За поворотом

Как только я переступила порог своего «А» класса, так сразу на меня уставились все присутствующие в нём. Ну да, из школьной формы на мне была лишь юбка. Никакого серого пиджака, белой рубашки, красного, цвета мака, пышного банта вместо галстука и тёмно-коричневых туфель. Я-то думала, что к моему внешнему виду уже привыкли, но, кажется, нет. До сих пор чувствую на себе заинтересованные или удивлённые, злые или завистливые взгляды. Так скажем, я не совсем, но привыкла к этим взглядам. Усевшись на своё место, а оно было за четвёртой партой ряда не знаю какого, но знаю, что у окна, я начала прислушиваться к шёпоту остальных: «Слышь, она снова выпендривается. Школьную форму не носит. Она не носит, а мы, видите ли, должны. Да кто она такая вообще?», «Чё эта Нацуне, как шлюха сегодня накрасилась?» — Эй, деточка в чёрной рубашечке, может обслужишь меня сегодня? — насмешливая фраза, брошенная одним из моих одноклассников. Другие поддержали шутку и засмеялись. Мне на них было как-то фиолетово. Пусть говорят, что хотят. Меня не волнуют всякие разные сплетни, которые распространяют лишь для того, чтобы утешить своё ничтожное самолюбие и посмеяться с другими над тем, какая я потаскуха. В своих раздумьях я и не заметила, как прозвенел звонок, и учитель дошел до моего имени в списке, делая перекличку. — Нацуне Маюри. Ещё раз повторять не стану. Эй, Нацуне! — учитель хлопнул журналом о моей парте, чем и вывел меня из своих мыслей. — А, да, извините, — не многословно, зато понятно, что я уже полностью прекратила думать о своём и настроена вникать в лекцию учителя. Кого я обманываю? Конечно же нет. — Ещё раз такое повторится, и на моих уроках ты присутствовать больше не будешь, — ой, напугал. Я готова даже сейчас уйти с этого скучного и нудного урока, половину которого занимает перекличка и пустые разборки со мной. В ответ ему я лишь кивнула. Не хочу распинаться, потому что он может придраться к любому моему слову, нет, даже к букве или междометию, сказанному в его адрес. Весь урок я делала вид, что слушаю, что что-то помечаю в тетради, но на самом деле я просто рисовала. Рисовала и не заметила, как кто-то на перемене выхватил у меня из-под руки тетрадь. Блин, там ведь моя чертовски красивая, обаятельная и супер-пупер-что-просто-нет-слов привлекательная моделька перечеркнулась из-за него. — Асано. Дорогой мой, что за дела? Чем же тебе помешала тихая, скромная, никого не трогающая девушка? — с поддельной иронией спросила я, как вдруг тетрадка с небольшим стуком упала и ударилась о мою парту. Ясно, внимание моё привлечь хочет. Ну да, а не моего внимания ему мало. Он первый красавец школы, умник, сыночек директора, по которому сохнет почти вся женская половина школы, а может быть и часть мужской, требует моего внимания. Ну класс вообще. — Тебя вызывает к себе директор Асано, — спокойным, но не менее раздражённым тоном сказал сыночек того, к которому меня просят пройти. — Ой, ну раз такое дело… Почему бы и не сходить? — я встала из-за парты, «случайно» задев его бедром и толкнув в сторону. Нечего ему около моей парты ошиваться, пускай валит туда, куда шёл. В кабинете директора было темно, поэтому я невольно сощурилась. Немного помявшись у закрытой двери, я всё же решилась сесть в кресло перед его столом. — Темновато у вас тут, господин Асано. Может, шторки откроем? — неудачное предложение, да, я понимаю. Просто не знаю, что ещё сказать, если он сам позвал меня, а диалог не начинает. Я не сразу заметила человека в чёрном костюме, но когда он начал говорить, по моему телу пробежалась небольшая толпа мурашек. — Нацуне Маюри, полагаю? Меня зовут Юкимура Тацу, я один из представителей органов опеки. То, что сейчас прозвучит из моих уст может шокировать вас. Ваши родители скончались в автокатастрофе. — он закончил свой монолог, так скажем, а я пребывала просто в шоке. Я ушам своим не верила. — Что? Что Вы сказали? Н..нет, этого не могло произойти… не верю… — из моих глаз стали скатываться слёзы, полные отчаяния и боли. Родителей больше нет? И что же мне делать? Неужели, я окажусь в детдоме? — Нацуне-сан, я сожалею вашей утрате. Брат вашего отца, Николас, сейчас оформляет документы на опекунство. — он говорил ровно, не запинался, но самое главное то, что в его голосе не было ни единой эмоции. — Сожалеете, говорите? Да Вам поебать на сложившуюся ситуацию! — я вскочила с кресла, разводя руками в сторону человека из органов опеки.— Это Ваша работа, но справляетесь Вы с ней, честно говоря, дерьмово! Я выбежала из кабинета вся в слезах, предварительно хлопнув дверью. Я бежала в класс, не думая, что толкаю, сбиваю с пути других учеников. За спиной слышались ругательства, но я не могла их разобрать. Все мысли спутались, а главной целью было попасть домой. Мне было плевать на растерянные взгляды одноклассников, направленные на меня. Было плевать на всех тех, кто лицемерил и пытался спросить, почему же я реву. Выйдя из класса с еле как собранной сумкой, потому что руки тряслись, я рванула в сторону выхода и сама не заметила, как оказалась дома. Я сразу же включила телевизор, но, кажется, главные новости прошли, потому что показывали лишь прогноз погоды на следующие два дня. Кинув пульт в кресло и открыв «Свежие вести» на телефоне, я ужаснулась, ведь к записи были прикреплены фотографии с места происшествия. Мои родители мертвы. Я сама в этом убедилась и, когда села на стул на кухне, еле как сдерживая слёзы, мой телефон стал разрываться от сообщений и звонков: «Мы понимаем, как тебе тяжело, крепись!», «Скорблю об утрате дорогих тебе людей.», «Ну, и что ты теперь будешь делать без своих денюжек? Ротиком работать? Заслужила, шалава!» А ведь действительно, что же я буду делать? Денег ведь мне оставили всего на три недели. Меня успокаивала лишь мысль о том, что я не отправлюсь в детдом. Вдруг я вспомнила, что у родителей был счёт в банке. С него и буду снимать деньги. Продам дом, куплю однокомнатную квартирку рядом со школой и буду жить долго и счастливо… Все эти мысли вводили меня в депрессию, слёзы текли, не переставая, хотя я сама уже не замечала их. Лишь чувствовала, как две солёные дорожки текут по моим щекам, скатываются по подбородку, сливаются в каплю и падают на стеклянный стол с почти неуловимым звуком, но я отчётливо слышу его. — Маюри, ты как? — это была Изуми-сан. Услышала я её не сразу, лишь тогда, когда она чуть повысила голос. — Маюри! — А? Изу.ми-сан? — я перевела на неё свой затуманенный взгляд. Думаю, она немного ужаснулась от моего внешнего вида: красные заплаканные глаза вперемешку с растёкшейся тушью, искусанные в кровь губы и разлохмаченные от ветра волосы. Похожа я была, откровенно говоря, на чувырлу. — Я продаю дом. Зарплату за этот месяц я положу на стол, когда соберу свои вещи. Вам тоже не мешало бы это сделать. А ещё, пожалуйста, подготовьте дом к смотру. — слова мои были серьёзны, а в голосе не было ни единого чувства. Ни страха, ни сожаления, ни боли утраты, ни печали. Изуми-сан пребывала в шоке от моих слов, но всё же отошла на пару шагов и поклонилась. — Будет исполнено, — и она поспешила удалиться, а я ещё просидела на кухне минут десять, но всё же пошла в ванную смыть с себя уже «потресканную штукатурку». Когда я уже смыла с себя всю косметику и переступила порог своей комнаты, то заметила на столе портные ножницы. Первой мыслью было заколоть себя. Эх, жаль, что смелостью природа меня обделила. Рука дёрнулась в сторону волос и неровным и косым движением отрезала одну прядь, вторую, третью. Только передние две оставила чуть длиньше остальных. — Изуми-сан, уберитесь в моей комнате, — я прошла мимо, даже не посмотрев в её сторону. Домохозяйка лишь коротко кивнула. Выйдя из дома уже в других шмотках: бесформенных штанах с манжетами внизу и чёрной футболке, а так же моих неизменных кроссовках, я направилась в супермаркет. Сама не знаю зачем, просто захотелось прогуляться, да и немного денег было с собой. Некоторые люди странно смотрели на меня из-за волос. Криво подстриженных волос. Да и хер бы с ними. Люди постоянно осуждают и обсуждают других, а на себя даже не смотрят. Глупые. В магазине я купила краску для волос, а по пути зашла в ларёк. В сигаретах я не разбиралась, хотя знала несколько брендов: Bond, Winston, Philip Morris, Next, Marlboro. Особо не думая, я ткнула на пачку Филипа, красного с кнопкой, а ещё взяла банку семипроцентного пива. Ну, в жизни всё пробовать надо. Благо, что в ларьках не спрашивают возраст, даже если ты в свои пятнадцать лет выглядишь на все восемнадцать. Когда я пришла домой, то сразу побежала в ванную красить волосы. Вооружившись резиновыми перчатками, которые я «одолжила» у Изуми-сан, я намешала краску в обычной тарелке, на которой подают еду. Кисточки нету, только для уборки пыли, поэтому приходится красить тем, что всегда с собой — руками. Да-да, я вся заляпалась, обляпалась. Выгляжу как чёрт, в общем. Зато волосы теперь оттенка тёмного шоколада. Хоть это радует. Закончив с покраской, я пришла в свою комнату, открыла банку пива и сделала глоток. Ну и гадость. Горькое. Надо было брать с меньшим процентом алкашки. Хотя, как я уже говорила: пробовать всё надо. Поэтому моя рука потянулась к ещё обёрнутой в целлофановую оболочку пачке Филипа. Первая в жизни затяжка, и я чуть не задохнулась. Боже, это ужасно. Как это можно вдыхать в себя? После ещё нескольких затяжек я перестала закашливаться. Это начало расслаблять. А ещё торкать. Ну конечно: никотин и пиво. Отличное сочетание. С этими мыслями я легла спать, открыв окно на ночь, чтобы сильно не пахло сигаретным дымом и перегаром. Завтра меня ждёт новый и, возможно, не такой скучный день в моей «любимой» школе Кунугигаока.