неразлучники

Рифат противоречивый. Он, не задумываясь, вроде и даёт надежду Диме на что-то, сдабривая всё своими улыбками, за которые бы каждый всё ему простил, но тут же обрывает шутки, с которыми сам же борщит. Вроде «Ты же знаешь, что я не всерьёз, расслабься» или «Бара, ахахах, ну ты чё, ведёшься опять». С ним хорошо, но в то же время больно, потому что худшее, когда ты знаешь о невзаимности чувств, это ощущать щекотливой болью чужие касания невзначай, да даже когда Жемалетдинов хватает его чуть выше запястья, чтобы успеть перебежать дорогу на светофоре. —…Да тихо ты, — шипит Рифат, хлопая Баринова по руке, — потом скажешь спасибо… — и отходит, оставляя его одного посреди дороги, пока подрывается с места, чтобы нагнать девушку, которая идёт далеко впереди, — Девушка, девушка! … — громко окликает Жемалетдинов незнакомку, а у Димы внутри всё сжимается. Он делает музыку в наушниках громче: не хочет знать, что же друг скажет дальше, ясно же — познакомиться хочет, хотя странно, что он вдруг набрался смелости знакомиться с девушками на улице. Видимо, настолько уж она ему запала. Дима думает, что попал серьёзно, осознавая ситуацию, в которой находится. С одной стороны, это даже хорошо, что его друг слепо не замечает его чувства, которые он прячет. Но с другой же, этим и сложнее от чувств избавиться, и ни одна его попытка не закончилась успехами. Он помешался. Поэтому не может смотреть на Жемалетдинова, щебечущего рядом с симпатичной блондинкой. Почему-то он показывает на Баринова, и тот тушуется, а вот девчонка наоборот: улыбается шире, и забирает из рук Рифата телефон. —… Ты ей понравился, и она дала свой номер телефона, — улыбается тот, но как-то неискренне, почему-то Диму это вообще не напрягает никаким образом, — На тебя, кстати, похожа, брови такие же тонкие… Вы их выщипываете там, что ли? Он шумно делает вдох, и смотрит в глаза другу, задерживаясь на секунду. На секунду Баринову кажется, что он понял всё, но парень прекрасно знает, что с этой мыслью он ошибся. — Не стоило, — слабо улыбаясь, произносит Дима, — я бы не стал ей писать. — Почему? Будет ли слишком заметно, если он скажет, что никто ему не интересен? Баринов тяжело выдыхает, делает вдох и говорит на выдохе: —…Мне уже нравится кое-кто другой. — О… Ладно. Не буду тогда донимать расспросами, — понимающе улыбается Жемалетдинов, смотрит внимательно и слишком долго, — если захочешь — расскажешь потом. Рифат говорит так, как сказал бы настоящий друг, но Баринова уж слишком расстраивает, что эта фраза не вызывает у него совсем никаких чувств. По крайней мере, он видит то, что видит, а не то, что хочет видеть, и это задевает. «Расскажешь потом», — передразнивает парня голос в голове Димы, — «Я бы с радостью, да как же тебе расскажешь, когда всё на поверхности лежит?» Он пару секунд думает, что никогда не пойдёт гулять больше наедине с Рифатом, но потом мысль уходит на задний план: куда он денется, если тот позовёт? Точно не откажет, ещё приползёт на задних лапках и с высунутым языком будет ждать чуда. От этого сравнения, всплывшего в голове случайным образом, становится как-то хреново.

***

— Твоя невеста? — смеясь, спрашивает Дима, когда Антон приходит к ребятам с мелкой девчонкой на руках. — Твоя невеста? — парирует он обиженно, кивая головой на сидящего рядом Рифата. Просто руки заняты. Дима вдруг становится серьёзным, а весь настрой куда-то исчезает. Все прекрасно знают, что эта хорошенькая девочка — дочка Димы Тарасова, но младший Миранчук имеет настолько сильную слабость в виде детей, что выглядит это со стороны более, чем забавно. Парень так преображается, когда видит их, и не в силах с этим что-то поделать. Дети слишком очаровательны в своей несамостоятельности и некой беспомощности. Может быть, Антон лучше всех видит, насколько дети и взрослые — два разных мира. Где дети, полные сил и желания жить, всегда остаются искренними и добрыми, пока внутри них это детство не матереет. Антону нравится увлечённо поправлять на юбке складки, нравится давать ей сжать кулачками свой большой палец и говорить ей, что она самая красивая папина принцесса. Со стороны это выглядит слишком мило, и Дима даже заглядывается, но почему-то сидеть за одним столом с ребятами который раз становится неприятно. Он уходит под шумок, и вроде бы все настолько увлечены тисканьем Диминой дочки, что его и не замечают — тем и лучше. Он думает, что в следующий раз снова сядет один, потому что даже понимая, что Антон это не со зла пошутил и вообще не знает ещё, насколько Баринову неприятно, ему, всё-таки, больно. Почему-то разговор, который ему нужен был в последнее время и так нужен сейчас, всё же происходит с человеком, от которого он это не ожидал и вовсе. Дима Тарасов слишком хорош, для того чтобы быть просто человеком, потому что объявляться в те моменты, когда у Баринова случается что-то столь странное и непонятное, может только он. Они жмут друг другу руки, и Тарасов уже замечает то, что тот собирается избежать разговора, или в принципе проблем. Это в стиле Димы Баринова. Он начинает издалека: — Антон там Миланку не обижает? — Антон? — усмехается парень, — мы об одном Антоне сейчас думаем? В проёме двери Дима видит Рифата, который пока Антон ест, сам держит малышку на руках, и парень, глядя на это сдерживает себя от того, чтобы глупо улыбнуться — он боится её ещё больше, чем она его. Почему-то после этого Баринов задумывается и о том, что какие-то сверхъестественные способности у Тарасова всё же имеются. — Тебя не узнать, вроде обычно серьёзный такой и весь в себе. А сейчас ещё больше, — он хочет спросить для приличия о том, что произошло, но ему всё и так понятно, —…это же не Антон? — Нет, — Баринов вздыхает, — С Антоном было бы проще. — Думаешь? С людьми в принципе тяжело, — мужчина по привычке поправляет волосы назад, — Мне кажется, всё не так уж плохо. — Тебе кажется… — И вовсе нет, — Дима молчит с секунду, а потом говорит ему, что со стороны виднее, и он почти верит, —…Ты же не уверен наверняка? — Не знаю, — Баринов жмёт плечами, — всё равно в этом нет смысла. Вообще не катит, Тара… Это не представляется никак. Не укладывается. —… Я тебе не советчик, мне этого вообще никак не понять, но… В любом случае, не руби с плеча, разберись в этом сам. Ладно? Младший на это кивает, а потом снова поворачивается, наблюдая за тем, что происходит за тем столом. Рифат больше не держит дочку Димы, она снова улыбается на руках у Антона, и тот шипит громко, когда шибко любопытный Смолов норовит потрогать девочку за пятку. — Проснулся папка, — смеётся Тарасов. — Он был бы хорошим отцом, — признаёт Баринов, почему-то выцепляя для себя теперь только Рифата. Тот опять, видимо, писал кому-то сообщения, но на этот раз точно не для него. — Это точно, — соглашается Тарасов, а потом хмурится почему-то, —… Это же Жема, да? Так вы же «неразлучники». Теперь почему-то на Диму смотрят нахмуренно, так же, как смотрел и он. — Не говори про это больше, ладно? Я сам этого не хочу, я просто хочу, чтобы это быстро прошло. Не знаю, сколько нужно времени, но я не хочу ничего портить… — Как бы ты уже ничего не испортил, со своими побегами и последующими игнорами… Неправильно мыслишь, Бара, — улыбается Тарасов, — смотри, как бы не стало хуже с такими мыслями. Тебе нельзя от него отдаляться, раз ты не уверен. Когда вы рядом — разобраться легче. Баринов хмыкает на это. Да уж. А можно ещё хуже? Хуже наверное будет, наверное, только если об этом помутнении узнает Рифат. А их дружбу ему точно портить не хочется: без Рифата снова будет всё не так. Тарасов прощается, объясняя это тем, что Мила уже засиделась на коленках у крёстного. А Баринову просто хочется домой.

***

Дима редко слушает чужие советы, поэтому частица «не» в «не руби с плеча» вдруг теряется. Рифат не получает ни одного сообщения с того дня, как тот исчезает из столовой, и теперь они видятся, да, но даже в жизни не всегда перебрасываются словами. Эта неделя кажется невыносимой куда больше для Жемалетдинова, который не получил ни ответа ни на один вопрос, который начал появляться в его голове после того, как они перестали общаться. Дима думает, что портит всё сам, в то время как Рифат пытается найти хоть одну причину таких перемен. Но в Баринове, который и виду не подаёт, что что-то случилось, тренируясь в паре с Тарасовым или старшим из Миранчуков, а не с ним, ответов, увы, нет. Это тяжело. Тяжело чувствовать, что ваша дружба переживает надлом, но не знать причины или не мочь с этим ничего сделать. Рифату снова одиноко. Он может посмеяться с шуток Антона, а после с того, как невезучий Лёша опять пропустил раздачу. Может поговорить о погоде в России с Хвичей, который почему-то скучает по Грузии. Только вот по Диме он как-то уж сильно тоскует. Он хочет в очередной раз спросить у друга, что происходит, но вспоминает десяток сообщений об этом, отправленный им же. Все они остались неотвеченными. В столовой он прожигает взглядом Диму, который сидит с телефоном в руке рядом с Лёшей, который что-то смущённо щебечет. И даже если Дима не был заинтересован в том, чтобы слушать старшего Миранчука, Рифату всё равно хотелось бы быть на месте того. — Джульетта грустит, потому что Ромео нашёл себе новую Джульетту? — спрашивает Антон, кладя руку Рифату на плечо. — Отвали, — бурчит Жемалетдинов, скидывая с себя чужую руку. — Он же нравится тебе, — Рифата передёргивает, и он поворачивается, нахмурив брови, — Я может быть, кажусь тупым, но вроде не слепой… Ты кстати будешь салат с помидорками? — Миранчук показывает вилкой на нетронутую тарелку, на что парень отрицательно мотает головой, — Жесть, спасибо, братишка. Он хмурится от такого неожиданного обращения, потому что от Антона это звучит слишком непривычно. Жемалетдинов в эту секунду больше чем уверен, что такой парень как Дима не может ему нравиться. Нет, он вовсе не плохой, наверное, даже слишком хорош: честный и всегда рядом, почти никогда не врёт и вряд-ли дал бы повод для ревности. Даже сейчас он не ревнует его к Лёшке, потому что знает, что причина их раскола кроется в другом. Просто… Рифат даже и не думал об этом никогда. Любая мысль об этом кажется дикой. —… Приятного аппетита, — тихо говорит Жемалетдинов, а после поднимается с места, чтобы уйти. На секунду его взгляд встречает взгляд Димы, но тот резко отворачивается. Поговорить? Он же знает, что Баринов не заговорит первым, но что-то мешает выловить его посреди тренировки. Он не хочет называть вещи своими именами, хотя и видит, что виной всему собственная трусость. Но это же Дима, чего можно бояться? Рифату нужно совсем немного времени. Диме нужно времени больше. В последние дни он становится сам не свой и отдаляется от Рифата уже не по своей вине — само как-то складывается: то Дашка позвонит и заставит его подсуетиться с племянниками, то какие-то мелкие бытовые проблемы с соседями, то ему просто грустно от собственных мыслей, которыми он себя гложет. В тренажёрке изматывается по полной, работает на износ чисто потому, что не хочет думать много о том, о чём думать не стоит. Лучше думать о боли в мышцах и нарастающей с каждой секундой усталостью, чем о лучшем друге, который наверное беспокоится. А он так и ничего не говорил. Будет ли лучше, если он ответит? Только вот ничего большего, чем «Не хочу с тобой больше общаться», он из себя не выжмет. Да и это будет огромной ложью, просто находиться рядом тяжело. Пока он думает над ответом, экран телефона успевает погаснуть дважды. Думает, что нет варианта хуже, чем перестать общаться вообще, сделав так, чтобы Рифат на него больше и не посмотрел. Пишет «Извини», не объясняясь. Это, вроде как, подразумевает разговор. А Дима, который избегал друга всю эту неделю неспециально, хочет всё-таки поговорить. Потому что без Рифата всё не так.

***

Мысли о чувствах к Рифату так и остаются внутри Димы Баринова спутанным клубком. В столовой, да и вообще нигде больше не звучит слово «неразлучники», шутки Антона об их отношениях, которых и отродясь не было, не бьют через край, и Дима как-то даже скучает по этому, нехотя признавая, что такое внимание к себе было тоже… Приятным? Без них напряжение будто бы виснет в воздухе. Странное и непривычное ощущение, от которого становится тяжело. Он сидит за столом один, ковыряясь вилкой в тарелке с курицей и рисом, когда встречаются взглядами и Дима в первый раз за долгое время не пытается уйти. — Привет, — тихо произносит Жемалетдинов, — Я могу сесть? — Да, — отводя взгляд, Баринов отвечает ему. Смелости посмотреть в глаза как-то не хватает, потому что он боится, но не знает чего — не Рифата ведь. Рифат принимается есть, время от времени поднимая взгляд вверх, отчего Диме становится некомфортно. Он вроде бы и рад заговорить, надеясь, что станет легче, но слова застревают большим комом волнения в горле и парень не узнает себя. Когда он волновался перед своим лучшим другом в последний раз? — Можно спросить? — в ожидании ответа спрашивают Баринова и тот несмело кивает, — Мы с тобой… Всё ещё друзья? Диме нужно чуть больше, чем секунда, чтобы сказать своё неуверенное «да». —…Тогда расскажи мне, что с тобой творится.