарат. Всё деньги уходили на плёнку и она же была самым желанным подарком как на день рождения, так и на новый год. А так как практиковаться было нужно, Герман снимал всё подряд. И чаще всего в кадр попадали друзья, что и неудивительно. Собственно, если бы не Гера, не было бы и этого альбома. Илья листал фотографии и не мог поверить, что всего один день, одно неверное человеческое решение разделило жизнь на счастье и борьбу с последствиями. А на фотке с выпускного завис, вспоминая, как они подловили учительницу биологии, милую старушку, не соображающую в технике, и попросили сделать кадр. Общих фотографий почти не было, а на выпускном сам бог велел — пока не напились. Фото получилось на удивление хорошим, Кирилл долго предлагал отдать мыльницу биологичке, раз у неё так хорошо получается. А Герман делал вид, что дуется, хотя все прекрасно знали, что на новеньком цифровом фотике хороший кадр получится и у обезьяны (не в обиду биологичке, как же её, чёрт возьми, звали?).       Повинуясь секундному порыву, он вытащил фотку и убрал в сумку. Ради этого пришлось выбраться из-под одеяла — да и в целом он подзадержался. Пора было и честь знать. Илья застелил постель, поставил альбом обратно. Тетрадь с прощальным письмом вернулась в самый низ стопочки — он не планировал оставлять подсказки о своём пребывании. Но привезённые сладости разложил по тем же ящикам, что и всегда — зря что ли тащился за ними через весь город в канун Нового года? Он допил остывший чай, помыл кружку, вернул на место в сушилке и отключил гирлянду на ёлке. Вот и пришло время навсегда прощаться.       Одевался нехотя. Пальцы не слушались, пуговицы не поддавались, выскальзывая, будто кто-то нарочно смазал их жирным кремом. Возиться с ними надоело, и он решил оставить пальто расстегнутым — не так и холодно на улице. Стоя в коридоре в полумраке, взъерошенный, с красными глазами и изрядно опустевшей дорожной сумкой на плече, он уже собрался выходить, как вспомнил про мадридский мяч на холодильнике. Илья скинул туфли и вернулся на кухню, включая свет. Его больше не беспокоила мысль, что кто-то из соседей может увидеть. Он ненадолго.       В потайном кармане сумки лежало портмоне с выручкой от продажи машины. После переезда Лансер был уже не нужен. Да и, если честно, это тоже было частью терапии. Ничто не держит — меньше желание возвращаться. Заскочить в банк успел каким-то чудом, буквально за полчаса до закрытия — чудом было даже то, что тот работал, хотя особых надежд на это Илья не питал. Планировалось поменять деньги в аэропорту, перед вылетом. Но сейчас он понял — они ничего не изменят в его жизни. Лучше пустить их на мечту.       О чём бы ни мечтал сейчас Лёшик.