Эрлинг

Он не может вернуться в сознание через ощущение тела. Значит, или криокамера или экстренное восстановление, одно другого не слаще. Во сне он может путешествовать по памяти Джея. Много узнает про жизнь эрлингов. Как те построили финансовую империю на экспорте. Что они всех детей выращивают в биореакторах. Всю школьную программу, секретную для не своих. Иногда начинает перебирать детали операции: а как еще уронить человека, в собственности которого два процента всех ресурсов галактики, и он один из постоянных советников в альянсе. Только так, разом насмерть, компромат по закрытым каналам и готовая жертва для козлодрания — списанный с военных разработок Ac-Lez.4002. Непрошедший эмансипацию, поднадзорный Совета по контролю квазиразумных существ. Слишком дорогая игрушка, чтобы отпустить на свободу. Будет передел власти, будет разборка с наследниками, но закон будет соблюдён. Никто, связанный с грязными экспериментами Пелегрино, не уйдёт от ответственности. А когда дело дойдет до утилизации Эклза, Джареда заберёт советник эрлингов, поможет ему избавиться от связи. Эти мысли навевали тоску, и он вновь окунался в историю Джареда ДО. Память обычного человека — как обрезанный фильм. Многого не увидишь, не всё разглядят близорукие глаза. Память от Джареда — как выйти в прохладный сад с духоты. Объём и простор. Весь мир с множества ракурсов. Он смотрит не только своими глазами, цепляет зрение других эрлингов и людей. Несколько раз Эклз видел Ти-4 с высоты полёта местной птицы, как Джаред в бескрайнем любопытстве проводил и такие опыты. Дженсен едва не рассмеялся: наткнулся на мелкого Джея, который налаживал контакт с речными сомами, хотел посмотреть, как там под водой. Свалился с мостка и наглотался противной, пополам со взбитым илом, воды. Плевался и плакал, что сом, обидно нахальный, подёргал за волосы и стукнул хвостом. Вытирая чужими руками грязь и рыбную слизь, Дженсен улавливал тень эмоций — печаль и жалость, хотя что жалеть восьмилетнего, промокшего на жаре обормота, было не ясно. Тонким флёром отсвечивала надежда, прозрачная, почти не увидать. Дженсен принюхался, но большего не сохранилось. Он начал искать, все эрлинги, кто узнавал его, все до единого смотрели на него с тоской, глубокой болью. Но и с надеждой. На что и почему, Эклз не понял, этого и Джей не знал. Всё что досталось — «вот будет тебе двадцать лет…» И хоть бы кто проговорился. Дженсен ни единого намёка не нашёл, кто его Джаред, почему с ним так жестоко обошёлся совет старейшин, за что заставили терпеть обман и тайны. Их Дженсен не нашёл, зато на выходе из переулка столкнулся… Была б малейшая возможность, он удавил бы Пелегрино прямо здесь. Юный еще, тощий как скелет, он таскается по улицам. Заглядывается, как голодный шакал, на эрлингов, сразу отстаёт от тех, кто в паре. Ищет, тварь, своё спасение. Болезнь Эклз определил с ходу, в эпоху евгенических экспериментов такие казусы случались. Сын изменённого и нормалки. Неполный комплект модифицированных генов, и в восемнадцать иммунная система сходит с ума, идёт в атаку на собственные клетки, слезает кожа, разрушаются хрящи. Один за другим умирают внутренние органы. Сердце и мозг сдаются последними, обеспечивая ходячий труп непередаваемыми ощущениями. И Пелегрино, прослышав о панацее, известной эрлингам, одичалой собакой бродит в порту, ищет жертву. Джаред в тот день рядом оказался случайно. На это трудно смотреть. Как ведётся Джей на страдания молодого Пелегрино, тянется помочь, не замечая проявленный интерес. И, о, бальзам на страдающее сердце и соль на свежие раны, отказывает, когда Марк предлагает себя в пару. Марка бы это спасло, выверт генетики наградил его одной из естественных модификацией гена LL8, и препараты рогатых вполне могли скорректировать побочные эффекты. На Ти-4 его привез сводный брат отца, первый любовник. Теренс обоснованно ожидал, что препараты эрлингов помогут. Вот только их в те годы чужакам не продавали. Партнёрство бы их спасло, да только Джаред не понимал такого. За деньги и без любви? Замученный постоянным ощущением лжи, он рад был найти человека, который не знал про него ничего, не держал вдалеке память о чём-то ужасном, кто смотрел на него и видел только его, Джареда, немого и странного, но без прошлого и великих тайн. Но о спаривании с незнакомцем он и думать не мог, странный чужак слишком сильно пах тайнами собственными. О том, что в другой раз его могут не спросить, он, простодушный, не знал. Теренс подсыпал снотворное в воду. Дженсен едва справляется с приливом ярости, когда смотрит, как эрлинг подносит к губам стакан. Джаред, он… много жестикулирует, много улыбается и много ест. Пьёт тоже много. Ополовинил стакан в один глоток и с трудом отплевался от второй половины. А рассчитывали, что только пригубит. Пятидесятикратная, летальная даже для его организма, доза. Через пару часов откажут почки, к вечеру поджелудочная начнёт растворять сама себя, а печень станет бесполезным куском ваты, пропитанным мёртвой кровью. А пока перед ним меркнет свет, внутренности скручивает ужасом и болью, предвестницей грядущей нескончаемой агонии. В его памяти нет того, кто додумался отсканировать память и сделать клонов, и что потом случилось с Пелегрино-старшим. Только боль и непонимание, за что терзают остервенело, чего требуют. А Марк так и не простил отказа. Мстил, изводя беспамятных клонов, одного за другим. Не важно, каков будет приговор трибунала, Дженсен ни на секунду не жалел больного ублюдка. И, приведись возможность, убил бы еще пару раз. За один взгляд беспомощного, не виновного ни в чём эрлинга. Как он смотрел на непослушные руки, разбитый стакан и кровь на порезе. Первую. Призрак в чужой памяти мало что может. Сглотнуть горечь и вспомнить, что Джареда он всё-таки вытащил с адского круга. Много позже и «наградив» нежданным партнёром, но спас. Избавил навсегда от угрозы. Когда он влезал в это время в прошлый раз, всё не казалось таким омерзительным. Да и не стремился он рассматривать, выцелил морду Пелегрино, узнал и всё понял. А сейчас хотелось другого, Дженсен понятия не имел, станут ли его будить перед казнью, но точно не хотел свои последние мгновения провести, бесясь от того, что не может изменить что-то случившееся до его появления на свет. — Была не была… Он стряхивает тоску и грусть и идёт обратно, обаяние включено на все двести. Перехватывает Джея за квартал от места, где он встретит Пелегрино, уводит за собой как крысолов дудочкой. Тот светится от внимания, и Дженсен снова готов влюбиться в ямочки на щеках, в раскосые глаза с тёмными, словно подведёнными, ресницами и мягкие, чутко вздрагивающие уши. Эрлинг, преодолевший первое смущение, это взрыв. Буйный поток энергии и любопытства. А потом сквозь щенячью, безоглядную радость проступает другой Джей, умный и любопытный, исследователь, умеющий рассуждать более чем здраво. С ним приятно поболтать, обсудить логичность политики Мордора и вероятность нерасплавления кольца. Он без ума от творожных колечек и густого какао. Дженсен забывает о времени, засмотревшись на Джея: мягкие волосы, чуть длиннее, чем он привык, шрам звёздочкой на подбородке. Даже рога, он теперь понял, почему эрлинг говорил «не такие», у клона они были ровные, гладко блестящие, выращенные в один заход, а настоящие росли долго, и неровные годовые кольца получились разной ширины и глянцевитость обтёрлась. Основательная и серьёзная на вид костяная корона. На этих бы эрлинг мог бы висеть на цепях поджав ноги, ничего бы им не сделалось, и отломить случайным ударом тоже было бы непросто. Они сидят в кафешке за полночь, эрлинг увлечённо рассказывает о различиях в политике эрлингов и людей, рассчитывает вероятные изменения от появления третьей расы. Дженсен слушает, полуприкрыв глаза и плавясь в улыбке, а с космодрома очередной челнок улетает и уносит смертельно больного Пелегрино умирать в космосе, подальше от двухметрового шанса на вечную жизнь. — С тобой так легко, — улыбается эрлинг. — И странно, обычно они нужны. Дженсен только сейчас понимает, что очки-транслятор, почти такие же как четыреста лет спустя, вертятся в его руках забытой побрякушкой и совсем не требуются. Джаред мило краснеет. А у Дженсена слетают тормоза. Да к чёрту! Один поцелуй. Пусть он не любит впадать в иллюзии, но сейчас не способен устоять. Они целуются как в первый раз — нежно, невинно, захлёбываясь. Пальцы в тепле и шёлке волос, на губах — вкус шоколада… Дженсен придерживает эрлинга ладонями за лицо и пьёт, как родниковую воду, не замечая, что катятся слёзы по лицу. — Почему? — эрлинг смотрит обеспокоенно, всматривается, пытаясь найти что-то скрытое или отталкивающее, но видит только… — Я так хочу быть с тобой. Остаться навсегда. Эрлинг замирает широко распахнув глаза. Дженсена раздирает необходимостью объяснить, рассказать, как ему дорог Джаред, почему он так поступил и каждое мгновение доказывать, как сильно он его… Это ненастоящий мир, придуманные воспоминания. И это всё, что ему осталось. Обида за несправедливость сжимает сердце. Так больно, до слёз. У него изначально было только два варианта: протянуть время, урвать себе пару месяцев, позволить Лучезарному с его неограниченными ресурсами украсть и замучить Джареда. Погибнуть отбиваясь или посвятить себя бегству и мести. Или ударить первым и дать шанс на жизнь. Он знает, что выбор был правильным. Знает, что должен быть благодарен, что Джаред у него вообще был, безоглядно открывшийся, влюблённый до кончика хвоста. Не считающий его дрянью. Не считавший. Он сделал всё правильно и сделал бы это еще раз. — Люблю тебя, — глупо говорить это здесь, но других вариантов не осталось. Эрлинг всматривается в его глаза, напряженно, совсем не наивный паренёк, каким выглядел минуты назад. Хватка на запястьях такая реальная, до ломоты в костях. Дёргает Дженсена на себя, разламывая реальность, тянет, как Гермес-Психопомп заблудшую душу. Стол переворачивается, колечки и рогалики летят в пустоту. Куски реальности искрами разлетаются с их пути. Эклз выныривает в слепящий свет, готовый хоть к боли, хоть к загробному суду. Пальцы Джея соскальзывают в последний момент, кто-то другой перехватывает и направляет движение. Дженсен открывает глаза — на него смотрит незнакомый эрлинг. Седой, с морщинами, изрезавшими лицо в суровую маску. Разъяренный до полопавшихся сосудов в глазах. Он дрожит, едва удерживаясь, чтобы не прибить. По губам легко читается: — Убил бы суку. Быстрым взмахом руки он рвёт что-то невесомо тонкое у сердца. Если бы мог от боли соображать, Дженсен удивился бы, как легко, оказывается, разорвать связь, р-раз и готово, только наркоза зря не дали. Он пытается скрыть, не показывать свою боль, сохранить лицо, пусть от него и осталось обожженное месиво. Прижимает сгоревшие обрубки к бокам: не дёрнуться. Закрыть огрубевшими от рубцов веками глаза и переждать, пока ему на живую выдирают душу. Так надо. Так Джаред сможет жить. Последние нити увиливают от чужих пальцев, звенят перетянутыми струнами. Слуха по-прежнему нет, но этот звук пробирается в череп, заставляет прислушаться и угадать слова: «Помоги! Помоги мне!» От него не ждали такой прыти, корявые, сплошной бесполезный металл, руки, бьют старику в челюсть. Дженсен рвёт провода, сдирает захваты капельниц. Вываливается из кабины через борта — Джареда надо спасти! В спине под лопаткой что-то лопается, непереносимо дёргает болью, и силы заканчиваются. Удар о поверхность неизбежен. Красное заливает обзор, и Дженсен теряется в бесконечности океана свернувшейся крови. И всё равно тянется ползти туда, где надо помочь его Джею. Потом всё темнеет. Блики мелькают перед лицом, слепяще яркие и размытые. В один из просветов он видит огни — мелькающие коридорные лампы. Рядом с ним Джаред, толкает носилки, придерживает рукой за плечо. Дженсен хотел накрыть его руку ладонью, чёрт с ней, что не чувствует, но прижать к телу ближе. Когда в глазах снова просветлело, прижимать уже нечего, эрлинг убрал свою. От понимания слишком больно. Джаред — хороший, не бросит калеку, спасшего ему жизнь. Останется рядом, только не будет более ничего. Он больше не станет терпеть прикосновений урода. Лёгкие скручивает спазмом и кровавая пена идёт через рот. Дженсен надеется сдохнуть. Жить, зная, что эрлингу он не нужен, нельзя. *** Забытьё в этот раз другое. Дженсен и так не посмел бы соваться в джееву память, бередить раны напоследок — невозможно. Когда ему руку на задании отстрелили, он так же не мог обрубка коснуться. Знал, что выдержит, быстро перетянул жгутом, а тронуть-забинтовать не смог, выше его сил оказалось. Сейчас он не мог поставить мысленный экран и крутить на нем воспоминания, как в кинографе. Сплошное пустое пространство, прозрачное и почти бесконечное. На пределе зрения видно, что стены есть. Дженсен попробовал встать — безуспешно. Всё, что давали ему наниты, отключено. Он вспоминал сколько мог инструкцию, такое могло быть только при одном раскладе. Криокамера. Для такого как он — медленная, тоскливая смерть. Без нормальной подпитки наниты высушат организм за считанные недели. А сознание будет задыхаться в бессмысленной пустоте, теряя память и разум. Жестоко. Но с приговором не спорят. Он свернулся калачиком посреди ничего и постарался не думать. Это было легко, ресурсы таяли быстро. Слабее становился свет, приближались потихоньку стены. Он даже представить не мог другого места, память протерлась, за что ни возьмись — одни дыры. И образ тела, бугристая прокопченая шкура, натянутая на скелет, торчащие из неё, как из рукавов, серебристые кисти, наниты мертво схватились, спасая кость, лишили подвижности и превратили в птичьи когти. Он даже вспомнить не смог, как название птицы. Зато в первый раз рассмотрел призрака. Пелегрино пришел, гадко улыбаясь. Постоял и растаял, но обещал, что вернется. Когда стены встали близко, что можно было коснуться, достаточно руку протянуть, пришел Хейердал. И Пелегрино перестал пропадать. Они обсуждали Дженсена как товар, слов не услышать, только взгляды и жесты. Когда он понял, что тело застыло, подвижности больше нет, они перешли на прикосновения. Марк — влажно и мерзко, а Ричард, как в первый их раз, кулаками под дых. Дженсен напрягся всем телом, но ловушка захлопнулась. Пока он жив, он будет слеп и неподвижен в компании людей, которых возненавидел сильнее, чем свою жизнь. Спустя вечность осталась только темнота и слова. Неразборчивый шепот, сводящий с ума, рассказ на корявом жаргоне о том, как хорошо бы ему жилось, если бы он не западал на чужие игрушки. Дженсен бился в липкой тьме, выворачиваясь из кожи, не в состоянии заткнуть отвратные домыслы о долгой счастливой жизни, и даже о медали за раскрытие дела из рук самого Пелегрино. Картины сменялись одна за другой, воспаленное сознание путалось, а чудовищная ложь становилась всё реальнее. — А самое смешное, — шипел ему на ухо Марк, — если сейчас придёшь в сознание, наш мальчик с удовольствием тебя добьет. Ведь он не сможет больше стать ничьей парой… Ты разрушил ему жизнь. И вопреки неверию, ведь Джаред — хороший, перед глазами открывается свет, знакомые, изученные до последней родинки пальцы обтирают лицо. Джаред смотрит ему в глаза сквозь мерцание трансляторов. И нет, не обвиняет и не проклинает, он делает более страшную вещь. По губам Дженсен бы не считал, при узнавании первых букв он запросил бы пощады. И эрлинг жестоко предупредителен. Двадцатибуквенный парольный ряд высветился перед глазами безапелляционно. Дженсен затрясся от страха и погас. Система редактирования личности запустилась. Дженсен перестал быть. *** После перезагрузки ощущения всегда мерзкие. Словно в отключке тебя попользовали как смогли и теперь смотрят-оценивают, может, рано отпустили, такая задница без дела рассекает. И пусть рядом сейчас никого нет, чувство что его изнасиловали не покидало. Он лихорадочно искал изменения, напрямую нельзя, разработчики не предусмотрели такую возможность. И Дженсен потрошил тайник — склад инструкций, запрятанный в памяти. Перебирал в уме старинную памятку и отмечал. Любит ли Хейрдала? Нет. Ляжет под него? Ни в этой жизни. Выполнит его приказ? Да, строго в рамках закона. Редактуры покорялись сознательной коррекции, главное, было их найти. Иначе очнуться не успеешь, а уже стоишь на коленях и отсасываешь с причмоком. Перебирал имена и реакции, лица и модели поведения. Вроде всё прежнее. Пока не затронул память. И сердце забилось, норовя выпрыгнуть из груди и перекрыть глотку. Про Хейрдала кроме имени и реакций он не знал ничего. Помнил, что с именем связано много кошмаров, и что он причина, по которой программу Ac-Lez закрыли. О чём он теперь не помнил, Дженсен и представить не мог. Не будь старого списка, он бы даже имени не нашёл, не вытянул бы цепочку ассоциаций. Он дёрнулся в отчаянии. Тело еще не слушалось, тупое бревно. Только жжение разлилось под веками: раб не должен мечтать о свободе. О возможности выбирать людей и события своей жизни, послать лесом козла-напарника, выбрать работу по душе, а не по приказу, спать с человеком, что нравится. И не быть собственностью того, кто больше заплатит правительству. Он скорее сдохнет, чем позволит слезам оставить след на коже. Это минутная слабость, её надо пережить. Ещё пара минут и система отсигналит о восстановлении, и он узнает, кто стал его хозяином на это раз. Пара минут затянулась. Человеческий мозг уже работоспособен, а программные настройки для работы с нанитами почему-то зависли. Он подождал немного и вдруг заметил табличку, которой здесь не было никогда и не должно было быть. «Загрузка дополнительных компонентов — разрешить?» «Да/Нет/Отложить» Дженсен выбрал «Разрешить». Первый пакет, помеченный «Хейрдал», полный боли и жестоких уроков, он отбросил прочь. Пусть болтается в безвременье, не помнить постоянно, как это, когда тебя лупят по почкам и объясняют, где место бездушным железкам, это уже победа над старым ублюдком. Второй, «Том», отправляется следом. Он чувствует через оболочку краткое содержание и не желает прожить предательство ещё раз. В человеческой памяти достаточно ссылок, чтобы знать, в тот раз он крупно ошибся. Папка «Напарник» оказывается программой. Дженсен раздумывает, но не может вспомнить, чем она была полезна для него. Лично для него, а не для параноиков из госбеза. Мгновенное, безрассудное доверие человеку, которого ему назначили в напарники, полное подчинение приказам и готовность отдать за него жизнь. Нет. Однажды он её пересилил, не выстрелил в Моргана по прямому приказу, нет смысла влезать в это ярмо сейчас. Над «Последний месяц и Джаред» он завис. Страданиями и проблемами от неё фонило посильней чем от предыдущих. А в памяти не было ничего. Полный ноль. Он помнит о назначении на Тапиту, помнит однообразие последних лет. Ленивые размышления и осторожные развлечения. И наслаждение скукой, желание быть тише комариного писка, чтобы те, кто приписал его к Моргану, вообще забыли о существовании программы Ac-Lez. В их обещания отправить в отставку их обоих он верит с трудом и каждый день ждёт: Моргана положат под скан и выдерут пароль. А ему вычистят память и… Морган… Дженсен вздрогнул. Джефри обещал никогда и никому не передавать эти двадцать символов, его золотую лампу контроля над джинном. А Дженсен сейчас восстанавливается после перезагрузки, в памяти явно кто-то копался, вносил изменения. Значит, прости, Джефри, что подвёл, и земля тебе пухом. С живого с него ничего, кроме ругани, не получили бы. И память о последнем месяце не просто так удалили, положили перед ним на блюдце, рискни вспомнить, если не боишься. А он боялся. Порой лучше не знать своего врага, выполнять приказы и умереть, как солдат. Ведь машина убийства с таким опытом и высокой выживаемостью не просто так кому-то приглянулась. Ну, не ради же генетических разработок его выдернули? Он почти отказался, почти выбрал «нет». У сердца болезненно дёрнулось что-то. Почти незаметное, но замешанное на такой лютой тоске… Он вцепился в эмоции, вытягивая память по капле, ничего конкретного, только оттенки эмоций. Страх, интерес, привязанность… Дженсен с удивлением понял: он умудрился влюбиться. Яростно и безнадёжно, судя по оттенкам грусти. И тёплая волна к сердцу — не безответно. Его тоже любили. Всего один месяц. И больно касаться последних чувств, там горя и боли, тоски и безнадёжности — на целый роман. Конечно всё кончилось плохо, счастливые судьбы только в кино. Ему — только горечь и память. И отказаться от этого, значит, предать всё что было. — Джаред, значит… Он попытался представить как это было. Армеец, других при его работе не встретишь, уверенный в себе здоровяк с короткой стрижкой, немного замедленный в движениях, боится своей силой мебель переломить. И не красавец, Дженсен после Тома от симпатичных на километр отпрыгивал. Уверенный в себе на все двести. И тоска от того, что подписал контракт до их знакомства и теперь уезжать. Или… Без или. Он жив, здоров и в неведении. Уехал и просто не найдёт его, когда вернётся. Он так ярко это представил, что почти отказался от памяти. У него новый хозяин, у Джареда — служба. Бередить раны, чтобы помнить? Владелец и так неимоверно щедр. Дженсен вздохнул пару раз, тело всё еще было непослушной колодой. И выбрал — «да». Он хотел это помнить. Хотел знать, даже если реальность совсем другая. Знание смяло и погребло под собой. Древнеземляне рассказывали сказки про волшебных зверей единорогов. Чистых и прекрасных, исцеляющих смертельные раны своими слезами и разящих в сердце того, кто предаёт. Дженсен влюбился в единорога, и кусочек радужной кости, застрявший в груди, горел и сочился ядом, Джаред обмана не простит. Не вынесет чудовищного самоуправства от оловянного солдатика, притворявшегося человеком. Дженсен впитал память до капли, со всей болью и счастьем, переплетёнными воедино. Призывая взбесившееся сердце вернуться на место. Задышал глубоко, чтобы не вырвалось криком, он всё так же любил своего эрлинга и по-прежнему не представлял, как будет без него жить. Теперь он мечтал о табличке «Прекратить жизнедеятельность? Да/Нет», но перед глазами настырно маячила другая. Дженсен вчитался, не веря глазам, но даже с пятого прохода там предлагалось сменить пароль. Отказаться сменить замок, выкинуть ключ и не позволить больше никому нагло ковыряться в своих мозгах он просто не мог. Его арендатор знал, чем подкупить. Дженсен ткнул в подтверждение, забил в пустые поля номер соцстрахования своего первого начальника вперемешку с именем любимой собаки его секретарши и стал ждать. Это не могло быть ловушкой, зачем столько трудов, если он и так в полной власти? Впервые за длинную жизнь он испытывал любопытство, а не отвращение при перезагрузке. Даже ассоциации с изнасилованием не так беспокоили, мерещился скорее сеанс психотерапии. Из сна выбросило рывком в ломающую боль реальности. Рядом истошно верещал зуммер, перед отвыкшими от света глазами мутно мерцала неведомая надпись, прочитать которую он еще долго будет не в состоянии. Кто бы то ни был, но над его мозгами потрудились гораздо успешнее, чем над телом. Он попытался напрячь мускулы, оценить повреждения и загрузить воспоминания последних минут, ответа не пришло. Напрягать было нечего. В крови ядом растворялся адреналин: хуже, чем бытиё подконтрольным подопытным кроликом, может быть только существование кроликом неподвижным. Для совершенствования программ и реакций — самое оно для исследователей. По краю кабины проступил свет. Крышка медленно открывалась.