thewayout

      Лео его видит.       Донателло не уверен, смог ли помочь так, как бы мог, или сыворотка, введённая ему Бишопом, оказалась временной. Какой-нибудь экспериментальный образец, который учёный просто взял с собой, как первый попавшийся под руку.       В таком случае им повезло, но везение это лишь частичное. Потому что страшно представить, какие последствия для организма Лео эта дрянь приготовила. Донателло берёт кровь на анализ ещё раз, и собирается делать это каждый день, чтобы убедиться, что с братом ничего не случится. Или что он сможет быстро решить проблему по мере её появления.       Он вдруг понимает, что не хочет надоедливого и заносчивого младшего таким образом терять.       Не от рук Бишопа, который чуть Дона на тот Свет не отправил.       Лео смотрит на него внимательно и молчаливо. Вся его кожа мокрая и горячая, но температура расти перестала ещё с час назад. Донателло сконфужено проводит мокрой тканью по его шее, смазывая пот, и смотрит в ответ.       Между ними тишина, которую никто из них не собирается нарушать. Нет потребности в словах, главное сейчас не это. Хотя, думает Дон, может, мечник просто не может разговаривать сейчас. Может, сыворотка лишила его и этой возможности, расстроив нервную систему настолько, что та начала сбоить. Но если вернулось зрение, значит, остальное тоже должно?       — Как ты себя чувствуешь? — негромко спрашивает гений и вздрагивает, когда мечник хрипло спрашивает в ответ, практически перебивая:       — Кто это был?       Дон чувствует уже давно ставшее привычным раздражение, которое младший вызывает своей странной нетерпеливостью. Его раздражает то, что его перебивают, не дают сказать. Он хочет убедиться, что с Лео всё в порядке, но судя по взгляду того, он готов в бой хоть сейчас, и даже температура ему не преграда.       Поэтому, понимая, что спорить с ним не хочет, Дон вздыхает и проводит по лбу устало ладонью, трёт его и поддевает край маски, приподнимая её. Очки ложатся осторожно на край тумбочки возле кушетки.       — Джон Бишоп, — неохотно отвечает он, вдруг думая о том, что из него просто верёвки вьют. Странная покладистость гения настораживает, но ершиться нет никакого желания. Они и так достаточно натерпелись оба там, в той лаборатории, в которой Дон навсегда частично остался, захватив её с собой. Поэтому он поясняет более тихо и устало: — Он там главный.       Лео хмыкает негромко и продолжает смотреть пытливо, практически не моргая. Зрачки ещё немного пульсируют, но уже более-менее нормально реагируют на свет и фокусируют зрение на чём-то конкретном. Кажется, их пронесло в этот раз.       — Плевать мне, главный он или ещё кто, — фырчит мечник раздражённо и злобно. — Я рад, что забрал тебя у него.       Ответить на это Дону попросту нечего.       Лео видит его, и это главное.       Касается, слушает, склонив голову к плечу, изучает, следит за действиями, прислушивается к шагам, преследует, наблюдает, прокрадывается в комнату ночью и укладывается с краю. У Дона кровать большая, ему под стать, учитывая то, как он любит спать, развалившись и раскидав конечности. Вот место для него, вот для его эго, и больше свободного пространства уже и нет.       Лео находит маленький островочек рядом с ними обоими и занимает его, оберегая. А может, получая защиту. А может, просто убеждая себя, что в этот раз всё реально, всё взаправду, и вот он, Дон, настоящий и живой, рядом, в этом мире. Лео вернулся за ним туда, нашёл его там и забрал, привёл домой. Спас от смерти. Спас от всего.       Может, именно поэтому Дон не выгоняет его, не выпихивает из-под бока на холодный твёрдый пол, а укрывает одеялом и отворачивается, едва касаясь его панциря своим.       Поутру Лео рядом с ним нет. У Дона появляются ощущения, что теперь его игнорируют, и пусть он появляется с братьями намного чаще, сам мечник, кажется, решает свести их встречи к максимальному минимуму. Это обескураживает.       Потому что Дон продолжает ловить его взгляды каждый раз, когда они выбираются на патрули или пересекаются на завтраке-обеде-ужине, где младший появляется обычно утром раньше, а вечером позже остальных. Он не задаёт вопросов, просто смотрит изучающе и старается не задерживаться рядом слишком долго.       Дону эта игра начинает надоедать, и он машет на младшего рукой. Хрен с ним, видит, слышит, говорит — и слава небесам.       Он погружается в работу над своими клешнями, пострадавшими в последнем бою. Заряжает посох, думая, куда можно всунуть ещё пару примочек. Он задаётся вопросом, смог бы справиться, если бы взял тогда магический посох из хранилища Драксума? Смогли бы магия плюс случайность противостоять науке?       Смог бы он защититься при первой их встрече и защитить Лео при последней?       Мысли эти он отгоняет, как ненужные. Что за вздор, думает он. Он учёный, ни о какой магии речи быть не может. Даже если его братья пользуются магическим оружием, даже если под Нью-Йорком раскинулся Мистический Город, даже если там живут ёкаи, даже если они сами ими являются, магическими существами из японского фольклора, он останется верным науке, которая никогда не подводила.       Он устало выдыхает и откидывается на спинку стула, прикрывает глаза и запрокидывает голову, чтобы дать себе немного передохнуть.       В последнее время всё получается как-то скомкано и суматошно, аж на нервы действует. Дону кажется, что что-то сильно изменилось, будто он попал в иное измерение куда-то, где всё иначе, но это всех устраивает, а он живёт по своим часам и принципам, со своими законами физики, которые царили в его мире. Ощущение того, что он лишний здесь, давит на плечи, мешая дышать и нормально думать. Оно отвлекает и забивает голову ненужными мыслями, и гений не может сконцентрироваться на каком-то одном деле.       В голове у него слишком шумно, и он этот шум как-то заглушить или сделать потише не может. У него ощущения, будто он накручивает на вилку длинную лапшу, и она противно брызгается бульоном, пачкая костяшки пальцев и стол вокруг тарелки, а потом соскальзывает с зубцов обратно в свою золотистую жижу.       Донателло раздражён. KROWW глушит басами и дезстепом, более-менее расслабляет мысли, но всё равно ненужное долбится вместе с мрачными звуками ему прямо в ушные щели.       А выбрался ли он оттуда? А сделал ли он хоть что-то, чтобы выбраться, чтобы помочь Лео выйти оттуда? Никогда раньше Дон не думал о том, что его мозг, такой жадный до знаний и богатый на них, однажды устроит ему такую западню, сыграет против него на его же поле.       Дон в раздражении таком сильном, что не может работать. Всё его бесит: клавиатура стучит слишком громко, стул постоянно отъезжает от стола, стоит ему поднять ноги, чтобы прижать их к груди, в панцире тесно, спина затекает, кожа зудит, свет слепит и жжёт, воздух влажный, из-за него и руки мокрые, ещё чихать хочется, к носу липнут какие-то то ли волоски, то ли шерстинки, пальцы путаются, под наколенниками чешется…       Гений издаёт протяжный недовольный стон, срывает наушники и швыряет их подальше, вырубает компьютер к чертям и вылетает из лаборатории, чтобы направить свою энергию в другое русло. Вполне возможно, она просто застоялась, нужно её куда-то деть. Может, он провёл на месте слишком много времени.       Посох ложится в руку привычно и правильно, оттягивает и охлаждает кожу. Дон чувствует, какое его оружие жёсткое и надёжное, и немного успокаивается. Для тренировки ему сойдёт и обычный бо, а может, нагината была бы лучшим вариантом, но почувствовать свою силу хочется. Хочется успокоиться, прийти немного в себя. Хочется убедиться в том, что у него есть сила, чтобы противостоять опасности, когда она оботрёт ноги о пушистый коврик у двери и перешагнёт порог.       Наверное, его поведение нервирует братьев. Наверное, оно их настораживает. Наверное, оно пугает. Дон не хочет думать об этом, когда подталкивает своё оружие и даёт ему с жужжащей вибрацией пронести один конец над его головой, прокрутившись на верхней части его панциря.       Без брони странно, но дома — спокойнее. Ему легко, ничто не сковывает движения и не отвлекает. Ничто не цепляется, не лезет под руку, не соблазняет пустить клешни в ход. Донателло отдаётся этому ощущению полностью и переставляет ноги, медленно и плавно передвигаясь по комнате, отведённой для их редких тренировок, где в основном можно только Рафа найти тягающим железо, как будто он какой-то ненормальный.       Дон занимается этим не часто, но делает всё с непривычной ему осторожностью. Он меньше других стремится навредить себе. Если уж на то пошло, он бы лучше оторвал кому-то руку, чем прищемил себе палец. Так что он не спешит, прорабатывает каждое своё движение и продумывает до мелочей, прежде чем просто отпускает себя, давая своему телу свободу от мыслей и контроля.       Его мышцы сами знают, что делать, и он доверяет своему телу сейчас, когда разум в смятении. Он пришёл сюда для того, чтобы немного прийти в себя, а не чтобы грузиться снова, но уже по другому поводу, поэтому в голове у него становится если не пусто, то хотя бы не так осознанно, и он плывёт на волнах белого фонового шума, танцуя под него с посохом, способным уничтожить целый район в Нью-Йорке.       Открыв глаза, он встречается с тёмной зеленью глаз Леонардо и немного скомкано доводит движение до конца. Дон не любит, когда на него смотрят, но любит, когда им восхищаются. Он знает, что Лео любит всё, что касается внимания к нему, кроме издёвок и наказаний, и не понимает, зачем ему это знание нужно.       Дону кажется, что во всём этом, в его мыслях, действиях, в происходящем и произошедшем, очень много лишнего. Много суеты и размышлений ни о чём, много воды. Много странного, оседающего на коже плёнкой, безумия, которое мечник распространяет. Его существование словно втягивается в него обратно, блокируется там, пока сам он стоит в дверях, немо наблюдая за ним, а потом так же без слов уходит прочь.       У Лео нет на лице отвращения или издёвки, оно пустое, но собранное. Складывается впечатление, пугающее немного, что их мечник решил резко повзрослеть, стать намного более серьёзным. Это бы и хорошо, потому что наконец-то будет поменьше всяких необдуманных поступков и неоправданного риска. Но без шума, который тот разводит вокруг себя, как грязь, непривычно и неспокойно.       Дону не нравится. Дон хочет, как было, и признаётся себе в этом с каким-то ужасом.       Дон хочет, чтобы Лео снова его преследовал и лез, куда не нужно, чтобы околачивался около лаборатории или в ней, чтобы трогал всё, что бросается ему в глаза, и ловил то, что действительно бросается.       Дон тоскует, и это чертовски странно. Ему не хватает внимания, которое всегда уделял ему младший, и он чувствует, как сильно между ними натянуто. В иной другой ситуации он бы этому порадовался, знаете, перевёл бы дух, окунулся в долгожданное одиночество и получил от этого удовольствие, ни с чем несравнимое.       Но Дон вынужден признать и признаться себе в том числе, что больше не хочет.       Он настолько привык к тому, что мелкий всегда где-то рядом, шумит и сеет хаос, вызывает на глупые соревнования и берёт на «слабо», что все ведутся на его уловки и ведут его на свои, доверчивого и глупого, а может, просто отчаянного, что сейчас в доме у них кажется слишком пусто. Как будто главный источник звуков и цвета забрали.       Лео с его осторожностью-тире-паранойей даром никому не сдался, вот честно. И Дон бы рад помочь, исправить это как-то, особенно когда ловит взгляды остальных, когда видит, как Раф смотрит с тяжестью, а Майки с мольбой, потому что их мечник избегает тоже, да только вот…       Разговаривать с Лео без толку, он не слышит. Он не хочет слушать, даже просто находиться с кем-то в одном помещении не желает. Он сидит в своей комнате и пропускает патрули, а когда выбирается на улицы, держится тени сильнее, чем обычно, и передвигается стремительно. Он становится быстрее, это очевидно, как и то, что Лео заплутал. Где-то в зазеркалье его сознания потерялось осознание того, что на самом деле реально, и затянувшаяся дереализация совершенно никого не радует.       Донателло дожидается того момента, когда мечник возвращается с поверхности. Наблюдает из тени своей комнаты, куда всегда открыта дверь, когда его там нет, за тем, как младший несколько раз проверяет, запер ли дверь, крутит замки и смотрит в экран, заменяющий им глазок, прижимая палец к экрану каждый раз, когда тот гаснет, чтобы загорелся снова. И потом только бесшумной тенью, которой действительно стал не только во времена ночных вылазок в гордом одиночестве, пробирается в комнату, чтобы оставить сбрую там, и идёт в ванную.       Дон тоже умеет быть беззвучным, и ему не нужны для этого гаджеты. Он лёгкий, а ещё способный, и, блин, гений, которому легко даётся всё. Ну, или почти. Конечно, в боевом искусстве он не настолько искусен, как остальные его братья, но тоже может показать мастер-класс при желании, а оно у него в запасе имеется, и он его вынимает прямо сейчас.       Д — значит «решительность».*       Комната у Лео пуста, а может, наконец-то убрана. Стерильность помещения пугает. Аккуратные стопочки бумаг на столе, вмонтированном Доновыми руками в стену, чтобы не мешались ножки, заставляют глаз гения дёргаться. Заваливающие раньше кровать мечника мягкие игрушки заполнили все ящики в комоде, откуда младший, судя по всему, выгреб бесполезные шмотки, и это уже пугает — то, как Лео себя ведёт, словно отрицая своё существование или то, кем является, отторгая свои прежние интересы и характерные для него черты.       Неужели, думает Дон, эта ситуация с порталом настолько на него повлияла, что он довёл себя до такого? Отчасти ему мечника жалко, отчасти хочется по башке дать. Но именно в этот момент почему-то Дон думает о том, что наконец-то колесо событий встало на своё место и закрутилось в нужном темпе.       Это странное ощущение. В последнее время всё странное, что касается их, но с этим уже не поделать ничего. Дон касается пустой полочки над кроватью мечника пальцами и хмурится сильнее, не обнаруживая пыли.       Ему удаётся не подскочить, когда он слышит, как Лео негромко зовёт его по имени из-за спины. Гений выворачивает шею, смотря на него из-за плеча, разворачивается полностью и уверенно движется вперёд. Пространство комнаты расступается перед ним, подпуская к своему хозяину, а вот Лео отчего-то отступает, пятится панцирем и приподнимает руки в непонятно-защитном жесте, будто пытаясь отгородиться, защититься от.       Донателло встаёт аккурат напротив него, практически вжимаясь в его грудину своей, и внимательно смотрит в глаза. На нём маска и часть экипировки, но шест остался в лаборатории. Он безоружен, но далеко не безопасен, и Лео это знает, но вряд ли причина его непонятного страха в этом.       И как они докатились до этого?       Лео нужно убедиться в том, что его не обманывают, и если это единственный способ, ну, Дону терять тоже особо нечего.       Умник поддевает пальцами маску, болтающуюся на его шее, и дёргает на себя. Впивается в его губы пока не особо требовательным, но всё равно весомым поцелуем, звучащим как предостерегающее рычание. Глаза не закрывает, только прикрывает немного, чтобы видеть, как глаза младшего широко раскрываются, будто он не при делах, а потом руки мечника упираются Дону в грудь и отталкивают его.       — Что ты… — выдыхает он едва дыша и утирая рот тыльной стороной кисти. — Что ты делаешь? Это не смешно совсем, твою мать…       Дон смотрит прямо в смятённые зелёные глаза, когда говорит:       — Я настоящий.       Лео моргает, обескураженный, и выдыхает что-то неразборчиво, но звучащее вопросительно, а потом охает, когда гений делает ещё шаг, оттискивая его к столу и зажимая между его краем и собой, пока Лео не приседает на край столешницы. Склонившись чуть ниже, Дон повторяет уверенно и низко, почти касаясь чужого носа своим:       — Я — настоящий, Лео. И я здесь.       — И-ии что мне теперь, станцевать для тебя или… — Мечник жмурится, когда Дон целует его снова, упирается в его грудь ладонями и давит, но не отталкивает. Наконец-то прислушивается, наконец-то начинает чувствовать, пропуская сквозь смятение, надуманное и пугающее действительность. Наконец-то просыпаясь, ну, или на пути к этому.       Губы у него безвкусные, но Дон уверен, что в тот, первый раз, он чувствовал горечь. Рот у мечника горячий и мокрый, непозволительно пустой без шума и тупых каламбуров, хранящихся на кончике языка в абсолютной готовности в любой момент с него сорваться. Дон прикусывает его в наказание и отстраняется, между их приоткрытыми ртами клубится горячее влажное дыхание и тянутся ниточки слюны, пока они смотрят друг на друга.       А потом Лео перемещает руки и дёргает его на себя, поднимает голову выше, чтобы удобнее было, и очередной поцелуй получается более глубоким, более жадным, каким-то поразительно правильным. Донателло смахивает стопки бумаг на пол, упирается руками в стол по обе стороны от чужих бёдер и шумно выдыхает, наконец-то закрывая глаза, и целует глубже, чувствуя, как тело младшего дрожит, но вместе с тем наполняется жаром.       Это приятное ощущение, которое разогревает Доновы конечности. Ладони у него наконец-то становятся теплее, но пальцы остаются холодными, и ими он проводит по краю Леонардовой скулы, прежде чем накрыть щёку и притянуть к себе ещё ближе. Между ними и так нет совершенно никакого пространства, но Лео льнёт в ответ, и становится невообразимо тесно.       Тело младшего податливое и гибкое, оно ложится под широкие шершавые ладони плавными изгибами, привлекательными и аппетитными, и Дон обводит их, сжимает и тянет на себя, чтобы вжаться между притягивающими взгляд бёдрами, вечно обтянутыми чёрной тканью шорт. Сейчас Лео обнажён, и без ткани на коже выглядит совершенно уязвимым, и Дон осознаёт внутри себя желание защитить его.       Бишоп больше никогда не притронется к этому телу своими грязными руками, не причинит боль. Гений накрывает место, где был след от иглы, ртом и давит языком, будто пытаясь выдавить остатки яда, который он нейтрализовал практически сразу, как они вернулись домой.       Его неожиданно возбуждает то, насколько Лео открыт для него и насколько он отзывчив на его прикосновения. Младший выгибает шею навстречу и часто дышит приоткрытым ртом, кусая губы и облизывая их. У Дона жарко внизу живота и тесно между ног, но он не торопится, хотя сорваться хочется безумно.       Он не хочет пугать младшего — и это единственное, что его останавливает и ещё более-менее сдерживает.       У Дона нет глубоких познаний в этих делах, но есть инстинкты, как у всего живого. К тому же он владеет сознанием и осознанностью, которыми он может воспользоваться, и это приятный бонус, наверное.       Поддавшись руке умника, Лео приподнимает и прижимает колено к кромке Донова панциря сбоку, а второе отводит чуть сильнее в сторону, подпуская его к себе ближе. Дон ловит ртом воздух, прежде чем снова перевести внимание на гладкую жилистую шею, и его немного коротит, когда губами он ловит вибрацию от низкого еле слышного стона, который младший издаёт.       Лео сдерживается, чтобы не звучать громко. Он не хочет привлекать к себе внимания, не хочет будить остальных братьев и отца, не хочет, чтобы им мешали. Дон понимает, что, если бы ему не нравилось, если бы он не хотел, он бы дал об этом знать в довольно громкой и агрессивной форме. Но Лео здесь, кусает губы и костяшки пальцев, вонзается Дону в плечи когтями второй руки и прижимается ближе, потираясь о него влажной щелью между паховыми пластинами, и зовёт его редким шёпотом.       Для Донателло этого становится слишком много, и он чертыхается сквозь зубы, подхватывая мечника под зад и толкая дверь ногой. Он быстро пересекает большой зал, в котором они собираются все вместе и тусят за покорением хафпайпа, влетает в лабораторию и блокирует дверь изнутри. Лео шумно дышит ему в губы, смотрит тёмными-тёмными глазами и алеет скулами.       У него глаза цвета хризоберилла, и они лечат. Минерал считается магическим, положительно заряженным, к тому же укрепляет интеллект. Дон думает о том, что, может, только благодаря этому он и смог додуматься до всего этого. Он сжимает зад мечника крепче, прижимаясь к его лбу своим и выдыхая негромко, не в силах пока взгляд от его глаз отвести:       — Теперь можешь себя не сдерживать.       Лео краснеет сильнее и сжимается, его кадык дёргается несколько раз, когда он сглатывает, и Дон видит, как под острой челюстью бьётся жила. Она притягивает, и умник сжимает её, прокалывая кожу острыми зубами, чтобы ощутить вкус металла на языке и зализать им получившиеся ранки. Лео зовёт его по имени, и Дон проникает языком в его рот, вместе с тем забираясь пальцами под гибкий хвост, туда, где горячо и… влажно?       — Что за… - Дон немного отстраняется, чтобы заглянуть за плечо брата, будто может что-то с этого ракурса увидеть, но Лео сжимается сильнее и отворачивается, мелко подрагивая. Его поведение совершенно для него нетипично, и Дон напряжённо наблюдает, беря себя в руки, чтобы отстраниться от него в любой момент. Но мечник не отпускает его, сжимает пальцами его бока крепче и выдавливает скомкано:       — Это после Бишопа. Побочный эффект, я думаю. Раньше не так было.       — Раньше не так… — Дон встряхивает головой и смотрит за тем, как мечник закусывает мощными зубами, способными рвать сырое мясо в лоскуты, нижнюю губу, красную от поцелуев и влажную от слюны. — А как было?       — Не так сильно, — шепчет Лео в ответ и краснеет сильнее. Дон молчит какое-то время, перебирая его хвост пальцами, а потом утыкается в его висок лбом и шепчет в ушную щель:       — Я считаю это интересным, но сейчас для меня куда интереснее ты. — Лео мелко вздрагивает и неосознанно скручивает хвост вокруг его пальцев, издавая звук, похожий на поскуливание, и Дон прикрывает глаза, проявляя непривычное для себя терпение, когда спрашивает: — Не то чтобы меня волновало твоё согласие, ты сам нарвался, но… позволишь мне?       Лео стонет протяжно и жалобно, откинув голову, и пальцы Дона скользят внутрь. Их окутывает головокружительная теснота, пульсирующая вокруг шершавых подушечек, и жар, нетипичный для их вида. Дону бы забеспокоиться, провести обследование, решить эту проблему, но он вжимается в чужое тело крепче, протискивает колено между его ляжками и зажимает промежность, заставляя того с очередным сладко звучащим стоном приподняться на носочки.       Дон не знает сам, чему удивляется, когда член мечника вываливается из-под защитных пластин и вжимается в его бедро, но всё равно смотрит на него какое-то время, рассматривая мокрую головку, блестящую в свете ночных ламп, светящихся где-то за Доновой спиной, и как поджимается у мечника живот от напряжения.       Лео возбуждён настолько, что не чувствует боли, когда второй палец умника проникает внутрь него. Он зовёт его по имени и откидывает голову резко, ударяясь затылком о стену, но даже этого не осознаёт. Может, всё это неправильно, может, им нужно остановиться прямо сейчас, может, Лео не в себе после полученного им неизученного толком препарата, но тормоза уже не работают.       — До-о-онни, — зовёт Лео, негромко хныча и чувственно выдыхая, так, что у умника по позвоночнику мурашки табуном несутся. Чёртов Леонардо оказывается поразительно сексуальным сукиным сыном, сводящим с ума, и это становится последней каплей.       Когти Лео вонзаются в плечи так глубоко, что это уже больно, и гений шипит. Клешни приходят в действие и фиксируют руки мечника у того над головой, из-за чего он чуть сползает вниз. Ещё две обнимают младшего и держат под панцирем, пока Дон принимает более устойчивую позицию и стаскивает шорты до середины бедра. Он твёрдый и готовый, когда сочащийся смазкой член, не такой мокрый, как у Лео, но гораздо больший в размерах, вываливается из-под пластин в подставленную ладонь. Дон пристраивается, немного приседает, морщась от тяжести мечника, чья масса тела полностью в Доновых руках, хах, и толкается вперёд.       Они стонут вместе, видя звёзды.       Внутри у мечника горячо и упруго, нутро сжимает Дона идеально, хоть и немного больно, но из-за обильно выделяющейся смазки он может толкнуться вперёд без особых проблем. Именно это он и делает, выпрямившись, и лицо, которое он видит, раскрасневшееся, мокрое от пота и слёз, бегущих из уголков затуманенных зелёно-голубых глаз, подталкивает его к тому, чтобы начать двигаться.       Лео сдерживает себя лишь поначалу, ещё пытаясь как-то заглушить стоны, но быстро понимает, что это Дону не нравится, и отпускает себя. Голос у него такой, будто создан для того, чтобы возбуждать сильнее, и Дон не жалеет его, вонзаясь глубоко и резко.       Лео идеальный, он словно специально для этого был слеплен радиацией таким привлекательным, гибким и жилистым, с подтянутой задницей, длинными ногами и объёмными ляжками, которыми он так прекрасно и правильно сжимает Доновы бока. Гений шипит сквозь зубы, когда тяжесть его тела становится невыносимой, подхватывает его под панцирем и падает с ним на колени, из-за чего мечник выгибается в меру своих возможностей и хрипит.       Дон прижимает его к полу и фиксирует клешнями снова, сжимает его запястья так, что синяки останутся, и делает глубокий толчок внутрь, желая отделать засранца так, чтобы тот запомнил это надолго. Но чего он не ожидает, так это того, что Лео кончит так скоро, выгибаясь в его руках и вскрикивая.       Звук отражается от стен и разбивается о потолок, Дон слышит своё имя, сорвавшееся с губ младшего в момент его наслаждения. Перед глазами у него рябь, как будто он потерял сигнал с космосом какой-нибудь, а когда зрение проясняется, он видит, как Лео смотрит на него, мутно и с желанием, дыша приоткрытым ртом, и приподнимается на руках.       — Хах, чёрт, — шепчет он и разводит острые колени в стороны, не удерживая Дона больше, и гений срывается, теряя себя. В омут, в безумство, в бешеный темп — плевать, во тьму всё, туда, подальше. Ему абсолютно плевать на последствия, на происходящее; сейчас есть только он и раскинувшийся под ним Лео, который зовёт его снова и снова, отдаваясь ему так, как никто ещё не отдавался и ничто не отдавалось. Они могут пожалеть об этом завтра, но — в задницу.       Донателло шипит сквозь зубы ругательства на разных языках и втрахивает брата в пол так сильно, что он елозит панцирем по полу, по-любому оставляя там следы и выкрикивая его имя на каждый толчок.       Дон сжимает его всюду, где только может, водит ладонями по пластрону, сквозь который чувствует бешеный ритм сердца, и сжимает бока, ходящие ходуном от быстрого дыхания, и царапает бёдра, раздирая кожу в кровь, и накручивает чувствительный хвост, заставляя мечника выть от удовольствия и боли, но хотеть ещё.       Донателло сам близко к краю, странно ещё, что его не утянуло, ведь эта пропасть — та, в которую прыгнуть хочется, и он готов это сделать, когда склоняется и прижимается к мокрой горячей шее губами, шепчет на выдохах: «Спасибо», — а затем вонзается в кожу зубами, оставляя после себя кровоточащую метку, из-за которой Леонардо весь сжимается, выгибается и кричит.       Дон скалит окровавленные зубы, выдыхая шипяще между ними, и кончает внутрь, вонзившись так крепко, как только может.       Лео смотрит на него и едва дышит, но останавливаться не хочет. Дон склоняется и рычит низко, сжимая его кожу до алых потёков от когтей.       — Я настоящий, — выдыхает несдержанно и набирает скорость, а Лео в ответ ему только:       — Дон!       Вбиваясь в него, умник чувствует, как между ними крепнет что-то, далёкое от обычных уз, но очень похожее на связь, как будто они наконец-то смогли наладить контакт и укрепили сигнал, чтобы больше не прерывался. Картинка у Дона перед глазами чёткая и кружащая голову, и даже когда Леонардо оказывается на животе с мокрым, истекающим какой-то пахучей смазкой задом кверху, он видит, как мечник на него смотрит, желая его и запоминая.       Лео видит его, и это действительно так.       Дон чувствует, что вернулся окончательно, и тянет его на себя, насаживая до предела и заполняя собой до самого конца под низкое и тягучее: «Ннг-хх, Дооонни».       Так, как должен.       Поутру Лео, как обычно, с ним рядом нет, но он есть на кухне, с тарелкой готовых тостов, горячих, с корочкой с одной стороны и сырой мякушкой с другой. Дон мажет мякоть сыром, посыпает зеленью и надкусывает, хрустит идеально прожаренным для него хлебцем и смотрит в ответ так же внимательно, с лёгким вызовом.       «Чем ты сможешь меня удивить?».       У Лео на шее багровые отметины, притягивающие взгляд и в точности повторяющие слепок Доновых зубов, на запястьях синяки от хватки клешней, а если опустить взгляд чуть ниже панциря, когда мечник поворачивается спиной, видно укусы на хвосте и следы от когтей на бёдрах.       Дон хмыкает еле слышно. Он собой доволен, хоть и заинтересован некоторой особенностью чужого тела.       Лео опускает взгляд только тогда, когда приходит к каким-то своим умозаключениям, но сам не уходит никуда. Сидит тут, не шевелясь практически, обнимая кружку с ламой и почти остывшим кофе, и ждёт чего-то.       А потом поднимает взгляд, видя действительно его, а не галлюцинацию, и легонько улыбается уголками губ.       Из тени снова показывается яркий и незаменимый Леонардо, которого Дон встречает расширившимися зрачками и затаённым дыханием.       «Я рад, что ты вернулся».