Эрлинг

Искусственный пульс — тонкий писк и толчок крови внутри головы. Знакомо до рвоты. Память выдирает из теплого сна рывками — другой Джаред, погибающий на его руках, боль, бьющая прямо в сердце, и отдача — о чем он думал, кусок идиота?! — прошибающая сквозь него в эрлинга. Рвущая его Джареда в клочки. Перед глазами мелькнули пальцы со сбитыми ногтями, бьющиеся о пластик, мажущие кровью. Стон-мычание, которое Джаред ненавидит и держит в себе до последнего, рвется наружу, заполняет вязко пространство. Эклз жрет себя поедом — из-за него! его глупости и неосторожности! Сейчас он Джея не слышит. Иррациональный страх не позволяет коснутся их связи, потянуться, чтобы узнать… Нащупывает на груди ритмоводитель впившегося, запустившего к сердцу лапы стального скорпиона. Писк — биение крови. Если Джаред погиб, лучше закончить все сейчас. Если жив… Дженсен для него — прямая опасность. Он дергает металлического клеща, покрывается холодным потом от слабости и головокружения. Камера заливается гневным визгом. Рывок! Сильнее! Гад держится крепко, тянет клешнями за ребра, царапая надкостницу. От дикой боли руки слабеют. Искин принимает решение, бьет сильным разрядом, выворачивая, кажется, на изнанку. Гибкие ленты захватывают грудь и руки, прижимая к постели. В прозрачной трубке капельницы растворяется перламутровая медуза снотворного. Дженсен плачет. Падает в наркотическую муть, слезы текут по лицу раскаленными каплями. Не нужно лечение, не нужно пришпоривать тормозящее сердце. Ему не нужен мир, где нет… *** Нервные окончания выгорают, он перестает чувствовать боль ярко. Не ощущать совсем — невозможно. Целый ад бушует вокруг. Вся жизнь на кончиках пальцев, бессильных, бесчувственных. Сухожилия рвутся от усилия сжать и удержать руки. Он слышит пульс. Вряд ли свой, его не должно быть. Не должно быть сердца у такого как он, лишнее, нежное, уязвимое… Разорванное на части самым близким. Любимым, узнавшим его секрет. Дезориентирован, но спокоен. Последнее в памяти — кровь на лице Тома и зашифрованный SOS по открытому каналу. Дженсен знает, его группа спаслась, засечь их теперь невозможно. А он должен продержаться, цепляться правдами и неправдами за сознание, сглатывать кровь, молчать. И не разжимать пальцев. Дженсен держится, его создавали для этой работы, он заточен быть скрытным, умным и сильным. Его учили что делать если провал. Сжимает непослушные, скрюченные параличом пальцы и ждет спасения. В смерть он не верит. Мельтешение перед глазами пропадает, словно убрал кто-то петарды, воткнутые перед глазницами. Время смещается пластом, куском подтаявшего желе шлепаясь перед ногами. Не тот провал, воспоминания жирными разводами оседают внутри. Он выжил тогда, его собрали в госпитале. Но парадокс: без сердца он, по определению, лживая бессердечная тварь, шпион и проныра, стал непригоден к работе. Ни яркой игры, ни азарта, ни буйной фантазии. Ушел, чтобы не позориться, долго ругался на Моргана и Харрис, что собрались следом. Когда приходишь в себя, главное — сфокусироваться. Выберешь не тот коридор и прощай, унесет на ту сторону радуги без возврата. Сначала вспомнить кошмар, как рвало по частям, растаскивая на сотню сторон одновременно. Нащупать константу. В пальцах дергается что-то живое. Снова биение сердца. В руках его Джаред. Солнце, свет и радость одной улыбкой. Соблазн и неловкость в одном движении. Дженсен трясет его, привлекая внимание, ему безразличен окружающий ужас, он твердо стоит на ногах. Эрлинг мотается куклой — бессильный. Боль вся внутри, пульс зашкаливает, грудь разрывает болью. Дженсен тянет к себе, обнимает. Руки царапаются об острое: вся спина парня утыкана гарпунами. Острогранные цепи тянут прочь, в толпу корчащихся теней, выдирают насильно из объятий. Дженсен хватается за одну, железо врезается в ладонь, а по спине прошибает холодным потом. Память, заполнившая его, как пустую бутылку, отвратительна. Десятки рук держат, терзают его ради забавы. Он тянется к их сознаниям, но сочувствия нет, им нравится проживать его ужас безопасно. Жажда и голод мутят соображение, насилие и откровенные пытки приводят в животное состояние, Дженсен может только дрожать и мычать, срывая остатки связок. И могильной плитой — безнадежность. Ни веры, ни мечты о свободе. Он точно знает — это продолжится бесконечно. Воздух сгущается, застревая в горле. — Нет! — резко выдергивает гарпун и бросает прочь. Джаред дергается в руках, освободиться. Выкручивается, чтобы скрыть, чтобы провалиться туда, куда его тянут остальные цепи. В глазах слезы и боль. — Нет! — Дженсен вцепляется насмерть, не отпускать! — Брось меня, — влага из глаз прорывает на щеки. — Не рискуй, я не настоящий. Он сникает, отдается во власть кошмарной памяти, по-рыбьи ведется туда, куда тянет крючок. Дженсен обхватывает, прижимает к груди, рвет без разбора чужую память. Ранится о железо, прет напролом через мерзость. — Глупости! Не отдам! Ты — живой и реальный. Сам выбрал, не смей бросать! — Лезвия одно за другим отлетают прочь. Красным измазаны пальцы и кожа. Скользкий, изляпанный кровью эрлинг неверяще смотрит в глаза и оседает, обессиленный, жмется к рукам. Шепчет горячечно: — И ты мой. Выбрал. Дани зря злилась. Я захотел быть рядом с тобой, когда ты поверил, что я могу говорить, — Джаред мазнул его по лицу холодными пальцами, — и понял, что буду, когда увидел, как ты смотришь на меня, не замечая грязи. Цепи с шипением растворились, осталась только одна, ржавая, древняя. Не прикасаясь легко проследить короткую жизнь того, самого первого Джареда. Рожденного без возможности говорить, не пожелавшего ждать помощи от Совета, наивно ввязавшегося в авантюру. Он улетел на корабле с контрабандистами и умер через два дня под сканером мозга, пока писали копию личности, память сохранить не успели. — Он был настоящим. — И умер. Давно. — Я думал, у меня есть семья… — И я у тебя есть. — Не оставишь? — Тебе придется пять лет доказывать, что ты этого хочешь. Гарпун со звоном упал, рана медленно затянулась. Дженсен погладил эрлинга по спине, кожа изрытая шрамами, подживала. Джаред прижался ухом к его груди, щекоча волосками кожу, неудобно упираясь рогом в подмышку: — Хочу слышать. Я уже могу, давай. Эклз погладил его по волосам, все что угодно, пока ему доверяют. Два сердца забились синхронно. *** По отвыкшим от света глазам резануло ярким. Дженсен сморщился. В подсвеченной лучами фигуре опознался Морган. — Проблем с вами… Бестолочи. На грудь опустилось что-то тяжеленное, прижимающее ребра к спине и не дающее дышать полной грудью. Дженсен, все еще сонный, дернулся прочь. Руки были прижаты ремнями — не скинешь. Пересохшее горло не давало рявкнуть, приказать отвалить и убрать с него… Кожу знакомо щекотало, в подмышку жестко упирался рог. Дженсен увидел каштановую макушку, почувствовал горячее дыхание. Затылок взорвался колючей дрожью: — Не смей так больше! За ребро резко дернули зубами. Джаред вгрызся, причиняя боль обоим, доказывая, что не сон, не лекарства, а эрлинг, живой и обозленный. Мир встал на место, сердце выпрыгивало без всякого стимулятора. Дженсен был готов на любые неудобства, пока Джаред рядом. Морган скривился: — Разбирайтесь сами, — не стал освобождать руки, захлопнул крышку. Искин дал новую дозу, в голове поплыло, но Дженсен не боялся спать, к груди, вслушиваясь в ритм сердцебиений и зализывая укушенное место, прижималось самое действенное средство от любых кошмаров. *** Компьютер камеры тормозил и пропускал время пробуждений. Дженсен успевал осмыслить происходящее и определить, где Джаред. В малом пространстве им было неудобно. Эрлинг отлежал ему и грудь и оба плеча, горячий, как печка, облапывал по-медвежьи, угрожающе прикусывая при попытках отодвинуться. При инфаркте требуется неделя на восстановление, в его случае — дня три. Эклз каждый раз засыпал в надежде, что они прошли. Проснулся, впрочем, все равно неожиданно. Руки были распутаны, на месте контактов ритмоводителя и капельниц — нашлепки медицинского клея. В подмышку громко сопел спящий эрлинг. Дженсен купался в ощущении счастья и довольства, пока не понял, что легкое шевеление у бедра и уровень счастья взаимосвязаны. Пакостник был возбужден и притирался к его ноге, косился хитро, обнаружив что раскрыт. — Чуть с ума не сошел, пока тебя ждал… Дани сказала быстро подлатает, а получилось ме-едленно. Круги под глазами не прибавляли здорового вида его внешности, щеки такие же запавшие. Но пылающая упругость внизу информировала о том, что сердечно-сосудистая система восстановлена хорошо. — Не отбивайся терминами. Лучше помоги. Нежный язык смочил слюной сосок, дыхание холодило мокрую кожу и обжигало сухую. Дженсен был не в состоянии переносить такой контраст, под восхищенное шипение эрлинга у него поднялся член. Казалось, тронь — зазвенит. И кости камертоном отзовутся. — Нам нельзя. — Враки. — Может… Про опасения из-за моральной травмы Дженсен и заикнуться не успел. Возбужденный эрлинг выгнулся над ним, чуть не снеся рогами верх кабины, с размаху поджал хвост. Резкий дурманящий запах поплыл вокруг. Хвост щелкнул еще и еще, задевая жесткой шерстью анус, щекоча яйца. Эклз чувствовал эту ласку как на себе, волоски на коже дыбом вставали, эрлинг не считал нужным закрываться, транслировал в открытую, заражая желанием, сводя с ума. В голове бухало: — Раньше не знал, как это сделать, теперь вспомнил. — Снова шелестящий хлопок и усиление запаха. Резкий, мужской, дурманящий. И тонкая нотка свежих цветов. Джаред сполз ниже, ткнулся губами в поднявшийся член, насадился горлом по дури, до спазмов. Втянул, пытаясь достать языком основание. Дженсен вцепился в рога, снял осторожно с члена, подтащил вверх. — Не так все, не так… — лизнул в губы, поймал в сладкий плен весь рот. Показал как можно малым средствами добиться результатов. Эрлинг прогнулся под ним, пойманный, мягкий и податливый, послушный каждому движению языка. Дрожащий в предоргазме от одного поцелуя. — Я… о… — Смотри как, — под восторженным взглядом ореховых глаз он прихватил головку одними губами, ткнулся языком под корону и мучительно медленно начал насаживаться, затягивая член изо всех сил. Давая Джею прочувствовать и свое и чужое удовольствие — от гладкости кожи, скользящей по языку, от власти дарить наслаждение. Эрлинг заскулил тонко-тонко, выплеснулся и обмяк. Глаз не смог сомкнуть, смотрел, как Дженсен облизывается, больше пачкая спермой губы. — Вот та-а-ак. Дженсен не шевелился, оргазм партнера пронесся по нервным окончаниям, как искра по запалу, выжигая любые сомнения. Джаред — его. Он предвкушал долгие и разнообразные ночи, приводящие к взаимному удовлетворению. Эрлинг завозился, пытаясь выбраться из-под него. — А ты не? Давай, ты тоже, — оказывается, и у телепата может заплетаться язык. Слегка косящие, мутные еще глаза смотрели с укором, — давай, я сделаю, я вроде умею… От отвел хвост, надавил возле основания ароматические железы, смазал анус секретом. Боком подъехал под Дженсена, поставляясь. Эклз, одурманенный феромонами, едва не повелся. Тормознуло чувство обреченной уверенности, что так — надо. — Все чушь, давай покажу, — шепнул он в затылок, принимая предложенное, но не торопясь войти. Положил парня на бок, заставил оттопырить зад и свести ноги. — Не все сладкое сразу. Он подразнил, коснувшись пальцами входа, по въевшейся медицинской привычке проверяя степень заживления. Получил локтем в бок за несвоевременные мысли. Втиснулся членом меж бедер, притираясь к коже, чтобы ласкать и анус и корень члена и упираться в эластично поддающуюся головке мошонку. — О! — сказал Джаред после первых движений. — Ахха… — ответил ему Дженсен, поддавая вперед и поднимая скорость. — М… Мма… — выстонал эрлинг, когда в паху начала хозяйничать чужая рука. Дженсен прогнул его под себя, выласкивал, не упуская ни одного нюанса, следил, на что Джаред отвечает охотнее. И долбился, вбивался меж стройных ног. Кто из них замычал, кончая, не задумывались. Шальные и удовлетворенные, они этого не стеснялись. Под звуки запаленного дыхания ловя последнюю дрожь, они лежали в узкой камере и были счастливы. Искин наконец очнулся, паучки шустро прибрали биологические загрязнения. Их усилиями стало можно дышать, не рискуя зайти на следующий тур от передоза афродизиака. — Сейчас день или ночь? Эрлинг выразил удивление как мог, всем затылком. — Ночь. — Хорошо, можно спать. Джаред фыркнул и прошептал: — Я тоже без тебя не мог выспаться. Дженсен расслабленно улыбнулся. Теперь можно было ослабить хватку, расслабиться, накопить сил. Он проснется завтра и сделает все как надо, спасет наконец своего эрлинга.