Друг мой, Зорро

      * * *       Тюрьма была переполнена. И, хотя суд над ним еще не состоялся, Бернардо бросили в камеру смертников. Крохотный каменный мешок, в котором даже лежанки не было, только подстилка на полу. Зато было узкое зарешеченное окно, от середины стены и почти до самого потолка. Если подойти к нему и прижаться к решеткам, то можно было увидеть не только выцветшее знойное небо, но и часть древней крепостной стены.       Бернардо то ходил – два шага туда, два обратно – по камере, то усаживался на подстилку, но взор его все время обращался к окну и небу. Не будь его, он бы решил, что снова оказался в подвале у Феррана. Нет, здесь его не связывали и не избивали (здесь вообще до него никому не было дела), но от близких каменных стен, давящего скошенного потолка его знобило. Бернардо стискивал зубы и снова обращался к небесному окну, чтобы развеять мрачное наваждение.       Ферран… Где-то сейчас скрывается мерзавец? Ушел за сьерру вместе с французской армией или догоняя ее? Не похоже. Они много с Диего обсуждали странное бегство француза, убийство Суэрты и офицера, но так и не смогли понять мотивов и замыслов негодяя. Из последних сил Суэрта указала на Кордову, но вряд ли Ферран здесь. Габачи оставили город несколько дней назад, ему здесь делать нечего.       Бернардо снова встал и сделал несколько шагов по камере, размышляя. Едва они выехали из Суэлы-де-Сантьяго, как след Феррана затерялся. Добрался ли он до древней мавританской столицы или свернул с севильской дороги? Куда? Бернардо удрученно покачал головой. Кажется, он окончательно упустил своего врага. Ищи теперь ветра в сьерре.       И все-таки он найдет. Упершись на очередном шаге в стену, он прислонился к ее прохладной поверхности лбом и закрыл устало глаза. Снова бросился на подстилку. Сколько он уже так расхаживает – день, два? Его душа была измучена, но не желала покоя. Ферран… проклятый Ферран все время не выходил у него из головы.       – Кто сменяется? – услышал он голоса стражников из-за окна, с крепостной стены.       – Сотело, – прозвучало в ответ. – Диего Сотело уходит.       Знакомое имя заставило его мысли понестись вскачь в ином направлении. Как там Диего? Удалось ли ему избавиться от погони, найти родных, доказать им, что он настоящий Диего? При всей тревоге за юношу, на душе у Бернардо потеплело. Они были знакомы совсем недолго, но было что-то такое в его открытом взоре, спокойной отваге, дружеском участии, что бывший бродяга и партизанский предводитель прикипел всем сердцем к пареньку. У Бернардо никогда не было детей, но он бы гордился таким сыном, как Диего…       …И Пабло Гарридо. При воспоминании о братьях Гарридо горько защемило на душе. Нет, он не испытывал обиды или разочарования от их отъезда. Он слишком хорошо знал братьев. Не будь на то серьезной причины, они бы не уехали… не попрощавшись. Бернардо усмехнулся невесело. Но разлука с верными друзьями все еще тяготила его. Океан огромен. И где-то посреди него – крохотная точка борется с волнами и ветром. Корабль, уносящий на другой конец земли братьев Гарридо и… Фелипу.       Бернардо вскочил. Нет, лучше думать о Ферране. Не так мучительно. Но темные доверчивые глаза еще долго стояли перед его мысленным взором.       * * *       Тонкий графитовый карандаш резкими неровными прыжками носился по листу. Высунув от усердия кончик языка, Фелипа энергично закрашивала мрачные горы. Сеньор Бартоломе Вилла Гутьеррес стоял перед ней и, скептически склонив на бок голову, наблюдал за ее стараниями. Он предлагал ей тренироваться, изображая океанскую гладь, но упрямица раз за разом рисовала сьерру. Впрочем, надо отдать ей должное – сейчас у нее получалось куда как лучше, чем неделю назад, когда он только ступил на палубу этого торгового судна, окончательно решив перебраться с Канарских островов в Мексику.       Говорят, там весьма неспокойно сейчас. Война с Наполеоном и кортесы подстегнули волнения и недовольство метрополией. Предводители в Мехико сменяются, словно солнце и месяц на небосклоне – каждый божий день. Есть где развернуться придворному художнику. Каждому вождю нужен свой парадный портрет – при царственной осанке, орденах и регалиях. Сеньор Гутьеррес, неплохой, но малоизвестный живописец, надеялся изрядно подзаработать в новых землях. А сейчас, на корабле, чтобы чем-то занять себя во время долгого плавания, взялся давать уроки одной юной пассажирке. Техника у нее была весьма примитивной и неуклюжей, но глаз острый и верный. Настолько верный, что сеньор Гутьеррес даже отказался от оплаты, которую предложил старший брат сеньориты. Огранять этот бриллиант оказалось увлекательным занятием.       Художник снова посмотрел на горный пейзаж, рождающийся под перепачканными графитом длинными пальцами, и одобрительно кивнул. Весьма недурственно. Наконец, Фелипа закончила, отложила карандаш, встала, поставила лист на моток канатов и отошла на шаг, чтобы лучше окинуть взглядом получившийся рисунок. Гутьеррес, стоявший рядом, с интересом наблюдал за ней, но не смог по непроницаемому лицу понять, довольна ли художница результатом.       С другой стороны подошел Мигеле и тоже застыл, рассматривая картину. Знакомые горы. В этом и был талант Фелипы. Все ее рисунки были узнаваемы, даже если техника хромала.       – Вы прекрасный учитель, сеньор Гутьеррес, – обратился к художнику Мигеле. – Какое счастье, что вы решили путешествовать именно на нашем корабле.       Гутьеррес расплылся в довольной улыбке, но все же покачал головой:       – Опыт и знания учителя – только полдела. Что стоят они при нерадивом или бесталанном ученике? У сеньориты Фелипы живой ум и чуткая душа. Я могу лишь придать твердости ее руке и немного больше уверенности в себе. Жаль… – художник вздохнул, – в самом деле, жаль, сеньорита, что вы отвергаете краски и кисть. Жизнь, знаете ли, состоит не только из черно-белой гаммы.       Фелипа посмотрела задумчивым взглядом на Гутьерреса и молча покачала головой. Достала платок из кармана и принялась вытирать запачканные пальцы.       – Ты позволишь? – Мигеле взял с ящика, на котором до этого сидела Фелипа, папку с другими рисунками.       Многие он уже видел прежде, но никогда не отказывал себе в удовольствии полюбоваться снова. Неодолимое притяжение и очарование прошлого оживало на листах из этой папки. Места, времена, люди. Мария кашеварит, Пабло играет на гитаре, один из партизан чистит лошадь, другой на скале охраняет лагерь… Мигеле улыбнулся – этот его конный портрет ему очень нравился. Следующий лист… негромкий тяжелый вздох… Бернардо, внимательный взгляд, теплая улыбка. Еще лист. Мигеле сжал зубы. Ферран. Оскаленный рот, мертвые глаза, обнаженная сабля. Тот момент, когда он схватился в переулке с Бернардо и Пабло… С трудом оторвался Мигеле от портрета и перевернул его.       А этот – новый. Еще один Пабло. Уже на корабле. Мрачный взгляд безнадежно влюбленного человека. Мигеле поднял голову и взглянул на брата. Сейчас у него такое же выражение лица. Хотя он и не смотрит на Фелипу, а взялся состязаться с матросами в точности метания ножа. Зато Фелипа наблюдает за ним. Кто знает – может, у них еще все сложится. Во всяком случае, он желал счастья и брату, и новоприобретенной сестре.       Он захлопнул папку, звук оказался неожиданно громкий. Фелипа подскочила, а у Пабло дрогнула рука, и нож вместо мишени улетел за борт, едва не зацепив стоявшего неподалеку матроса. Пабло и матрос дружно выругались, юноша, не раздумывая, перелетел через борт и рухнул в воду. Фелипа закричала. Зашумели и матросы, сгрудившись у борта и яростно споря, удастся ли парню поймать потерю, пока не ушла слишком глубоко. Через несколько мгновений над водой показалась голова Пабло, он помахал рукой с зажатым в ней ножом, чем вызвал приступ бурной радости у команды. Ему кинули веревку и помогли забраться на корабль. Мокрого и все еще мрачноватого паренька матросы встретили градом дружеских похлопываний и едких острот, частью доброжелательных, а частью пренебрежительных – мол, стоило ли стараться из-за какого-то ножика. Пабло отмахнулся от матросов и, бросив краткий взгляд в сторону Мигеле, ушел в каюту переодеваться.       – Это был подарок Бернардо, – спокойно пояснил Мигеле. Фелипа ничего не ответила. Проводив влюбленного в нее юношу долгим взглядом, она собрала рисунки, карандаши и тоже ушла с палубы.       * * *       Темнело. Если бы не звезды, окно в камере совсем бы сливалось со стеной. Бернардо лежал на соломенной подстилке и, хотя взгляд его не отрывался от звезд и окна, но видел он не их, а иные места, прошлые времена и родные лица.       Фелипа… в невообразимом наряде в доме алькальда и в темной шали на берегу озерца в партиде.       Диего… в пещере у костра, на ночной дороге у Монтанья-Бланка, склоненный над телом Суэрты.       Братья Гарридо… Далекое лето 1807-го и Барселона. Испания ждала Наполеона. Кто бы мог подумать? Если бы он пришел тогда и без пушек, его бы встретили парадом. Император ошибся и опоздал. Братья… Перевал в Сьерра-Морене. Партизанский отряд. Битва на пустыре у пылающего костра из гитар и барабанов.       Французы… Ферран. Переулок у пустыря. Подвал у Суэрты, ночные пытки.       Однажды на рассвете капитан, поднимаясь по лестнице из подвала, остановился и задумчиво спросил:       – Почему? Почему вы нас так ненавидите? Император нес вам свободу – от жестоких устаревших законов, несправедливых налогов и продажных судов. А вы – как тот шелудивый пес, кусающий руку, которая пытается избавить его от блох и мерзкого гнуса.       Едва переводя дух, избитый Бернардо хрипло засмеялся:       – Вы пытаетесь вывести блох, содрав с собаки шкуру.       Ферран ничего не ответил, но на следующую ночь экзекуции продолжились.       Бернардо замотал головой, чтобы снова избавиться от воспоминаний о подвале. Наконец, измученный он задремал.       Проснулся он внезапно, с гулко бьющимся сердцем. Сколько прошло времени, он не знал. Звезды все еще заглядывали в окошко. Он не слышал ни звука, но обнаружил, что в камере не один. Кто-то стоял, скрытый в тени, облокотившись на дверь.       Бернардо вскочил, пытаясь рассмотреть человека. В оконце пробился лунный луч и осветил хорошо одетого господина. Увидев его лицо, узник смертельно побледнел, но не от страха, а от гнева. Перед ним с нагловатой усмешкой на лице стоял Ферран. Крик заклокотал во внезапно окаменевшем горле Бернардо.       – Какая ирония судьбы! Знаменитый герой кончит свои дни на виселице, как простой грабитель, – Ферран едко засмеялся. – Раз уж я не смог разделаться с вами, то пусть это сделают ваши земляки, дорогой Агудо.       В глазах у Бернардо потемнело, он бросился на врага. Но… словно налетел на стену. Искры посыпались из глаз, ноги подкосились, и он ухнул в беспамятную тьму.       Очнулся снова на соломенной подстилке. Вскочил. Темно, в камере пусто, звезды в окне. Что это было? Мираж, кошмар, галлюцинация? В голове шумело. Бернардо поднял руку, чтобы потереть лоб и прогнать остаток сна. И зашипел от боли. Рука наткнулась на здоровенную шишку.       Так Ферран и, правда, в Кордове? Бешено застучало сердце. Что если Диего столкнется с ним? Француз смахнет его со своей дороги, словно назойливую муху. Бернардо похолодел от этой мысли и громко забарабанил в дверь.