***
— Быстро вызывай доктора Лоренца! — рявкнул герр Линдеманн, проносясь мимо дежурного с обмякшей Полиной на руках. Он занес ее в санитарную комнату и аккуратно уложил на кушетку. Рука Власовой безвольно свисала с края, и Тилль мягко устроил ее рядом с туловищем. Полина едва заметно шевелила бледными губами, но нельзя было разобрать ни слова. Тилль присел на стул и, приподняв фуражку, нервно провел ладонью по коротким волосам. Он не до конца осознал причину столь явной вспышки ненависти к Рихарду за казалось бы обыденную в гестапо ситуацию. Но, смотря на Полину, Тилль все больше погружался в размышления о том, что она слишком сильно въелась в его мысли, заняла чересчур много места в его голове. Щелчок открывшейся двери вывел Линдеманна из самокопания, и он резко подскочил с места. — Группенфюрер, прошу меня простить. — Дежурный, сжавшись в комок нервов, со страхом и непониманием смотрел на Линдеманна. — Я решил… Решил переспросить… Ведь… Ведь доктор Лоренц — офицерский врач. Вы точно… Мне точно привести именно его? — Он перевел взгляд на Полину. — Ведь заключенная 2803 — враг, всего лишь пленная… — Да как вы смеете ослушиваться приказа?! — Голос Линдеманна наверняка разлетелся по всему зданию, ввергнув в незримый страх всех присутствующих. Дежурный, став бледнее раненной Полины, в ту же секунду исчез. И в скором времени в комнату вошел высокий мужчина. Белоснежный халат висел на его чрезвычайно худом теле, как на вешалке. Он приспустил круглые очки к кончику носа, взглянув сперва на Полину, затем на Тилля. — Герр Линдеманн, при всем уважении, но она — не офицер. Я не имею права… — заговорил Лоренц слегка скрипучим голосом. — Она — важнейшая кладезь информации. И если с ней хоть что-то случится, отвечать будем все перед рейхсфюрером. И это в лучшем случае. — Возникшая борозда на переносице и бледные от напряжения губы Линдеманна не давали доктору ни малейшего шанса на какие-либо возражения. Он кивнул и принялся разгружать свой небольшой чемоданчик. Кристиан Лоренц никогда не отказывал в помощи нуждающимся, но, оказавшись в стенах гестапо, среди сотрудников СС, был вынужден попрощаться со всеми своими гуманными принципами. Только так он смог добиться немалого доверия со стороны начальства, что давало немало привилегий. Для большей уверенности Лоренц еще раз взглянул на разъяренного Линдеманна, прежде чем приступить к своей работе. Покачав головой, он отложил инструменты и, еще раз порывшись в чемоданчике, протянул Тиллю две белые таблетки. — Примите, поможет, — ровным тоном произнес Кристиан, смотря в горящие глаза герра Линдеманна. Тот отмахнулся. — Примите, или я буду вынужден доложить все рейхсфюреру. — Тилль наморщился, но, огрызнувшись, проглотил успокоительное. — Я сделаю все от меня зависящее, а пока, — Лоренц натянул перчатки на тонкие пальцы, — прошу оставить меня с пациенткой наедине. Кристиан был единственным, кто мог разговаривать с Линдеманном в подобном ключе. Он вообще не походил на человека из реального мира. Скорее, принадлежал к людям иного толка, неподдающимся какой-либо характеристике. Поняв, что от наблюдения за процессом пользы слишком мало, Линдеманн направился в свой кабинет. В нем клокотали эмоции, создавая гремучую смесь, жаждущую вырваться наружу. Тилль даже всерьез подумывал выплеснуть все на каком-нибудь никчемном заключенном, но желание поскорее разобраться с главным виновником произошедшего с каждым шагом разгоралось все больше. Велев вызвать к себе штандартенфюрера Круспе, Линдеманн влетел в свой кабинет, хлопнув дверью. Он оперся руками на стол и зажмурил глаза. Перед ними стояла одна и та же сцена: стоны Полины; ее сомкнутые веки и бледное лицо. Все это дополнялось прокуренным хриплым голосом Круспе. Голова Тилля была готова взорваться от противоречий. И нарастающая симпатия к заключенной отнюдь не входила в планы Тилля. С грохотом и звоном все слетело со стола в один миг. Линдеманн, тяжело дыша, рухнул на стул и накрыл голову руками. Лишь легкий стук в дверь заставил Тилля собраться. Он пригладил ладонью волосы. — Входите, — хрипло и грубо велел Линдеманн. — С каких пор разрешается утаивать детали операции от старших по званию? — начал Линдеманн, даже не дождавшись, когда Круспе закроет за собой дверь. Гнев обуревал его, но Тилль старался не показывать это, скрывая за маской спокойствия. — Тилль… — Рихард коротко вздохнул. — Обращаться по уставу! — Линдеманн повысил голос, но с виду оставался невозмутимым. — Группенфюрер, — Рихард фыркнул, наморщившись, и уселся на стул. — Почему Вы так переживаете за нее? Сам ведь и не такое проворачивал. Вспомни хотя бы Шнайдера. Ох, и поразвлекался же ты с ним! — Рихард закинул свои ноги на стол и вальяжно снял фуражку, бережно стряхивая с нее несуществующие пылинки. Линдеманн отошёл к окну. Он прекрасно помнил Кристофа, как, в принципе, всех своих подопечных. Но отчего-то напоминание из уст Рихарда сейчас звучало больше как укор, чем похвала. Хотя за добытую информацию Линдеманна тогда наградил и отметил сам рейхсфюрер.***
— Ты будешь отвечать? Я ведь могу с тобой играть хоть весь день. — Мужчина в форме приподнял увесистой деревянной палкой голову парня. Его тело находилось в вертикальном положении лишь из-за цепей, намертво впившихся в запястья. Когда-то кудрявые волосы свалялись и стали похожи на безобразный парик из грязи и выделений. — Я… — Подступившая кровь мешала говорить, но он повторял заученное: — Я… видел его еще до войны. Офицер скривился, глядя на измученного Кристофа. Театрально вздохнув, он обошел безвольно висевшее тело. — Это начинает раздражать. Твой брат предал Рейх. Шпионил, доносил грязным русским на своих же коллег, дезертир… А ты ничего не знаешь? — повернувшись спиной, произнес офицер. — Д… да, — выдавил Шнайдер. — Я видел его еще до войны. Мы н-никогда… с ним не общались. — Зазубренная мантра повторялась вновь и вновь. — Я знаю, что у него семья. Кто они? — Офицер устало посмотрел на Кристофа, но тот упорно молчал. Торчать здесь и впустую задавать вопросы уже наскучило. — Ну, значит, продолжим. Только… — Он задумался. В голове появилась неплохая идея. — Тобой займётся кое-кто другой. И, поверь, ты будешь жалеть, что не рассказал мне все сразу. Офицер открыл дверь в камеру и обратился к дежурному: — Позови штандартенфюрера Линдеманна. - Это — последний шанс выудить информацию. Если Линдеманн не сможет всё провернуть, то документы на расстрел будут греться в подготовленной папке. — Так точно! — выкрикнул дежурный и скрылся из вида. Спустя несколько минут в помещении появился штандартенфюрер СС Тилль Линдеманн. — Это, — показывая на заключённого, продолжил старший по званию, — Кристоф Шнайдер. Брат того самого шпиона, которого ты вычислил. Твоя задача: получить все имеющиеся сведения. Любыми методами. Линдеманн понимающе кивнул и уставился на «врага», как бойцовский пес, получивший определенную команду. Неторопливо он натянул на руки белоснежные перчатки. — Штандартенфюрер… герр… — взмолился Шнайдер. Каждое слово отражалось болью. — Я видел его лишь до войны… — Врешь, — его тон был властен. Тилль подошёл ближе к Шнайдеру и посмотрел прямо в глаза. — Я же вижу, что врешь. Они явно у тебя. Сидят где-нибудь в подвале… Или у ваших родственников, а может, и друзей. — Зрачки Кристофа расширились. — Значит, у друзей. — Линдеманн отошёл к столу и продолжил: — Выбирай. Либо ты говоришь, кто они, и я обещаю им быструю смерть, — Тилль демонстративно начал вертеть в руках рабочие инструменты. Его голос гипнотизировал и поселял холодный ужас в сознание, — либо они умрут также мучительно, как и ты. — Линдеманн медленно вернулся к Кристофу. После вопроса последовало молчание. А затем резкая боль пронзила бедро Шнайдера. Он взревел, вытянувшись в силу возможного. Когда пелена спала, Кристоф увидел торчащую рукоять охотничьего ножа. — Я спрашиваю, ты отвечаешь, — также спокойно, словно они оба находились в непринужденной обстановке, озвучил Линдеманн. — Начнем. Где они? — Я не… — Линдеманн повернул рукоять, из-за чего Шнайдер заскулил и задрожал. Пот плотными каплями орошал каменный пол допросной. — Попробуем ещё раз. Итак, где они? — У Мюллеров! Маргарет и Ханса Мюллеров, — закричал Кристоф и тут же закашлялся. — Молодец. — Тилль отпустил рукоять, но не вытащил нож. Он делал это хладнокровно, намеренно. Знал, что, вынь он сталь из тела, все закончится быстрее необходимого. — Где они живут? Кристоф вновь замолчал, постанывая и периодически теряясь в реальности из-за пульсирующей боли, разносившейся по горящему в адском пламени телу. — Да неужели? — Линдеманн изогнул бровь и плотно сжал губы, задумавшись на пару секунд. — Ну хорошо. Мне же лучше. Спрашиваю ещё раз. — Резким и привычным до устрашения движением он выгнул указательный палец Кристофа, вырвав сдавленный рев. — Адрес. — Тилль потянулся к безымянному пальцу и сжал его в ладони. — Ты смотри - у тебя попыток не особо много осталось. А если к зубам перейдем, то говорить нормально не сможешь. — Уберштрассе сто восемьдесят, дом два! — выпалил совершенно чужим сиплым и надломленным голосом Шнайдер. — Ха, вот так бы сразу. — Линдеманн улыбнулся. В черной одежде, красных нашивках он походил на посланника самого дьявола. — Продолжим? — Кристоф отрицательно закачал головой, дернув руками в бессмысленной попытке вырваться, и горько застонал. — Я думаю, что да. Кем они ему приходятся? Дети… А может, родители? — Дети. — Шнайдер взвыл, мотая головой. Тело, висевшее на цепях, бесконтрольно задергалось. — Их двое. — Имена. — Линдеманн с абсолютно каменным лицом взял что-то со стола и прихватил стул. Дерево противно заскрипело по камню. Тилль вальяжно уселся перед Шнайдером, подавшись вперед, и заглянул ему в лицо. Он будто любовался крушением человека, который предал своих родных. — Пожалуйста. — Из глаз Шнайдера полились слезы, вырисовывая яркие полосы и смывая с кожи следы крови. — Думаю, игры с пальцами не особо интересны, да? Значит… — Быстрым движением Линдеманн воткнул нож во второе бедро Кристофа, прорычав: — Имена. — Прошу, — проскулил Шнайдер, медленно теряя рассудок от полученных ран. — Не надо! — Линдеманн повернул рукоять; его глаза не выдавали ни жалости, ни сострадания. Лишь стойкость и уверенность в своих действиях. — Повторяю: имена. — Его голос отозвался пульсацией в голове. — Генрих, Гретель. — Шнайдер сдался окончательно. Он опустил голову, всхлипывая. Изо рта текла кровь; ввиду сломанных ребер дыхание прерывалось, из-за чего периодически раздавался хриплый кашель; ноги отказывались слушать. — Они совсем дети… Прошу… — Минутку. — Тилль снял перчатки, положил их на край стола и вышел за дверь, а когда вернулся, на его лице сияла нахальная ухмылка, а в глазах сверкали искры адского пекла. Он подошёл вплотную к проклинавшему себя и СС Шнайдеру. — Мои поздравления. — Линдеманн выдернул нож из бедра Кристофа вместе с глухим стоном. — Ты свободен. — Привычным движением и с болезненным отвращением Тилль нанес смертельный разрез на шее.***
— Рихард, — вздохнув, произнес Тилль, выгоняя из памяти воспоминания. Он дорожил дружбой с Круспе, но не мог позволить ему переходить грань допустимого. — Что с тобой? Ты стал мягким, когда умерла дочь и ушла жена. Я молчал. Это еще хоть как-то можно понять. Но не настолько же, чтобы проявлять милосердие к таким, как эта. — Круспе достал сигарету и, закурив, продолжил: — Я не узнаю того Тилля. Тот Тилль приносил реальную пользу Рейху, всему нашему народу. — Отставить. — Его ровный тон больше звучал, как просьба. Линдеманн тяжело дышал, не отрывая взгляда от пейзажа за окном. — Где тот грозный и безжалостный офицер? — Рихард нахмурился. Он искренне не понимал Тилля и изо всех сил пытался вернуть друга к прежнему состоянию доступными ему способами. — Отставить! — громче повторил Линдеманн сквозь стиснутые зубы. Венка на его виске набухла и начала пульсировать, широкая грудь часто вздымалась. — Ты превратился в тряпку. И эта девка тому виной! — Линдеманн, резко повернувшись, со всей силы ударил по столу, что тот издал скрипучий стон, а Круспе скинул ноги и замолчал. — Даю тебе небольшой отпуск. — Даже для друга такие речи были недопустимы по отношению к Линдеманну. — Что? — Рихард затушил сигарету, подняв с пола чудом не расколовшуюся пепельницу. — Три дня отпуска. — Тилль замолчал, буравя Круспе взглядом. — И это не обсуждается. А теперь, — Линдеманн вернулся к окну и закурил, — ступай к себе. — Круспе, не двигаясь с места, злостно смотрел на группенфюрера. — Я сказал, ступай! — Тилль указал на дверь, не оборачиваясь. Послав Линдеманна на детородный орган, Рихард, хлопнув дверью, вышел из его кабинета. Тилль ощутил холод в районе живота. Только сейчас он заметил, что его форма пропитана кровью. «Сука… Эта маленькая сука еще получит свое!» Круспе решил с еще большим желанием закончить начатое: выбить все, что можно, из этой «русской шлюхи». Ну, или хотя бы повеселиться на славу. Лицо Круспе озарила злобная ухмылка, когда в голову пришла прекрасная мысль.***
Через три дня Круспе вернулся к искренне любимой работе. И, не заходя даже в свой кабинет, решил заглянуть к «подопечной». — Вы куда, штандартенфюрер? — спросил молодой офицер, стоящий у камеры. — Догадайся, — огрызнулся Круспе, закусив от переполняемой злости нижнюю губу. — Вас отстранили. — Рихард непонимающе посмотрел на взволнованного парнишку. — Кто? — Сухой и хриплый голос был способен пронзить сознание. Круспе медленно начинал закипать, осознавая сложившуюся ситуацию. — Группенфюрер Линдеманн. — Лишь произнесенное звание придало офицеру сил и уверенности. Как только Круспе исчез из виду, парень облегченно вздохнул. Слишком хорошо в гестапо знали о том, кому не следовало переходить дорогу. Дверь в кабинет группенфюрера распахнулась — влетел разъяренный Круспе. — Что происходит?! Почему ты меня отстранил?! — Рихард пренебрегал официальным обращением. Линдеманн, в свою очередь, спокойно подписывал какие-то документы, перекладывая их в аккуратные стопки. — Что именно тебя не устраивает? — Тилль поднял глаза, наполненные спокойствием и уверенностью, на Рихарда. — То, что меня лишают работы и веселья. — Круспе не скрывал своих желаний. — Тебе дали другого человека. Иди и поиграй с ним. — Тилль вернулся обратно к бумагам. — Вот ты как поступаешь, — прохрипел Рихард, стиснув челюсти. — Она все равно сдохнет от заражения! — Ей занялся Лоренц, — как ни в чем не бывало тем же тоном уточнил Линдеманн. — Лоренц? Наш доктор? Наш личный доктор? — Рихард не мог поверить своим ушам. Его трясло, словно в агонии. Делить со всякой «русской швалью» еще кого-то — было выше его сил. — Именно. — Линдеманн кивнул и шумно вздохнул, устав от затянувшейся истерии Круспе. Свое решение, даже если и появлялись какие-либо сомнения, Тилль менять уже не собирался. — Да ты шутишь! — Дыхание прервалось, а сердце будто замерло в груди и не реагировало больше ни на что. — Иди и не мешай. — Указав на выход, Линдеманн сжал пальцами переносицу. Круспе хлопнул дверью в своей привычной манере.***
Ночью штандартенфюрер Круспе подошёл к камере, которую уже никто не охранял. Открыв дверь, он вошёл. Полина, поджав колени к подбородку и обхватив ноги руками, вздрагивала во сне. «Даже матрас ей выделил», — с омерзением заметил Рихард. Каждая мелочь распаляла в нем одно желание: убрать, уничтожить то, что мешало Тиллю быть собой, внушающим страх во все живое группенфюрером СС. Ведь Третий Рейх нуждался именно в таких людях. — Просыпайся, прелесть небесная, — сладко протянул Круспе и, как только Власова открыла глаза, сжал ей шею, не дав возможности даже пискнуть. Явно неравные силы не оставили Полине ни одного шанса, передавая и так обреченную жизнь в руки обезумевшего Рихарда. Но все же она предприняла попытки сопротивления, попав ему коленом по ребрам. Круспе поморщился и смачно выругался на немецком. И, пока Полина царапала, била лицо Рихарда, он удобнее захватывал ее шею. Спросонья Власова даже не успела сразу осознать все происходящее. Лишь ощущение безумной боли в горле и жжение в легких дали понять, что происходит явно что-то плохое. И этот оскал Рихарда… Он облизнул пересохшие губы, оголив клыки, словно чудовище, монстр из детских кошмаров. — Как же ты меня раздражаешь, — прошипел он, сдавливая все сильнее. Власова хрипела, впивалась ногтями в руки Круспе, но это не приносило результата. — Похожа на мою прекрасную любовь. — Пальцами Рихард ощущал всю хрупкость Полины, и его живот медленно заполняла пустота, наливаясь теплом. — А знаешь, что вас ещё объединяет? — Он вопросительно посмотрел в глаза Полины, переполненные непониманием и страхом. — Не знаешь… — протянул с грустью, — ну, я объясню: обе такие красивые, наивные… И нравитесь Тиллю. — Он сжал еще сильнее. Полина больше не могла даже хрипеть. Ее веки задрожали, и глаза медленно начали закатываться. — Он ещё тебя и донес сюда. Власова обмякла, лишившись притока кислорода. Круспе, оторвавшись от ее шеи, приложил два пальца к месту прощупывания артерии. Ощущение дежавю приятно грело изнутри. — Жива, — поморщившись, произнес Рихард и сплюнул. — Ну, значит игра только началась. — Времени до ночного обхода оставалось совсем мало. Рисковать Круспе не стал, поэтому, сплюнув на пол, поспешил удалиться. Он знал, что за этой выходкой последует очередной разговор с Тиллем. Однако надежда на возможные изменения в мышлении друга все еще теплилась где-то внутри.***
Кабинет Тилля утопал в сигаретном дыму, но Линдеманн даже не думал открывать окно. Он пытался разобрать одну простую, казалось бы, задачу: стоит ли позволить Круспе выполнять свою работу в привычной ему манере в отношении Полины? Ответ был очевиден, но Тилль не мог отчего-то даже представить мучения Полины. Линдеманн давно понял, что она не обладала никакой информацией и была абсолютно бесполезна для Третьего Рейха. И уже направил своих верных людей на поиски информатора, представившего ложные данные. Именно из-за его необдуманных слов Полина и оказалась здесь. Тилль поймал себя на мысли, что одновременно ненавидел и благодарил «горе-шпиона». Он вспомнил недавние слова Рихарда и, нахмурившись, опустил голову в ладони. Отчасти Круспе был прав: Линдеманн действительно изменился после того, как потерял дочь. Воспоминания об Аннель всегда приносили щемящую боль в груди. Тилль так и не простил себе, что позволил ей навестить дурную подругу. Он должен был забрать ее сам, но задержался, как и всегда, на работе и отправил водителя… Тот не справился с управлением. Смертельный приговор солдату и Аннель. А Мария… Любимая и прекрасная Мария с пшеничными вьющимися волосами, ласковой улыбкой; ее стальные глаза сияли, как у девчонки, когда она смотрела на их дочь Аннель. И Тилль помнил момент, когда эти глаза потухли. «Прости, я не могу больше так. Едва я смотрю на тебя, я вспоминаю ее. Прошу, не тормоши мое сердце. Я хочу жить дальше. Хочу снова любить. Не ищи меня, пожалуйста». Тилль перечитывал эту записку всякий раз перед сном. Мария просто ушла от него, оставив несчастную бумажку и надломленные чувства в довесок к разбитому сердцу. Но Линдеманн не винил ее. Он понимал, что кроме дочери ее ничего не держало рядом с ним. Когда-то давно, будучи молодыми, Тилль и Мария решили пожениться, дабы укрепить положения обеих семей. Они привязались друг к другу и даже испытывали симпатию, но не любовь. По крайней мере, Мария точно не любила Тилля. И он это понимал и принимал. Только вот свои чувства так и не научился прятать. А с рождением дочери они лишь усилились. Но, опять же, это были всего лишь его чувства, не её. Единственным человеком, знавшим обо всех переживаниях Тилля, был Рихард. Он был рядом, отплачивая Линдеманну монетой поддержки, что он делал когда-то по отношению к нему. Круспе убедил Тилля отдаться работе, сконцентрироваться на деле Рейха. Лишь благодаря этому Тилль добился имеющихся высот. И чуть не потерял. И вот второй раз, когда Линдеманн ощутил схожие чувства к женщине. Только сейчас под угрозой стояла не только карьера, но и жизнь Тилля. Даже за малейшую проявленную симпатию к врагу Рейха герр Линдеманн лично пускал пулю в лоб или сердце. Тилль прижал руку к груди. Ноющая боль никак не проходила, и он коротко и осторожно дышал. Нужно было пройтись проветрить кабинет. Но Линдеманн не желал никого видеть. Разве что… Возле знакомой до боли двери Тилль замер. Он отправил дежурного офицера покурить, а сам, тяжело вздохнув, вошел и заперся изнутри. Полина что-то выводила пальцем на стене. Ее растрепанные волосы небрежно спадали на плечи. Тилль остановился, словно боялся ее спугнуть. Впервые за долгое время работы в гестапо он пришел в камеру к заключенной чтобы поговорить. Просто поговорить. Без допросов, диктофонов, выуживания информации… Ему хотелось обычного человеческого общения. И весьма странно, что именно с Полиной его сердце вернулось к обычному ритму. Напряжение в комнатушке возросло, когда Власова повернулась к Тиллю. Он смотрел на нее, как на пугливую дикую лань, загнанную в смертельную ловушку. Но даже в таком положении она была прекрасна. Полина покорно села на стул. За все время она уже выучила стандартную программу. Однако сейчас Полина вела себя иначе: отводила взгляд, сжимала запястье и одергивала себе руку, дабы нервно не поправить волосы. — Полина, — тихо и осторожно начал Тилль. В его глубоких глазах при желании можно было тонуть целую вечность. — Я хочу просто… — Линдеманн замолчал, понимая, что любое его слово может быть понято не так, как хотелось бы. Поэтому он решил, что скрывать ему больше нечего. И правда: почти всегда лучший выход из положения. — Я в курсе, что ты ничего не знаешь. Тебя просто подставили. Ведь так? — Полина заметно вздрогнула, будто перед ней разверзлась пропасть с кипящей лавой. — Не отвечай, я знаю, что прав. — Линдеманн уперся локтем в стол и медленно провел ладонью по лицу. — Я впервые не знаю, что должен говорить, — признался Тилль. Его разрывали на части противоречивые чувства. От безысходности, давно поселившейся в нем, изо рта вырвался нервный смешок. И когда Линдеманн уже собирался встать, его головы коснулись тонкие ледяные пальцы. Он вздрогнул то ли от неожиданности, то ли от нежелания верить в происходящее. — Зачем Вы пришли? — спросила Полина. Тилль поднял брови, слегка приоткрыл рот, а в его глазах явно читалось смятение. Видеть таким сурового и жесткого Линдеманна было неожиданно и довольно странно. Власова не сдержала улыбку, а на ее бледном лице появился болезненный румянец. Линдеманн смотрел на Полину удивлённо. Из всех окружающих его друзей, близких, она — русская заключенная — оказалась той самой единственной, с которой Тилль ощутил себя собой. Это никак не укладывалось в его голове, противоречило всем принципам и устоям. Но он ничего не мог поделать. — Ты же знаешь, что тебя ждет? — Тилль не хотел спрашивать, не хотел думать об этом. Полина отвернулась и медленно опустилась на кровать. Лоренц хоть и неплохо заштопал ее раны, но они отзывались тупой болью. — Как только я допишу отчет… Я буду вынужден указать все. — Тилль замолчал, стиснув зубы настолько, что они скрипнули от такой силы. — Я должен… — Мысли улетучились, когда Полина подняла глаза. В них больше не стояли слезы — было лишь спокойствие и смирение. К ужасу Тилля он понял, что она уже была готова к смерти. Так смотрели на него те, кто уже принял свою судьбу. Его сердце сжал леденящий ужас от собственного бессилия. Рука Власовой едва заметно похлопала по потрепанному матрасу, а на лице появилась легкая улыбка. Тилль сглотнул и не сразу, но опустился рядом. От Полины пахло лекарствами, хотя улавливались тонкие сладковатые нотки ее тела. Линдеманн закрыл глаза, представляя, какой красивой наверняка она когда-то была. Непроизвольно он накрыл ее ладонь своей. Никто из них не произнес и слова, не желая нарушать внутреннее состояние единения. — Я запретил штандартенфюреру Круспе приходить к тебе, — произнес Линдеманн, вздохнув. Это решение далось ему нелегко, но тогда он оправдал это «уроком» за неповиновение. И только сейчас понял, что причиной являлось совсем иное. Тилль ощутил, как пальцы Полины, переплетенные с его, задрожали и вновь похолодели, как на морозе. Он повернулся к Власовой и убрал волосы, что закрывали ее лицо. Но то, что предстало взору, привело Тилля в мгновенную ярость, — яркие фиолетовые следы от мужских пальцев запечатлелись в сознании. Линдеманн сжал вторую ладонь в кулак до белых костяшек. Простреленная нога было последним, что Тилль простил Рихарду. Но попытка убить Полину после отстранения не укладывалась ни в какие рамки. Видя реакцию Полины на одно упоминание о Круспе, Линдеманн понял, что должен защитить ее так, как сможет. — Рихард. Он… — Тилль ничего не успел сказать, как Власова уткнулась в его грудь, задрожав всем телом. Сперва Линдеманн напрягся, даже попытался отстраниться. Но что-то щелкнуло внутри него и он крепко прижал к себе столь прекрасное, хрупкое и истерзанное создание. В груди разрастался жар, когда мундир медленно пропитывался слезами. Глубоко и прерывисто вздохнув, Полина все-таки отстранилась от Тилля. Она испытывала рядом с ним неописуемое спокойствие, но не понимала, почему. Линдеманн хоть и произвел сперва впечатление грубого и сухого фашиста, но затем Полина заметила, насколько выверены все его слова, действия. Он продумывал все. И, что поразило Власову больше всего, Тилль оберегал ее, как бы странно это ни звучало. От внутренних терзаний, волнений голова Полины постоянно кружилась и гудела. Она прилегла на кровать, рассматривая крепкую и большую спину Линдеманна. Он, словно огромная скала, прятал ее за собой. Его мощные плечи едва заметно вздымались из-за тяжелого дыхания. Напряжение чувствовалось в каждой мышце его тела. Линдеманн явно разрывался между каким-то выбором. Полина протянула руку и коснулась Тилля. — Побудешь еще немного здесь? — Ее голос, слегка осипший от слез, прозвучал на удивление мягко, заставив Тилля дрогнуть. Отбросив сомнения, Линдеманн устроился на небольшой кровати рядом с Полиной. Хоть и в силу его комплекции сделать это было крайне затруднительно. Они лежали, прижавшись друг к другу. Он устроил подбородок на ее макушке, вдыхая запах волос. Пусть и отдававший сыростью и дешевым мылом. Тонкая рука обвивала тело Линдеманна, заставив его ощутить себя живым и настоящим. Он шептал ей на ухо истории из своего безоблачного детства, а она слушала и медленно погружалась в сон под его успокаивающий и дурманящий голос. Впервые в жизни Линдеманн возненавидел правила Третьего Рейха. Он не понимал, почему, когда наконец испытал счастье, не имел на это права. Сознание кричало и требовало отдаться чувствам, но разум твердил оставаться преданным принципам, впитанным с юношества. Хотелось взорвать себе голову, избавиться от мучений выбора. Но необходимо было найти хоть какой-то компромисс. Как только Полина уснула, Тилль осторожно поднялся, привел в порядок форму и, поправив растрепавшиеся волосы на лице мирно спящей Власовой, быстро и легко коснулся ее виска губами. Только после этого Линдеманн покинул ее камеру. Они знали, чем все это могло кончиться, но Линдеманн упорно отказывался верить даже самому себе. Вернувшись в свой кабинет, Тилль закурил. Он нервно и быстро втягивал в себя дым, проигрывая всевозможные варианты исхода своего решения, но ни один не был удовлетворительным.