thewayout

      Тяжёлое дыхание оглушительно давит на ушные каналы, уничтожая все прочие звуки. Донателло испытывает сковывающий всё тело ужас, но вернуться уже не имеет возможности.       В последнее время как-то так и получается, что он остаётся посреди пустыря, напичканного минами и ловушками, с абсолютно пустыми руками. Эта беспомощность, сковывающая горло тугим удушающим кольцом, заставляет темнеть пространство перед глазами и погружает в ещё более глубокий омут смут.       Стены сужаются вокруг него, давят своим хищным безразличием, душат запахом крови. Здесь его слишком много, так много, что Дон, кажется, пропах ею насквозь. Сколько бы ни тёр кожу после, так и не смог избавиться от омерзительной вони. Вкус сковал язык и проник в горло, чтобы он ощущал его с каждым приёмом пищи, чтобы вызывать у него тошноту.       Он передвигается спешно, но осторожно. Камеры взломаны, но он не чувствует себя в безопасности, да и вскрывать их было бесполезно, учитывая, что шум на нижних и верхних этажах уже подняли.       Они загоняют себя в ловушку, из которой попросту нет выхода. Дону жутко от того, что они снова здесь, но ещё более не по себе от тонн земли над головой и того, что их путь назад — это странно ведущий себя меч-одачи, который Лео держит наготове. У мечника губы сжаты в тонкую полосу, а глаза прикрыты в абсолютном спокойствии. Он максимально собран, насколько может, и решителен, это читается в каждом его движении, плавном и беззвучном, что способно заворожить.       Дон чувствует себя загипнотизированным, потому что согласился отправиться с этим чёртом сюда, и дураком одновременно — по той же причине. Нет никакой гарантии на то, что они смогут отсюда выбраться, но Дона успокаивает то, что Лео смог найти сюда дорогу, вернулся за ним, несмотря на то, что он и так был дома всё это время.       Подыгрывать безумцам то ещё удовольствие, делающее тебя ничуть не лучше.       На самом деле присутствие Лео здесь одновременно и помогает, и поддерживает как-то, потому что Дон тут не один, он не наедине со своими ночными кошмарами и моментом из пережитого прошлого, с которым он хочет поскорее расстаться. Но вместе с тем и напрягает, потому как мечник тоже попадает под удар, находясь рядом. Потому что они оба мутанты, монстры, по словам обитающих тут живодёров, и находятся в опасности.       Дверь захлопывается за спиной, и гений крупно вздрагивает. Этот звук он не забудет никогда, учитывая, что слышал его на протяжении без малого трёх недель и гораздо дольше после возвращения домой, когда слетал со своей постели или рабочего стула, очнувшись от лихорадочного сна. Он слизывает быстрым движением языка испарину над верхней губой и обнимает пальцами посох крепче.       Он подготовился в этот раз. Оснащённый новыми примочками шест и усовершенствованные клешни придают ему уверенности в успехе, но сидящий внутри защищённой пластроном грудины страх не даёт нормально дышать.       — Здесь воздух как кровь. — Лео смотрит внимательно, почти что даже пытливо, и с налётом вины, от которой уже тошно настолько, что ком в горле. Донателло скалится на него и уверенно движется вперёд. Им нужно спешить, пока за ними не пришли, не зажали их в самый угол, не затолкали за решётку с кучей игл под зелёной кожей и сцепленными за спиной руками.       Тонкая длинная игла входит под кожу с поразительной болью, распаляя нервные окончания и погружая в агонию. Рука гудит вся, что хочется её оторвать к чертям, лишь бы перестала.       Донателло откидывается на стену панцирем и мычит сквозь стиснутые зубы, его глаза зажмурены, но это не помогает ему уйти от воспоминаний, пугающих по сей день.       Двое держат его длинными палками с петлями на концах, третий душит такой же, но с металлической лункой. Они обращаются с ним, как с диким животным, и оно не странно — для них он нечто намного более страшное. С таким они не встречались, они растеряны, но вместе с тем и злы, жадность заставляет их руки дрожать, в то время как Доновы дрожат от страха.       Он не трус, чтоб вы знали, но в такой ситуации готов звать на помощь.       В голове гудит от переизбытка всего, и он ощущает, как рука Лео сжимает его плечо. Лицо мечника близко, и он смотрит внимательно, он смотрит напугано, но решительно, и дышит немного быстрее, чем в спокойном состоянии, но всё равно медленнее, чем сам Дон, и умник неосознанно подстраивается под его ритм. В его ушах звучит только чужое дыхание, только голос Лео, говорящий, что он не настоящий.       Может, думает он, это действительно так. Может, он правда умер, но не осознал этого. Может, он действительно всего лишь упрямый мстительный дух-полтергейст, который зачем-то вернулся. Чтобы найти своё тело? Чтобы убедиться в том, что Лео был прав? Что это он, Дон, был глупцом во всей этой истории, и его давно нет, а то, что происходит сейчас, лишь бредни умирающего разума, созданные для того, чтобы сгладить его страдания. Свет в конце тоннеля из страданий и страхов.       Может, он живёт в какой-нибудь симуляции, игре, которую ведут с ним пытливые умы, решившие, что его собственный — ничто в сравнении с ними.       Мысль злит и будоражит, разгоняет кровь по венам и разогревает заледеневшие кисти рук. Шестоносец сжимает руку Лео и уверенно, упрямо, шагает вперёд, открывая одну дверь за другой.       Ему страшно, ужасно находиться тут, потому что он помнит каждую из них. За этой при нём проводили вскрытие на живых людях, комната всегда грязная от крови и прочих жидкостей, хранящихся в человеческих телах. За этой вынимали из глазниц глазные яблоки, сверлили косточку и подсаживали насекомых и червей, зашивали веки, чтобы единственным выходом для них была дорога через мозг. Это не приводило к смерти, да и насекомые не очень-то выживали там, но страдания подопытных невозможно забыть.       За следующей на его глазах вскрыли черепа двум ещё живым людям, которым уже делали операцию из предыдущей комнаты, просверлили в них по несколько дырок, а потом содрали затылочную кость и погрузили несколько длинных игл в самое извилистое нутро. Они щёлкали их, как устрицы, и смаковали нежное содержание так же. Страдающие просто не могли сбежать или вырваться, и вынуждены были умирать.       А за этой Дон потерял голос от криков, когда его чуть не разорвали изнутри, натянув пронизанную сквозь него тонкую прочную трубку. Крюки, на которых он был подвешен, оставили на коже отвратительные шрамы, ещё больше их осталось от раскалённых жгутов, которыми их прижигали, а потом отдирали прикипевший к коже металл, разрывая раны снова.       Донателло помнит ощущение того, как сверло вонзалось в кость, сверлило её, стирая в порошок. Он помнит боль от скальпеля, вонзавшегося в мягкое мясо под грубой зелёной кожей. Помнит, как скулил и выл, сжимаясь комком, когда длинная толстая игла вонзалась в пространство между его позвонками, как сильно боль скрутила его из-за вскрытого панциря.       После пункции необходимо соблюдать постельный режим ещё пару дней, но Дону такой возможности не дали. Хватая ртом воздух, он вспоминает адскую боль в голове и удушающее ощущение асфиксии, сковавшей его горло. Помнит, как стреляло болью в позвоночник при каждом шаге или движении, даже когда он просто поднимал руку или поворачивал голову.       Дону жалко себя, что это всё выпало на его долю. Ему плевать на людей, которые страдали в этих стенах вместе с ним, потому что люди плевали на него — буквально. Потому что они не заслужили его расположения и жалости, которую он, всю, направил на себя.       Как обычный человек, если бы он был человеком, конечно, он бы подумал о случайностях. О том, что это было предрешено, что так суждено, а чему быть — того не миновать. Но Дон — учёный, прежде всего, поэтому он косится в сторону теории вероятности и закономерности случайностей. Всё это лишь стечение обстоятельств, смещение полей, несерьёзность владельца магического одачи, да что угодно.       Донателло вжимается лбом в стену и тяжело выдыхает, перебарывая видения.       Но не может.       Он ловит ртом воздух, когда вода перестаёт бить мощным потоком ему в лицо, накрытое тряпкой какой-то вонючей. Капли всё равно срываются в дыхательные пути, заставляя его кашлять так сильно, будто он собирается выблевать свои лёгкие вместе с желудком, в котором прямо сейчас копошатся какие-то паразиты, которых в него намеренно посадили.       Свет слепит слезящиеся глаза, когда тряпку срывают с его лица. Дон быстро моргает, борясь с временной слепотой. Ему не нравится быть ещё более беспомощным, чем он уже.       — Разве черепахи не должны уметь долго обходиться без воздуха? — Высокий мужчина с белой маской на лице смотрит на него с выражением, полным издёвки. В его глазах ничего человечного, только человеческое, и это отвратно. Дон кривит рот, сглатывая и сплёвывая.       — Разве я не говорил тебе отвалить? — хрипит он в ответ и скалится, когда пальцы сжимаются вокруг горла и зажимают пульсирующую жилу. Человек склоняется ниже и смотрит с холодом и презрением, как-то свысока. Дона этот взгляд бесит, по мерзкой морде хочется съездить кулаками, чтобы превратить в месиво и расквасить вставленные зубы.       Мужчина в чёрной кожанке поднимает голову, переводя превосходящий взгляд на второго, держащего руку на кранике.       — Что-то он слишком говорливый, Вам так не кажется? — с лёгкой ноткой издёвки говорит он и легко качает головой. — Заткните его.       Дон брыкается и вертит головой, вырываясь из хватки чужих рук, не даёт им победить его, подчинить себе. Острые зубы оставляют на пальцах следы сквозь латексные перчатки, но это не помогает ему, когда пара ударов в челюсть оглушают его. Он не может сомкнуть челюсти из-за вставленного между ними расширителя и кашляет, давясь, когда мутноватая вода с коричнево-зелёным оттенком непрекращающимся потоком заполняет его рот и желудок.       Донателло кажется, что он умрёт прямо здесь, но даже когда у него закатываются глаза, умереть ему не дают. Он не знает, почему его удерживают, — видимо, просто потому, что им нравится издеваться над ним, проверять границы его возможностей и заступать за них, доводя до грани, а потом одёргивая оттуда, — но хочет применить все свои знания, чтобы хорошенько отплатить этим гениям садизма за их старания.       Переполненный водой и паразитами желудок болит ужасно, даже дышится через раз. Дон испытывает страдания, отплёвывая грязную воду из своих лёгких, но лучше не становится. Он всё равно не может нормально дышать, даже когда от расширителя его избавляют, вырывая из мощных челюстей, а из-за того, что валяется на спине, ситуация его не улучшается. Проблема в том, что даже сесть он не может. Ещё гаже от того, что руки у него не свободны, конечно, но путы ослаблены, чтобы он мог шевелиться, но не мог сбежать.       Он чувствует, как на его живот давят, не заботясь о том, что могут порвать его. Гений стискивает челюсти крепче, но удержать тошноту не может, и это лучше, чем сохранять всю эту грязь внутри. Ему становится дурно от того, как копошащиеся черви покрывают его ноги и пластрон, с омерзительными шлепками падают на пол, куда следом летит и он тоже.       Скула горит от удара, боль отдаёт куда-то под неё, где крепится нижняя челюсть. Донателло ловит ртом воздух и осторожно шевелит косточкой, прежде чем тяжёлый ботинок наступает ему на голову, роняя его в озеро грязной воды и мерзких червей, вкус которых фантомно ощущается на языке.       — Неблагодарное животное. — Человек смотрит свысока, тыча носком грязного ботинка Дону в губы. — Мы дали тебе воды, чтобы ты вдоволь напился, а ты её разлил.       Донателло отстраняется, но не пытается даже подняться — знает, что не сможет, а унижаться сильнее не хочется. Он делает осторожный вдох, морщась от запаха, который окутал камеру, от запаха грязных носков, исходящего от ног этого человека, и хрипит ехидно:       — Черепахи… вообще-то… рептилии. — Он ухмыляется, щурясь отёкшими глазами, и выплёвывает крякающий смешок. — Неуч.       Мужчина раздражённо цыкает, но себя в руки берёт сразу, и Дона под руки поднимают, чтобы приковать к стене. Холодный влажный сквозняк окутывает бёдра мурашками, когда в Доново горло проникает трубка, через которую его желудок снова наполняют какие-то ползучие твари, копошение которых он будет чувствовать у себя под пластроном ещё очень долгое время.       Мужчина смотрит на него с издевательской мерзкой ухмылкой и оставляет наедине с собой.       — Донни, — шепчет Лео, касаясь его плеча лбом, а потом смотрит в глаза тревожно. – Пойдём, нам нужно закончить тут и выбираться скорее. — Его голова поворачивается на звук, с которым соседнюю дверь пытаются выбить, чтобы освободиться. Хвосты голубой ленты качаются у гения перед глазами, когда он обнаруживает себя на полу возле стены, у которой его пытали. — Похоже, они настроены серьёзно.       Умник поднимается рывком и опрокидывает пыточный стол, спешно пробегает мимо кресла, которое похоже на гинекологическое, пытаясь отмахнуться от видений того, как он сидел в нём, выгибаясь от боли и хрипя. Все его конечности и голова были прикованы к этому креслу, а шею обматывал плотный хомут, который не давал мутанту вырваться, пока они вводили в него трубки с камерами сразу спереди и сзади, чтобы увидеть, как его кишечник пульсирует вокруг ползучих гадов внутри.       Это подталкивает его к воспоминаниям того, как его растяжку пытались проверить, и он не мог избавиться от заметной хромоты даже спустя пару недель после возвращения домой. Это был, кажется, второй раз, когда он кричал от боли и страха, потому что действительно боялся, что они порвут его. Их, смеющихся, издевающихся, вряд ли бы остановили его переломы и рваные связки.       Через пару комнат от этой та самая, в которой он был в последний раз, как раз тогда, когда портал открылся прямо над ним, утягивая его прочь, в мир, откуда он пришёл. В тот момент боль от перемещения была намного желаннее, чем та, которая поселилась в каждой мышце его тела от всего, что с ним делали.       Здесь же находится компьютер, который Дону так нужен. С мстительной ухмылкой он смотрит на центр управления с вмонтированным в пол металлическим столом, окружённый мониторами с показателями, ещё оставшимися после последней жертвы здешних живодёров.       В тот момент, когда портал набирал мощность, чтобы появиться, все его собственные показатели зашкаливали. Приборы чуть не полетели к чертям, когда напряжение подскочило. Донателло, прикованный к более крепкому столу, с длинными иглами под кожей, которые должны были ввести в его кровеносную и нервную системы необходимые для его мучителей вещества и вакцины, тогда только облегчённо вздохнул.       Портал, сорвавший его с игл так грубо, спас ему жизнь, Лео успел вовремя, но ощущение того, как его вены горят, Дона так и не покинуло до сих пор. Именно поэтому он прячет сейчас сгибы локтей под налокотниками и лентами, чтобы не привлекать внимания. Раны от игл затянулись светлыми полосами на его коже, плети и удары тяжёлыми ботинками отпечатались по ту её сторону, оставшись заметными только при близком рассмотрении.       Большинство Доновых повреждений стали именно такими, которые не увидишь невооружённым взглядом. А подпускать к себе кого-то он не спешит, хотя вопросов избежать не удалось всё равно.       Он помнит, как рявкнул, разозлённый и вымученный, что просто упал в терновник. Что это шипы виноваты, ещё и собаки погоняли, чтоб их, ничего серьёзного. Дона чужая забота душит и отталкивает, она ему не нужна. Но он чувствует, что в нём нуждаются, и что за него переживают. Он видит состояние Лео, в конце концов, который внимательно следит за ним, но встаёт у дверей, чтобы, в случае, если оборону прорвут, принять на себя первый удар и дать умнику время.       Донателло ловит его взгляд и дёргает уголками губ. Мечник смотрит на него всё чаще, словно присматривается, словно пытается что-то понять для себя, может, привыкнуть, а может, внушить, что это действительно реальность. В этом всём ощущаются улучшения, которых они ждали так долго, и которых могло бы вообще не быть, если бы Дон не вытащил башку из задницы.       Он встряхивает головой и подключается к главному компьютеру, чтобы поселить в него крупицы вируса, который потом обретёт силу и сможет хорошенько разобраться с их системой. Вытаскивать из неё ему нечего, их информация не даст ему никакой пользы, но так хотя бы помнить будут подольше. Возможно, он сможет действительно серьёзно им навредить.       Когда ещё несколько компьютеров оказываются заражёнными, а вирус проходит в сеть, Дон наконец-то выпрямляется. Он подключился к ним отдалённо, так что ему теперь нет необходимости сидеть за пультом управления и контролировать происходящее оттуда. Гений занимает место на удобном кресле и откатывается к центру комнаты, крутится вокруг себя, осматриваясь, как в прошлый раз не сделал, и замирает, когда видит Лео, стоящего возле стола с иглами и прочими приспособлениями, нацеленными на то, чтобы причинить боль.       Мечник поднимает взгляд на него, и на его лице отстранённость. За дверью копошение и крики, что-то грохочет, раздаются неразборчивые приказы, но дверь пока выдерживает их напор. На маленьком окошке Донова наручника идёт онлайн-трансляция со взломанных камер, на которой видно, какая толпа там собралась. Они там все, как паникующие муравьи с пушками. Спасибо пуленепробиваемым дверям.       — Твои шрамы, — произносит Лео и легко дёргает головой, кивая на умника, — отсюда? Так ведь?       Не дожидаясь ответа, он ложится на стол, словно его не пугает это всё. Донателло вместо него теряет дыхание, напрягаясь всем своим телом на мягком удобном стуле, прежде чем подскочить к мечнику, но тот лежит спокойно, рассматривая себя. А затем переводит на Дона взгляд — испытывающий, изучающий, сравнивающий.       — Они примерно на тех же местах, где у тебя шрамы, и я не думаю, что терновник или собаки смогли бы сделать их такими симметричными, — говорит он низко и спокойно, не собираясь ни обвинять, ни сочувствовать, и от этого гению почему-то спокойнее. Он опускает плечи и оружие тоже, но не выпускает его из рук, сжимает крепче цепкими пальцами.       Говорить ему не хочется, отвечать на вопросы — тем более, особенно когда ответы на них уже даны. Он просто наблюдает за тем, что его брат делает, в абсолютной готовности рвануть вперёд. Ему не нравится даже то, что Лео просто там лежит, даже когда оно всё выключено, ему не нравится сам вид того, как младший вписывается в эту декорацию из фильма ужасов.       Это выглядит неправильно, так, как Дон никогда не хочет увидеть это в иных обстоятельствах. Он не хочет, чтобы Лео страдал подобным образом. Не хочет, чтобы его кожу украшали те же шрамы и повреждения, не хочет, чтобы под ней у него хранилась боль от всего того, что с ним могут сделать.       Лео приподнимается на локте и рассматривает иглу, оказавшуюся возле его шеи. Длинная, стальная, толстая, она сверкает на самом кончике в холодном свете ламп над головой, и Лео прослеживает путь блика до крепления, из которого с другой стороны протянут длинный шланг, который так просто не перерезать. Он тянется к нему рукой, чтобы сделать надрез, и в этот момент дверь не выдерживает и раскрывается с оглушительным грохотом.       Донателло поднимает посох, в то время как Лео соскальзывает со стола с неуместной грацией и обнажает меч, гудящий в его руке в ожидании битвы. Сам мечник весь натянут, собран и опасен, от него фонит чем-то хищным, что светится в глазах. Он смотрит без ненависти, но с тотальным желанием разорвать всех в клочья за то, что посмели прикоснуться к его брату.       — Надо же, — нараспев, с издёвкой, доносится до них, когда мужчина в чёрных очках и костюме входит в зал. — Я-то предполагал, тебе достаточно хватило в прошлый раз. — Он не приспускает очки, но даже сквозь чёрные линзы Дон видит, как над ним насмехаются. — Даже друга прихватил.       — Бишоп. — Донателло морщит нос, желая плюнуть себе под ноги, но вместо этого ухмыляется в ответ, скрывая внутренний страх при виде этого жестокого человека. — Да вот, не верил мне, пришлось показать.       — Место, говорят, у вас здесь интересное, — встревает Лео, чем Дона пугает. От неожиданности гений коротко вздрагивает. Напряжённость ситуации заставляет его чувствовать нервозность, которая пропитывает руки холодом. Мечник кособоко ухмыляется, вставая в расслабленную, провокационную позу, кричащую о том, что он не боится. Дон не удивится, если это действительно так, но проблема в том, что боится он, и вовсе не за себя. — Вот, напросился на экскурсию. Может, вы мне её проведёте? А то мы заблудились.       — Непременно, — сладко улыбается Бишоп и щёлкает пальцами. — Только сначала нам придётся познакомиться поближе. И для начала я хочу услышать, как ты кричишь.       От ухмылки на лице учёного Дону не хорошо, хотя и до этого не было, и он переходит в низкое рычание, когда видит, как мужчина переводит взгляд на него, но держит мечника в поле зрения всё равно. От него исходит угроза, даже когда он спокоен. В руках этого человека огромная власть и влияние, которое ничуть не меньше, и бог его знает, что он сделает, стоит Леонардо попасться ему.       — Думаю, ты уже наслушался криков, доктор зло, — скалит острые зубы в широкой улыбке Лео, хотя всё ещё остаётся больше нейтральным, даже когда стоит немного ближе к Дону, чем к остальным, защищая его тем самым.       Дону не нравится, куда этот разговор ведёт, и вообще то, что он состоялся. Ему не нравится, что они продолжают его вести. Очевидно, Бишоп попросту тянет время, у него полно тузов в рукаве, и прямо сейчас они, вероятно, находятся прямо в его ловушке. Стоило догадаться, что после Донова исчезновения они усилят бдительность.       Нехорошее ощущение селится у гения в желудке, леденя его изнутри, и он хочет подать мечнику знак, что пора отсюда сматываться. Но именно в этот момент Бишоп понижает голос, говоря:       — Этого было мало. — А потом добавляет, словно издеваясь: — Донателло постарался недостаточно.       И Лео срывается.       Его движение получается слишком стремительным, смазанным, что глазу не уловить, если не присматриваться и не ожидать его. Лео всегда таким был: быстрым и неуловимым, изворотливым сукиным сыном, который из любой дыры вылезет. И пусть сейчас его инициатива приводит к тому, что вся эта стоящая на месте декорация оживает, приходит в угрожающее движение, мечник остаётся подобным вспышке, которую не поймать руками.       Разгневанный, Леонардо буквально вонзается в толпу, бесцеремонно кроша всех, кто к нему слишком близко подходит, и режет мечом безжалостно и жестоко. Он не корчит лиц и не сыпет шутками, он действительно разъярён, и такой он на самом деле пугающий. Шокирующий.       Бишоп, на которого он целится, уворачивается за спины нанятых им людей и наблюдает за этим сквозь тёмные стёкла очков, убрав руки за спину, словно ему не угрожает совершенно никакая опасность в этом месте. Он смотрит за этим так, будто пришёл в цирк, в котором какая-то по-особенному интересная программа, настоящая экзотика.       Донателло отбивается от лезущих к нему людей в халатах и обычной около-солдатской одежде, хлещет током и бьёт по незащищённым местам как можно сильнее, пытаясь контролировать дыхание, чтобы не выдохнуться слишком быстро. Краем глаза он удерживает в поле зрения зелёно-голубо-красный вихрь, который для себя опасен не меньше, чем для окружающих, и пытается держаться поближе, чтобы помочь в случае чего.       Он понимает, что то, что происходит сейчас, просто бесполезная трата времени и сил, и потому пытается как-то что-то сделать, хоть и осознаёт свою никчёмность в данный момент. Посох рассчитан для дальних боёв, чтобы удерживать противников подальше от него, но проблема в том, что у него нет времени, чтобы нажать хоть на что-то, запустить хоть какой-то механизм. Точно так же он не может контролировать механизм на своей спине, запускающий клешни, и то, что они там что-то делают, настоящее чудо.       Только благодаря ему они живы ещё.       Оно происходит как-то много и в один момент: кто-то хватает иглу с креплений и включает подачу какой-то дряни, которая хлещет из разрыва в шланге прямо живодёру в лицо чем-то горячим и зелёным, заставляя его кричать и корчиться на полу в дымящейся луже; Лео умудряется наконец-то добраться до Бишопа длинным хищным прыжком, нанося удар сбоку; Бишоп успевает перехватить его руку и дёрнуть мечника на себя, заваливая его на свою грудь и оплетая руками.       В пальцах у него блестит металлический шприц. Цилиндр сверкает и отражается в стёклах чёрных очков.       — Лео! — Отчаянный крик не замедляет того, как игла вонзается в тонкую, натянутую на шее кожу, посылая по разогретым венам яд. Лео кричит беззвучно, запрокидывая голову и вонзая меч в бок мужчины, и в этот момент Дон наконец-то выпускает залп.       Посох выстреливает частью имеющихся у него в запасе бомб, механизм на панцире добавляет ещё несколько, совершенно других, чем сеет хаос и панику, Дон видит, как Лео вырывается из кольца сжимающих его рук. Мечник мажет Бишопу по лицу острыми когтями и отталкивает его от себя ногой, зажимая горящий след от иглы на коже и скалясь от боли.       Меч в его руке дрожит. Дон отсюда слышит, как звенит лезвие.       Добраться до него теперь не сложно, но это лишь благодаря тому, что они смогли застать нанятых Бишопом людей из подворотен врасплох. Подхватив мечника под живот, Дон уносит его отсюда. Им достаточно будет добраться хотя бы до соседней комнаты и запереться там, чтобы Лео мог открыть портал — неважно уже, куда, главное, чтобы они выбрались отсюда. Запачканные системы не дадут им отследить след беглецов, и это единственный плюс в сложившейся ситуации.       Компьютеры будут самоуничтожены, как только программы запустят. В тот же момент, вместе с отосланными в сервера сигналами, туда отправится Донов вирус, чтобы поразить как можно больше их файлов. Когда они будут разбираться с грудой железа, ничто из него не будет пригодным к дальнейшей работе — оно всё будет расплавлено.       По крайней мере, в теории должно быть именно так. Дон почти уверен, что всё получится.       — Лео. — Дон хватает лицо брата и легонько его трясёт, склоняет его голову к плечу и рассматривает след, покрасневший на светло-зелёной коже. Вены у Лео вздувшиеся и пульсирующие, а дыхание поверхностное. — Эй, ты меня слышишь?       Лео распахивает яркие, но не видящие его глаза, и цепляется за Доновы руки так крепко, что это причиняет боль.       — Донни, — срывается шёпотом, но слышно прекрасно. В кажущейся оглушительной тишине слышно только громкое дыхание двух черепах и голос мечника, когда он говорит: — Донни, я тебя не вижу...       В его тоне слышен испуг, и это понятно. Донателло чертыхается сквозь зубы и оглядывается. Здесь, в этой комнате, он помочь не сможет. Что бы там ни вколол ему чёртов Бишоп, оно как-то воздействует на его зрение, заставляя шипеть сквозь зубы от боли. Вся кожа у Лео покрывается мурашками и потом.       — Ты должен открыть портал, — шепчет Дон в ответ и прижимается ближе, зажимая брата между собой и стеной с помощью клешней. — Лео, слышишь? Мы должны выбраться отсюда. Другого шанса у нас не будет. Ты сможешь сделать это?       Лео жмурится и несколько раз моргает, щурится, но зрачки не реагируют ни на что. Донателло готов волком выть от безнадёжности, беспомощность наполняет всё естество. Он не может помочь, он бесполезен, он затянул Лео прямо в ловушку, он подверг его ещё большей опасности, он сделал так, что мечник страдает, и не уверен, что сможет помочь.       Он не уверен даже, что они смогут отсюда выбраться.       Лео стонет от боли в голове и зажимает её ладонями, меч со звоном падает на пол к его ногам. Обнажившиеся когти вонзаются в его кожу сквозь голубую ткань маски, и он рычит. Они не выберутся отсюда, они останутся здесь навсегда, они не смогут добраться до дома…       Донателло держит его крепко, когда младший, дрожа всем телом, прижимается к его плечу горячим лбом, и смотрит на меч так, будто он один, сам, сможет их отсюда вытащить. Должен же он как-то работать? Услышать зов? Как Лео с ним управляется?       Мечник отстраняется и встряхивает головой, упрямо поднимается на ноги и поднимает меч. Дрожащий вздох срывается с его губ, когда лезвие застывает в воздухе, а затем Лео делает шаг вперёд и выпад, а затем взмахивает оружием. Движение получается каким-то плавным, и поначалу кажется, что ничего не получилось, но мечник напряжённо ждёт, щурясь в пустоту.       Дверь сотрясается под градом ударов и не заглушает почти рычащих угроз, которые посылает им с той стороны Бишоп.       Воздух потрескивает, набирая энергию, коей в этом месте много, и через секунду перед ними распахивается портал. Светло-голубой, слепящий глаза, привыкшие к темноте, и крепкий, и Дон хватает Лео на руки, прыгая в открывшийся коридор.       Взрыв сотрясает верхние этажи, складывая их, как карточный домик.       Они наконец-то возвращаются домой.