И грянул гимн

Музыка к главе: Starset — Carnivore

3901 год после Великой Технореволюции. Иркенская империя, планета Фудкортия, орбита. Запись 4.       С тех пор как Зим меня обнаружил, прошло несколько недель. Всё это время мой заключённый был необычайно смирен, и только тихие коварные смешки время от времени выдавали его тайные намерения.       Как жаль, что я не могу установить камеру прямо у него в голове — ведь в нынешнем положении даже мой анализ бессилен.       Зим не предпринимает никаких попыток сбежать, но я чую, чую кончиками антенн: его план уже в деле.       Он как-то воздействует на меня. Я не знаю чем, и всё это ужасно глупо, но как иначе объяснить это непонятное чувство, подобно железным обручам стесняющее мою грудь уже который день?       Гипноз, быть может? Но как, он даже не знает, где я и кто я! Или… или уже знает?       Разумеется, если он диверсант, то работает не один. Тут могут быть проделки целой организации!       Однако я только что закончил проверку всех своих устройств на вражеское вмешательство. Ничего. Ни единого чужого символа.       А это смутное беспокойство всё никак не уходит, лишь сильнее давит на рёбра с каждым разом, когда я смотрю на Зима или в очередной раз пробегаюсь глазами по его досье… Мне начинает казаться: я схожу с ума. Признаки паранойи налицо.       Определённо, мне нужно расслабиться. Хотя бы попытаться перекусить. Говорят, успокаивает. А то я уже которую неделю вишу на орбите планеты-забегаловки, и до сих пор не превратился в кусок жира с сахаром!       Итак, где же я сделаю заказ?       После недолгих размышлений мой выбор остановился на том же месте, о котором я так надеялся на минутку забыть.       Ну конечно, естественно, как иначе!       Увы, в каждом заведении на Фудкортии есть паразиты, санитарные нормы не соблюдаются и в еду помимо ингредиентов летит всевозможная кухонная грязь. Но так я хотя бы буду знать, что именно придётся выуживать из тарелки: червей, картон или чьи-то зубы.       Даже мусор в еде не так страшен, если знаешь точно, что он из себя представляет. Намного страшнее, когда понятия не имеешь, что намешали в твоё кушанье.       Страх этот тянется ещё с академии. Когда я был совсем юн, и звёзды казались мне ярче, я склонен был верить во всякую чепуху и громко эту веру выражать. Из-за этого у меня были причины опасаться школьного управления. Бывало, я отказывался есть, поскольку чуял: знакомые донесли на меня воспитателям, те — обслуживающим кулинарных автоматов, и вот уже в тарелке передо мной, под сладко-синтетическим соусом, лежит перемешанное с едой успокоительное, после которого я буду бродить по коридорам, будто в тумане, с остекленевшими глазами. Тихий, безвредный, правильный.       Но растущий организм нещадно требовал пищи. Тем более, я, как и всякий в этом возрасте, мечтал стать Высочайшим, а значит, должен был хорошо питаться.       В конце концов голод и мечты о лучшей жизни вытеснили борьбу за здравый рассудок.       Когда врачи констатировали окончание роста, я перестал есть вовсе. Организм вырос, и ПАК отныне справлялся с жизнеобеспечением без поддержки. Тем более, я боялся, что коллеги по информационному цеху натолкают мне в еду даже не яду, а колючей проволоки. Присыпят сахаром, скроют — у них работа такая.       Итак, я выбрал быструю доставку заказа с полной предоплатой. Это не намного дороже, тем более на этой должности я могу вовсе не беспокоиться о заработке. Впрочем, мало кто на Ирке беспокоится о заработке вообще. В конце концов, еда нам не так нужна благодаря ПАКам. А место работы и, соответственно, обитания, предоставляется государством. Остаётся лишь досуг — и его количество сильно зависит от сферы занятости и графика работы. Проще говоря, схема зачастую такова: больше отдыха — меньше денег; больше денег — меньше отдыха. А деньги — на роскошь вроде вкусностей, дополнительной аппаратуры и всяческих услуг.       Рассуждая об этом всём, я наблюдаю, как Зим с отсутствующим видом готовит мою еду. Его руки сами жарят, встряхивают, нажимают кнопки, а сознание где-то далеко, бродит, наверное, по оружейным складам: ищет, чего бы взорвать. Ненадолго отключаюсь, позволяя себе заглядеться на мерные, отстранённые движения маленьких рук.       Масло, разумеется, старое, продукты непонятно какие, но есть что-то доверительное в том, как готовят еду иркены, что-то родное, если это слово здесь применимо. Я наблюдаю, игнорируя тесноту дыхательной системы в узкой клетке рёбер. — Заказ готов! — бросил Зим в окошко.       Весьма неожиданно, снаружи раздался бас Сизз-Лорра: — Да что ж за день-то такой… Зим!!! Доставлять некому, дроны кончились, повезёшь сам. — Почему же не вы, господин? — спрашивает Зим, заискивающе улыбаясь. — Отставить рожи. К нам сегодня пожалует санитарный инспектор. Я вообще-то собирался затолкать тебя в шкаф с подносами, чтоб ты чего не натворил, но раз есть возможность совсем тебя прогнать, пока я навожу тут порядок, то вали. — Да уж, какая жалость покидать любимые стены, — проговорил Зим, и яд сарказма так и капал с его острых зубов.       Сизз-Лорр, впрочем, пропустил это замечание мимо антенн и зашёл к себе в кабинет. Через минуту вернулся с массивным приспособлением из металла и протянул его слегка растерянному Зиму: — Пока надевай шоковый воротник и полезай в тарантас, а я на время отключу ограничение на выход. Если не вернёшься через час — шарахнет так, что ходить не сможешь полжизни.       Тут-то я и понял, насколько просчитался.       Сейчас же! Бью по кнопке «отменить заказ» — кулаком! Раз, другой — экран зависает и спустя секунду выдаёт ворох окон: «к сожалению, уже готовый заказ нельзя отменить».       Кем я был, когда указывал координаты собственного корабля?! Корабля с огромной эмблемой Ирка на боку! Да, я надеялся, что они просто отправят маленький автоматический дрон, как всегда, но надо же было предвидеть! Какой я после этого шпион?       Нет, надо успокоиться. Ещё неизвестно, действительно ли Зим решит добросовестно доставить заказ, или же он, несмотря на унизительный ошейник, попытается сбежать.       Если последний вариант — истина, то это хорошо, что я сделал заказ. Будет однозначный признак девиации — однозначный повод отправить Зима на Страшный суд.       Не всё ещё потеряно.       Наклоняюсь вперёд от напряжения, не отрываю глаз от экранов, глядя через камеры наблюдения на заднем дворе, как Зим садится в маленький межпланетник. Сейчас взлетит, и мне придётся высматривать его через собственное стекло, так что я предусмотрительно перебираюсь к нужному полушарию.       Зим снимается с места, и я тут же теряю его из виду. Гашу компьютер. Кусаю губы, вглядываюсь в поверхность планеты сквозь затемнённое стекло. Ищу маленькую чёрную точку, медленно приближающуюся ко мне сквозь атмосферу. Приближаю с помощью очков — вот! Какой он крохотный, и для топлива-то места еле-еле. Даже у такого маньяка хватит мозгов не улетать в открытый космос на этой тележке!       Но точка приближается всё стремительнее, не тормозит, и я вижу уже его: бьёт по газа́м кулаками, кричит на тарахтящий двигатель. У него час всего, чтобы долететь до ближайшей планеты, где есть отвёртка, — сорвать с себя взрывоопасный прибор.       Километр, половина — Зим рядом. Я хватаюсь за компьютер, набираю команду. Из задней части корабля выстреливают металлические щупальца. Беззвучный свист хлыста — катер обвит. Зим не сразу понимает, почему он не движется, и озадаченно выглядывает, потом стучит на меня по лобовому стеклу. И, кажется, замечает имперский герб на лиловом боку корабля.       Меня Зим, конечно, не видит за тонировкой стекла, но по тому, как он обмирает и в следующую секунду начинает метаться внутри своей кабинки и молотить по панели управления, я понимаю: всё-таки видит, что находится в руках правительства.       Плохо, но времени думать нет. Что с ним делать?       Пока я держал, Зим утих. Что-то на встроенном экране отвлекло его внимание. Он роется там у себя. Недоумённо поднимает голову.       Я — заказчик.       Всё ещё трясясь, нажимает кнопку. Одно из металлических щупалец принимает высунувшийся из клапана пакет, втягивается обратно… Но пакет цепляется за корпус и рвётся, всем содержимым наружу. Но мне не до этого, плевать.       Зим злобно хихикает, и меня сжимает вместо него. Но я игнорирую болезненно-быстрый панический пульс. Не время сейчас для этого. Зим у меня в руках. Ждёт, что я с ним сделаю. Стоит сдавить его, и он лопнет, как гадливый, гнойный фурункул, доставляющий неудобство всему организму.       Но вскрывать недозревшее воспаление — нельзя. И точно так же нельзя, аморально — вершить самосуд над заключённым, даже если он пытается сбежать.       Я сейчас же доложу и — конец ему.       Принимаю хладнокровное выражение лица, будто Зим может его видеть.       Набираю команду.       Одно из щупалец отделяется и жалом протыкает бок кораблика, разрывая топливный бак. Зим с ужасом взирает на выливающееся топливо — кляксы, пятнающие космос.       С размаху швыряю судёнышко обратно на Фудкортию. Зим летит, неуправляемо кувыркаясь в атмосфере, и я даже отсюда будто бы слышу его визг: борется с гравитацией на остатках горючего. Не проткни я топливный бак — всё равно, до последнего пытался б улететь.       Чтобы меня не отнесло в космос, компенсирую инерцию с помощью двигателя.       К тому времени, когда я снова прихожу в равновесие, и гравитация мягко удерживает меня над планетой, Зим появляется в поле зрения камер на заднем дворе — точнее, проезжает, тормозя о поверхность планеты, мимо них.       В довершение всего, корабль за кадром взрывается.       Спустя минуту Зим вползает в кадр, оттираясь от копоти и крови, отплёвываясь от грязи и наругивая меня всеми бранными словами.       Я выдохнул.       Тут задняя дверь забегаловки открылась, и из неё выглянули длинные качающиеся антенны инспектора, заинтригованного шумом. Инспектор посмотрел на Зима, закопчённого подобно чернорабочему, посмотрел на неузнаваемые останки межпланетника, посмотрел наконец на Сизз-Лорра и с ехидной улыбочкой что-то начирикал у себя в протоколе. После чего развернулся и, довольный своей инспекторской работой, без слов покинул здание.  — Вот же гнида! — взревел Сизз-Лорр, подняв Зима за передник. — Я ж ему дал на лапу уже, чтобы он всякую ерунду не записывал, и опять ты! Ты можешь хоть что-нибудь сделать полезное, ничего не взорвав? А?! Бесполезная мразь, к тебе обращаюсь!       Зим открывает рот чтобы возразить — и получает по зубам. Молча обрушивается на землю.       Сизз-Лорр бьёт его ногами с досады. Зим всё силится встать, не используя ПАК, уже месяц как заблокированный. Но каждый новый удар прибивает его к металлическому покрытию, как насекомое.       Всё это время он — ни звука.       Наконец Сизз-Лорр берет его за антенны и скручивает, наматывает их на кулак. Зим вскрикивает, и я аж сам сжимаюсь от его леденящего кровь визга.       Босс наблюдает минуту-другую за тем, как преступник корчится от боли, затем-таки отпускает. Антенны — погнутые, изломанные, нездоро́во подрагивают.       Дверь с хлопком сдвигается. Тишина. Только гаснет в воздухе поскуливание моего заключённого.       Зим отряхивается, как мокрое животное, и плетется внутрь, хромая и растирая ушибы. Но не от ударов ему больно, нет. Такого живучего таракана, как Зим, простыми побоями не проймёшь. Невозможность сопротивляться — вот что угнетает его. Я понимаю: меня скорее всего бесило бы то же самое. Не то чтобы я ставил себя в одну категорию с Зимом — никак нет! Просто мы оба знаем, что такое бессилие перед системой.       Мне приходит уведомление об ущербе, который следует возместить. Ввожу свой код, успокаивая себя тем, что мне действительно велели принимать любые меры.       Любые меры… А было ли моё безрассудство эффективным? Да, я предотвратил побег. Однако…       Зим теперь знает, что на хвосте у него — государство. Так что вероятных исхода два: либо он собирает себя в кулак и безукоризненно несёт бремя низшего социального звена отныне и впредь… Либо он предпринимает что-то, дабы сбросить меня со своего хвоста прежде, чем я установлю последнюю ступеньку на его лестнице в крематорий.       Я думаю, ясно без слов, что Зим выберет.       Вот он, хищно, остро улыбается прямо в камеру: сейчас заколет меня сквозь экран, скуёт, как я — меньше часа назад — его. Всем своим видом бросает вызов, выпрямляет спину — и спотыкаясь, падает на кушетку, тут же забывает обо мне, ворчит от боли.       Мне даже чуть-чуть жаль его, когда он садится с бутылочкой антисептика и задирает тунику до лопаток, весь в ссадинах и кровоизлияниях от ударов. Откупоривает, выливает на себя целиком. А я как раз допечатываю протокол о его, дефективного, побеге. Я должен радоваться за него — он скоро будет избавлен от пожизненных синяков на непокорных плечах.       Если я не отправлю протокол, никому лучше не будет. Зим продолжит ненавидеть каждую секунду своего бытия, я не получу повышение. Но как ни странно, когда я отправляю протокол, на секунду задерживаю палец над кнопкой.       Нажимаю, отправлено, сомнение как рукой сняло.       В конце концов, если подобные мне не будут выполнять свою работу, государство может погрязнуть в хаосе, дореволюционном безумиии. Дело нужно всегда доводить до конца — до казни. Всё ради торжества и благополучия Империи.       Все мы носим ПАКи, программное обеспечение в которых — опыт предыдущих поколений, отобранный и переданный нам Мозгом Контроля. Они умерли, но не исчезли — и мы не умрём. Наш опыт и наши гены будут переданы новым гражданам.       Поэтому, считается, и казнят дефективных — чтобы их опыт, их искажённое мировоззрение не смутили юных умов, не передавались через ПАКи, словно вирус, из идеально выверенной, непобедимой машины вновь делающий несовершенное и хрупкое живое существо.       Но зачем делать из этого суд, который невозможно выиграть? Можно было б просто удалить их воспоминания, стереть весь опыт вместе с отклонениями, и дело с концом.       Да потому что гены! Гены, вот в чём содержится настоящий дефект, а не в мыслях, как уверяют нас! Гены — исходник, которым пользуется Мозг Контроля. Поэтому только сам Всесоздающий и может избавиться от опасного набора генов, сразу после подтверждения дефективности.       А развлечение, шоу, которым оно сопровождается — это уже вторичное. Зрелище для бездумных масс и намёк для диссидентов, чтобы держали свои мысли в узде, если не хотят взойти однажды на эшафот.       Я не смотрю казни — не попадаю ни под одну категорию зрителей. Мне нечего скрывать и нечего бояться. И металлические путы, сдавливающие меня при всяком столкновении с Зимом абсолютно ничего не значат.       Зачем мне вообще писать обо всём этом? О своих переживаниях? Кто я такой, в конце концов — цифра в едином коде, не важнее и не второстепеннее всех остальных цифр. Наше мнение — среднее арифметическое, и колебания значений от индивида к индивиду рассматривать бессмысленно. Мы воспитаны одинаково. Мы думаем одинаково. Мы — одно.       Впрочем!       Именно индивидуальные аномалии могут послужить предвестником…       У меня свело пальцы, и неспроста. Государство крепко держит в узде даже таких, как Зим. Никаких катастроф быть не может.       За идеологией — как за силовым полем.