Трое в лодке, не считая Оливии

— С Аглаей я разобралась быстро, — я выдержала театральную паузу и с улыбкой продолжила. — Когда она была на физкультуре — я украла её вещи. У меня был фотоаппарат — и тут уже было дело техники. Вернее сказать, и тут меня было уже не остановить. Я знала, что умею врать с самым невинным выражением лица, но так сильно я никогда не увлекалась. И ведь эти олухи мне поверили — ладно Ботан, но от Брайна, если честно, я не ожидала. Какой же он наивный. Они оба даже не догадываются, что произошло в тот день и как именно я отомстила. Аглая была моей самой близкой подругой, родственной душой и первой любовью. А ещё главной шлюхой в школе, которую поимели многие старшеклассники со всех параллелей — она прошлась по всем буквам десятых и одиннадцатых классов. Я закрывала на это глаза, молча глотая обиду, и иногда после очередной истерики мне закрадывались в голову мысли: «может, мне заплатить ей, чтобы она со мной переспала?». Я не понимала, почему она мне понравилась именно в таком смысле — возможно потому, что Аглая была совершенно безбашенной: красила волосы в розовый, несмотря на чёткий запрет в уставе школы, дерзила даже учителям и могла завалить физрука левой рукой. Мы были похожи. Но только я знала о том, что она в тайне любила сидеть на балконе, читая Маяковского, пить горячий шоколад с зефиром и обниматься. И ещё она любила закаты: «Это красиво и романтично, Оливия» — повторяла она, когда мы вдвоём сидели на её захламлённом балконе и слушали аудиозаписи её любимых сраных стихов. И тот блядский закат — как бы я хотела всё это забыть. А всё потому, что тогда я совершила роковую ошибку — я призналась во всём. Я сказала, что люблю её. Я знала, что Аглая — двуличная и далеко не идеальная, но я никогда бы не подумала, что она может так поступить со мной. На следующий день они с Кончитой написали на новой доске всякую херню, а потом сказали учителю, что это сделала я. Честно говоря, ярость была не такой сильной, как обида и разочарование — господи, в кого я влюбилась? За что мне это? Такие мысли меня посещали, когда я шла по коридору школы, а другие ученики тыкали в меня пальцами и смеялись за спиной. Я не посещала школу несколько дней, пока шло разбирательство и мою маму алкашку дёргали в кабинет директора. За эти дни я собралась с силами, накопила в себе всю ненависть и желание мести и отправилась в школу. У меня не было особого хитроумного плана, как я наврала Брайну и Ботану — я всегда действовала спонтанно и своими методами. Кончиту я поймала во время обеденного перерыва за школой, когда она сбежала покурить. Там я её, естественно, избила — да так, что она уползла домой, забыв свою сумку в классе. С Аглаей было… сложнее. Кулаки чесались, но глупое сердце, еще не осознавшее, что пора прекратить эту игру в любовь, не унималось. Я не знала, что предпринять против Аглаи — до тех пор, пока не осталась с ней наедине в женской раздевалке. Насколько я помню, это был урок физкультуры. Аглая всегда его прогуливала, а я в тот день забыла форму. Когда я вошла в раздевалку, чтобы пересидеть урок и подумать, то столкнулась с бывшей подругой. Первые секунды тишины были неловкими — она внимательно смотрела на меня через голубое стекло своих дурацких очков — я не видела её глаза, но я точно знала, что взгляд Аглаи был презрительным и брезгливым. Потом она отодвинулась подальше к углу, от меня, будто я заразная дворняга, и уткнулась в телефон. Я не помню, как закрыла дверь и решилась. Просто в голову что-то долбануло, а в такие моменты я плохо себя контролирую. Вся обида полилась из меня вместе с ударами — я била её по лицу, животу и ногам — и молчала, будто ожидая грёбаных извинений. Она не реагировала — лишь хрипло давилась воздухом, сплёвывала кровь на чьи-то туфли и стискивала зубы в ожидании очередного удара. И по прежнему прятала бесстыжие глаза за очками. Аглая позволяла мне избить себя. В тот момент мне было хорошо и плохо одновременно — я даже не знаю, как описать. Я ненавидела её больше всего на свете, но по прежнему, чёрт подери, любила. Когда Аглая сползла с лавки и села на пол, зверь внутри меня достиг своего предела — я присела на корточки, засунула руку под её юбку и трусики, отчего она дёрнулась и испуганно схватилась за моё запястье. Я процедила что-то вроде «раз ты даёшь каждому парню, то почему не можешь отдаться подруге?», а затем грубо вошла в неё сразу двумя. Во мне кипела ядовитая неразделённая любовь, которую я пыталась выплеснуть на Аглаю — и она принимала это так же покорно, как и мои пальцы. Она не сопротивлялась, но ей было неприятно — я поняла это по стиснутым, слегка окровавленным зубам и сжатым кулакам. Желая стереть это презрительное выражение лица, я свободной рукой схватила её за челюсть и надавила, открывая рот, а затем наклонилась и грубо поцеловала. Не так я представляла наш первый поцелуй — я думала, он будет теплым и нежным — на её балконе и на фоне заката, но всё, что мне запомнилось — металлический привкус крови. Я не прекращала быстрые движения пальцами, не прекращала целовать её и чувствовать власть вперемешку с торжеством победы — ровно до того момента, как почувствовала что-то влажное на своей щеке. Я отстранилась от неё и увидела, как из-под очков скатывалась очередная слеза. Для меня это было что-то вроде признания поражения — до этого я никогда не видела, чтобы Аглая плакала. Тогда я была уверена, что её слёзы вызваны тем, что она была унижена мной — грязной и ненормальной лесбиянкой. Я вдоволь почувствовала себя отомщённой — моя дорогая «подружка» сидела избитая и вся в слезах — её дрожащие губы и коленки, кровавые ссадины на лице и мокрые щёки — она казалась таким униженным, таким покорным, отвратительно прекрасным… Ничтожеством. Я смотрела на неё, не моргая, смотрела и откровенно любовалась — даже такой она вызывала во мне желание. Потом протянула руку к вздрогнувшей Аглаи и сняла её очки. Она смотрела на меня с сожалением и болью — это так ясно читалось в её глазах, что я растерялась и упала на колени. Аглая болезненно прохрипела «прости меня» и всхлипнула, а затем добавила «делай со мной всё, что хочешь». Сейчас я вспоминаю эту историю с болью и даже страхом — да я, блять, вообще не люблю её вспоминать. На следующий день после происшествия меня исключили, а Аглаю я больше не видела. Но я чётко помню — до сих пор — наши замечательные посиделки на балконе под тёплым пледом, я помню несколько строк из какого-то стихотворения Маяковского, я помню яркие волосы цвета фуксии и глупые очки, я помню… её сдержанную окровавленную улыбку, её грёбаный виноватый взгляд и моё собственное чувство вины, с которым я выбежала из раздевалки. Просто в тот момент ко мне пришло осознание того, что ничтожеством оказалась именно я.