Ничто не будет прежним

Ночь прошла беспокойно. Почти до самого утра Рому не отпускали навязчивые мысли. Что же будет делать Доппельгангер с пленницей? Что стоит за его «улучшениями»? Но ещё больше художнику не давал покоя вопрос, почему, собственно, его так тревожит судьба тихони? Было ли это банальное любопытство или нечто, более глубокое по своей природе? Эти мысли просочились даже в сновидения, породив причудливый калейдоскоп тревожных образов и сюжетов. И хоть все они забылись с пробуждением, учащённый стук сердца ещё некоторое время не давал забыть о том, что снилось. После умывания Рома отправился в столовую. За прошедшие дни он успел привыкнуть к тому, что Доппельгангер уже сидит в пустом обеденном зале. Сегодня же художник, судя по всему, пришёл раньше всех. Разогрев себе нехитрый завтрак, Рома устроился за столом. Погружённый в свои мысли, он даже не заметил, как напротив сел Пионер. — Доброе утро, Рома. — И тебе не хворать, — ответил художник через паузу и взглянул на собеседника. — Хочу обрадовать: мне удалось создать рабочий прототип артефакта для сбора энергии зла, — Пионер достал из кармана и положил на стол металлическую, судя по звуку, прямоугольную пластинку, обёрнутую тканью. — Оперативно, однако, — усмехнулся Рома. — Секретом фирмы поделишься? — Бессонная ночь… не прошла даром, — Пионер спрятал в ладонь зевоту. — Эта вещь способна собирать энергию зла и перенаправлять её в другие лагеря через пустоту усилием воли человека. — А если он не умеет управляться с этой энергией? — Не проблема. Пользоваться артефактом может каждый. Рома взял пластину и покрутил в руках. — Хмм… Инструкцию написать не успел? — Уверен, ты способен запомнить полсотни слов. Сбор энергии зла осуществляется при держании артефакта в руке. Эссенция поглощается как от носителя, так и от всех людей в радиусе пары метров. При переизбытке энергии зла артефакт нагревается, в этом случае нужно поднять его над головой и резко взмахнуть — эссенция перенесётся в наш лагерь. После этого сбор можно повторять. — Звучит несложно, — пробормотал Рома и вытянул руку с артефактом, подумав о своём неприязненном отношении к Доппельгангеру. Уже через пару секунд он ощутил лёгкое покалывание в ладони и пальцах, и чёрный дымок энергии зла потёк в пластину, как послушное стадо за зов пастуха. Художник направил артефакт на Пионера, но эффекта не последовало. — Не выйдет, — покачал тот головой. — Мои эмоции скрыты глубоко внутри, если вообще ещё остались. — Думаешь, они стёрлись за вечность в лагере? — спросил Рома. — Это было частью моего жизненного пути, — уклончиво ответил Пионер. — Осознанного движения к нынешнему состоянию тела и духа. — И что же это за путь, если не секрет? — Поверь мне, ты не хочешь этого знать, — Пионер резко посерьёзнел. — Даже если бы ты был моим злейшим врагом, даже если бы на моих глазах убил моих близких, я не уверен, что пожелал бы тебе пройти мой путь. Какой великомученик… — Ладно, не хочешь — не говори, — пожал плечами художник и положил артефакт на стол. — И что мы с этой штукой делать будем? — Твоя задача — раздать весь запас таких «штук» попаданцам, которые готовы помогать нам в нашем деле. Посвящать их во все подробности не нужно, достаточно убедиться, что они желают освободиться любой ценой, и провести инструктаж. — А как же уничтожение лагерей? — Оно не остановится. Я поручу Доппельгангеру смотреть в оба. Без тебя ему будет непросто, но он справится. — Тебе виднее. Когда приступать? — Чем раньше, тем лучше. В идеале — сразу после завтрака, — Пионер снова зевнул в руку и многозначительно удалился. Только тогда Рома обратил внимание, что на стуле Пионера висела небольшая квадратная сумка на длинной лямке. Впервые за всё время пребывания в лагере разрушителей Рома обрадовался новому заданию. Оно позволит отвлечься от навязчивых мыслей и заодно узнать, что творится в других лагерях. Со времён дружбы с Юлей художник уже успел почти забыть это сладкое чувство новизны. Только сейчас он в полной мере осознал, что бесчисленные миры снова открыты перед ним и проводник больше не нужен. Рома сам в состоянии посетить десятки, а то и сотни лагерей «Совёнок»! Может, всё-таки в них что-то изменилось за прошедшие циклы? Художник быстро доел завтрак, отнёс посуду на кухню, вернулся и надел сумку через плечо — она оказалась достаточно увесистой, пластин там было с полсотни. Не желая задерживаться, Рома быстро покинул столовую, нащупал в кармане пионерский значок и отправился в собственную одиссею. Хочу перейти в мирок, который был бы похож на этот, — подумал художник. Лучше будет начать с малого. Первый лагерь, куда занесло путешественника, действительно, вроде бы не отличался от лагеря Пионера. Такой же тихий, несмотря на приближающийся полдень, без единого звука, который мог бы издать человек. Значит, переходы во многом зависят от осознанного желания. Рома огляделся — от места перемещения были хорошо видны медпункт и крайние домики жилого сектора. В одном из них обычно жили активистка и библиотекарь. Забыв на время о неприязни к самому существованию опостылевших пионерок, художник решил проверить их жилища. — А вдоль дороги мёртвые с косами стоять... И тишина, — заключил вполголоса Рома. В принципе, результат оказался ожидаемым: все домики были пусты. Как и в лагере Пионера, там ничто не могло даже намекнуть на свершившееся насилие. Выяснять, что же именно произошло с местными, Роме не хотелось. Он ещё несколько минут просто гулял, наслаждаясь тишиной, прежде чем вспомнил, что значок перенёс его сюда не просто так. Нужно было найти того попаданца, который наверняка был ответственен за безмолвие лагеря. Ближайшим местом к краю жилого сектора был медпункт. Туда художник и отправился, доверившись интуиции. В былые времена он редко заходил в обитель медсестры. Неприятные воспоминания о долгом лечении после травмы, раздражающие манеры единственного медика в лагере и то, что она почти не покидала своё рабочее место, мало отличало медпункт от жилых домов в глазах Ромы. И всё равно чутьё указывало туда. Художник открыл дверь… Внутри за столом, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, сидел Семён. На столе стояло несколько склянок и наполовину пустой стакан. Вся эта картина напоминала последствия бурной попойки, однако единственный её возможный участник мало походил на пьяного. Он скорее производил впечатление мечтателя, что погрузился в собственные грёзы. Едва Рома переступил порог, Семён проснулся и абсолютно спокойно посмотрел на пришельца. — Здравствуй. Тебя привело сюда отчаяние, не так ли? — Не в этот раз, падре. Моя цель вполне конкретна, — возразил художник и прошёл вглубь. — У всех нас она едина. Вопрос лишь в том, верим ли мы в её достижение, — Семён встал из-за стола. — Раз ты освоил переходы, мне явно нет смысла представляться. Но как зовут тебя? Только сейчас до посланца донёсся едва уловимый запах спирта изо рта Семёна. — Рома. Парни пожали руки, и художник продолжил: — Спасение, если ты про него, есть цель конечная. А сейчас я занят другим. Мне нужно понять, готов ли ты на всё ради конечной цели. — Сколько раз этот вопрос был задан, не счесть, — Семён медленно прошагал к окну. — И мной, и мне... Все, кого я знал в других лагерях, уже давно отчаялись что-то изменить. Я, признаться, тоже последнее время ловлю себя на подобных мыслях. Искать утешения мне приходится лишь в знаниях, — он развернулся к художнику. — Не откажи в услуге, позволь устроить тебе небольшую экскурсию, а там уже решай, достоин я или нет. — Вот так сразу? Без всяких мудрёных проверок на вшивость? — Не помню, чтобы ты чесался, — улыбнулся хозяин лагеря. — Тогда валяй, — хмыкнул Рома. — Начнём, — Семён шагнул к шкафчику с медикаментами. Содержимое его оказалось совсем не таким, как художник привык. Вместо обыкновенных пузырьков стояли бутыли со странными жидкостями разных цветов, от жёлтого до голубоватого. — Здесь мой фармацевтический уголок. Яды, противоядия, экстракты органов, прочие снадобья, — хозяин лагеря достал пенициллиновый пузырёк. — Вот это, к примеру, сыворотка правды на основе скополамина. Несколько миллиграммов внутривенно — и придётся проявить невероятную силу воли, чтобы не расколоться. Но даже она бессильна перед вопросами о райцентре, связи и возвращении. — Тогда какой в ней прок? — Любое знание рано или поздно пригодится. На деле — в теории или же просто сохранит рассудок. Посланец не стал отвечать. — Вижу, фармацевтика не для тебя, — Семён убрал пузырёк и закрыл шкаф. — Пройдём же в мою основную лабораторию. Слегка усмехнувшись слову «лаборатория», Рома вышел из медпункта, а следом и Семён. Учёный повёл гостя через площадь. — Ты каждый виток заполняешь шкаф своими зельями? — поинтересовался художник. — Да. Было время, когда ко мне, как в аптеку, стекались попаданцы из множества миров. Кто-то просил наркотиков, чтобы забыться от безысходной жизни, кто-то хотел уничтожать местных более изощрёнными и изысканными способами… Но рано или поздно все они забывали обо мне и моих изысканиях. Скажу честно, поначалу я на них обижался. Потом стало всё равно. Теперь у меня одна цель — сохранить и преумножить свои знания. — Ты по справочникам научился всему этому? — Они дали лишь основу для экспериментирования. Я встречал парней, которые все эти справочники наизусть знали, а толку? Пока не отправишь разум в свободный полёт, нечего ждать незаурядных результатов. — Те склянки — вершина полёта твоего разума? — Отнюдь. Я не ограничиваюсь фармацевтикой. Сейчас всё увидишь сам. В голове художника всё прочнее поселялись сомнения, а сможет ли такой сдержанный и спокойный Семён стать добытчиком эссенции эмоций? Он всё больше напоминал Пионера, если бы тот питал слабость к алкоголю. Может, прибытие в этот лагерь было ошибкой и впустую потраченным временем? Или же учёный просто не выдавал свой истинный потенциал? Художник решил пока не раскрывать все карты и понаблюдать за умельцем. Парни подошли к столовой. На дверях висел тяжёлый замок. Пара щелчков — Семён открыл дверь и первым прошёл внутрь. А гостя пропустить? Где ваши манеры, Семён Семёныч? Впрочем, черт с тобой. Лишь бы не разочаровал... — подумал Рома и последовал его примеру. Интерьер был неузнаваем. Окна были закрыты плотной тканью, из-за чего освещение походило на вечернее, столы были составлены по три шутки друг к другу; на половине из них лежали тела, покрытые с головой простынями; на остальных — медицинские инструменты, банки, тазики. На стенах были развешаны планшетки с какими-то записями. В воздухе витал запах хлорки и хозяйственного мыла. — Едрить твою налево... — пробормотал художник в изумлении и шагнул к ближайшему столу, однако тут же осёкся от крика Семёна: — Куда без халата и сменки?! — Чего?.. — обернулся Рома и снова обомлел. У входа в столовую на гвоздях висели два медицинских халата. В третий уже был одет хозяин лагеря и указывал пальцем на несколько пар тапочек рядом. — Это обязательно? — Обязательно. Знания не терпят неряшливости, — отрезал Семён. Рома на мгновение захотел оставить сумасшедшего педанта наедине с его требованиями, однако всё же передумал. Художник солгал бы, прежде всего, самому себе, если бы сказал, что его нисколько не заинтересовала деятельность Семёна. Ради этого можно было и потерпеть блажь. Оставался гораздо более важный вопрос: есть ли у него эмоциональный потенциал, или же он давно выгорел, оставив лишь подобную роботу оболочку? Переобувшись в тапочки и надев халат, Рома получил очередное распоряжение: — Застегнись! Здесь храм медицины, а не кабинет главврача! Зануда, — с толикой раздражения подумал Рома, но выполнил и это требование. Теперь художник смог пройти к столам. Приподнимать простыни и смотреть, кто под ними, не было никакого желания. Внимание художника больше привлекло содержимое пластмассовых тазов. Медицинские смотровые перчатки со следами крови, обрывки марли и полотенец, скомканная бумага, даже несколько прядей волос… — Насколько хорошо ты знаком с анатомией? — послышался голос Семёна. — Руку от ноги отличаю, — бросил Рома, подняв глаза. — Понятно... — вздохнул прозектор и развернул к себе планшетку, которую собирался протянуть гостю. — Тогда постараюсь рассказать всё максимально доступным языком. Ты ведь наверняка в своё время интересовался, обычные ли у пионерок человеческие внутренности? — Было дело. — Я пошёл дальше и неоднократно провёл полное вскрытие каждого обитателя лагеря. Думаю, не удивлю фактом, что разительных отличий от человеческой анатомии ни у кого нет. Рома на мгновение вспомнил Юлю и внутренне усмехнулся. — А что, есть не разительные? — Есть, — Семён выдержал небольшую паузу. — Разве что незначительные отклонения от нормы в строении больших полушарий головного мозга. Но описывать их не вижу смысла. Гораздо больше интересного случается при вскрытии особой категории людей... — И какой же? — художник в это время повернул голову в попытке разобрать странный рисунок на стене, похожий на причудливую паутину. — Попаданцев! — неизменно спокойный голос Семёна прозвучал зловеще. Осознав услышанное, Рома с разворота замахнулся тростью и едва успел остановить оружие в нескольких сантиметрах от лица прозектора. Тот не предпринимал ни малейшей попытки напасть или защититься. — Расслабься, — Семён прикоснулся к трости двумя пальцами и медленно опустил её. — С особыми людьми лучше не конфликтовать, ведь в этом мире бесконечного однообразия любая исключительность на вес золота. — Чем же, по-твоему, я так исключителен? — Художник не стал до конца опускать верный посох. — Ты не Семён, которого можно найти в каждом лагере. Ты не в отчаянии, безумие если и было, то прошло. Я до сих пор не понимаю причин твоего визита, однако сразу вижу, что ты твёрдо намерен достигнуть цели. — Мою цель ты узнаешь позже, — отрезал посланец. — Продолжай экскурсию, не испытывай меня. В следующий раз останавливаться не стану. Надо держать ухо востро. Тут уже не до шуток. — Извини, мой язык далеко не так точен, как скальпель. Постараюсь изъясняться точнее, — Семён посмотрел на рисунок, что заинтересовал гостя. — Здесь изображены мои попытки запечатлеть расположение мультиполярных нейронов мозга. Я стараюсь не убивать попаданцев: не хочу кровавой вендетты. По одному я с ними ещё могу справиться, но вот двое станут мне серьёзной проблемой. — То есть тебе уже приходилось сражаться? — И с подопытными, и с их защитниками. Хоть я не силач, заставить противника пасть умею. Вернёмся к делу. Если попаданец и оказывается у меня на столе, то практически всегда это отчаявшийся человек с потухшими глазами. Живущие осмысленно, вроде тебя, гораздо интереснее как собеседники. А девушки могут удовлетворить мою жажду новых знаний гораздо лучше. — Тебе встречались девушки-попаданки? — удивился художник. — Человек пять, не больше. Они для меня практически бесценны. Пионерки уже изучены вдоль и поперёк, парней тоже хоть отбавляй. Но неизведанное женское тело... Сколько неисследованной индивидуальности... — Семён на пару секунд прикрыл глаза от воспоминаний. — Глубоко исследовал? — прищурился Рома. — Держи свои грязные намёки при себе, — возмутился Семён. — Я учёный, а не похотливое животное. — Ты человек, прежде всего. — Человек науки. Исследователь тяжело выдохнул и продолжил рассказ: — Помню, ко мне пришёл однажды давний клиент, что баловался наркотиками, и в качестве благодарности притащил попаданку. А я тогда как раз хотел испытать свой экстракт гормона, вызывающего сокращения матки. — Так она же вроде... — Да. В матке есть мышечный слой, способный сокращаться даже без беременности. Естественно, это крайне болезненно. Художник не подал виду, однако такое заявление пришлось ему не по нраву. К чёрту местных, ещё не факт, что это люди в полном смысле слова. А вот попаданцы, тем более попаданки... С другой стороны, перезагрузка стирает практически все последствия... В любом случае с этим учёным нужно держать ухо востро. — Обычно я ради подобного просто привязывал подопытных парой верёвок к кушетке, — продолжил учёный. — А эта попаданка умудрилась каким-то образом не только побороть боль, но даже сбежать, разбив склянку о мой затылок. Сейчас Рома уже не смог сдержаться и тихонько посмеялся в кулак. Глядя на промелькнувшую в глазах Семёна злобу, он ощутил подобие справедливого возмездия. Учёный понял это сразу и посмеялся в ответ, наигранно и не размыкая губ. — Неудачи дают нам возможность осознать ошибки и перестать их повторять. Это тоже был опыт, пусть и отрицательный. Теперь я использую кожаные ремни. Но довольно абстрактных разговоров. Пора показать тебе самую кропотливую свою работу, — Семён провёл художника к одному из дальних столов. Рядом с ним стояло нечто, прикрытое пододеяльником и очертаниями напоминающее сидящего на стуле человека. Догадка подтвердилась сразу же, когда учёный сдёрнул окровавленную вуаль. Действительно, на стуле сидел парень с раскрытой черепной коробкой! Он был без сознания, голова удерживалась в вертикальном положении самодельным штативом. Обнажённый мозг был пронзён в нескольких местах тонкими иглами, к паре из них были подсоединены провода, уходящие куда-то вниз. Рома проследил их путь взглядом — заканчивалась конструкция вилкой в розетке. — Это как понимать? — пробормотал художник. — За столько циклов я осознал одну простую истину, — учёный выдержал небольшую паузу. — Нет совершеннее оружия, чем наш мозг и заключённый в нём разум. Мозг хранит больше тайн, чем все лагеря, вместе взятые. И я хочу познать их. Семён достал из кармана смотровые перчатки и надел их. После чего зашёл жертве эксперимента за спину и достал откуда-то небольшой переключатель, через который провода с иглами шли до самой розетки. — Смотри, — сказал учёный и щёлкнул тумблером. Художник обернулся к жертве эксперимента — лицо парня искривилось в жуткой ухмылке. Глаза были по-прежнему закрыты. Неужели это произошло под действием тока? — Честно скажу, я не ждал гостей, иначе бы смог подготовить всё к гораздо более впечатляющей и полной демонстрации, — посетовал Семён. — Ни к чему эти помпезности, — фыркнул Рома. — Отнюдь. Всегда есть вероятность, что я так найду единомышленника, который станет, скажем, моим лаборантом, — возразил учёный, ловко вытаскивая тоненькие иглы. — А то две руки уже порой не справляются, — добавил он вполголоса и отвесил пощёчину сидящему парню. Художнику это показалось бессмысленным, однако жертва эксперимента, на удивление, была жива. От удара пациент медленно, насколько позволил штатив, повернул голову в сторону учёного и приоткрыл глаза. Ухмылка на лице сменилась отрешённостью и пустым стеклянным взглядом. Несмотря на то что глаза были устремлены на Семёна, у Ромы по спине пробежали мурашки. — Ты слышишь меня? — спросил учёный. — Да… Я слышу тебя… — бесцветным голосом произнёс парень. — Что ты чувствуешь? — Семён снова воткнул в область затылка иглу с проводами. — Есть хочу... — прохрипела жертва. Теперь ухмылка появилась на лице у учёного. — А теперь? — он вонзил другую иглу, чуть сбоку. — Жарко... Очень жарко... Художник неосознанно прислушался к собственным ощущениям — вроде обычная температура в помещении. Семён тем временем взял со стола термометр и радостно показал Роме — двадцать градусов. — Впечатляет? — спросил он гостя. Рома только и смог протянуть: — Мда-а уж… — Это лишь самое элементарное. Я раздражал структуры, ответственные за ощущения, — учёный снова накрыл жертву и щёлкнул тумблером. — К сожалению, я только начинаю познавать это чудо природы. А вот что будет дальше... Если преодолеть все преграды, разгадать сложнейшую структуру мозга и научиться изменять её, можно... можно... да хоть весь мир перекроить! Последнюю фразу Семён произнёс с таким придыханием, что оно было похоже на эффект плотского удовлетворения. А доктор Франкенштейн не такой бесчувственный, каким казался поначалу. Что ж, пусть он конченый псих, добывать энергию зла у него должно получиться. — Ну что ж, пришла пора, — сказал художник вслух. Учёный посерьёзнел. — Хочешь знать мою цель? Меня отправили искать попаданцев, готовых убивать обитателей лагеря сколь угодно жестоко ради надежды на спасение. Семён задумчиво закрыл рот рукой. — Звучит необычно. Но стоит начать с того, что я против необоснованной жестокости. Чаще всего в страданиях пионерок нет прока для науки, они только искажают результаты экспериментов. Да и с чего ты взял, что эта надежда не просто сотрясание воздуха? — С того, что меня послал Семён, способный уничтожить целый лагерь. Просто обратить в ничто взмахом рук. Он дал мне вот это, — посланник Пионера достал из сумки один из артефактов и показал удивлённому учёному. — Подумай о той попаданке, которая оставила тебя с носом. Сосредоточься на своём гневе. Семён усмехнулся, но всё равно закрыл глаза и сконцентрировался. Брови медленно нахмурились, слегка обнажились кремовые зубы. Выждав появления нужного эффекта, Рома скомандовал: — Смотри! Учёный вернулся из грёз и заметил тонкие чёрные струи энергии зла, что выходили из его лица и рук, устремляясь внутрь артефакта в ладони художника. — Это твои материализованные чувства. Тот, кто послал меня, использует их, чтобы найти путь к возвращению. Семён одними глазами выразил удивление. — Ты не перестаёшь меня поражать, Рома. Скажу честно, такого я ещё не видел за все прожитые циклы. Как работает эта вещь? — Не знаю. Моё дело — найти достойных попаданцев. Возьми. — И что я должен с этим делать? — Семён принял артефакт и покрутил его в руке. — Просто держи постоянно при себе и делай то, что доставляет местным как можно больше боли и страха. Думаю, твои исследования могут претерпеть некоторые изменения, а то и вовсе подождать. — Страдания местных помогут добывать вот этот дым? — Именно. Когда артефакт нагреется, выйди на улицу, выстави руку с ним вверх и взмахни. А мне пора. Надо продолжать поиски. Художник прошёл до выхода, уже снял халат и тапочки, когда послышался оклик Семёна: — Рома! Тот обернулся. Учёный по-прежнему стоял у стула с полумёртвым парнем, провожая гостя взглядом. — Мой лагерь посетили сотни попаданцев, и практически все, кто приходил больше одного раза, звали меня Доком. Зови и ты. Интуиция подсказывает мне, что мы ещё встретимся. — Хорошо, — ответил Рома, зажал в кулаке значок и перенёсся из лагеря. *** Вопреки ожиданиям, следующие пять-шесть лагерей не так запомнились художнику, как угодья медика. Один Семён и парочка незнакомых попаданцев вели себя довольно стандартно для стадии, которую Пионер назвал безнаказанностью. Тем не менее все трое получили указания по сбору энергии зла, хоть Семёну пришлось сначала доказать, что Рома не порождение лагеря. Очевидно, он и понятия не имел о множественности миров. Ещё два-три Семёна только осознали саму временную петлю и были в отчаянии: рыдали, прятались. Рома хорошо помнил указания Пионера, что от таких много эссенции эмоций не добиться, а потому не стоит переводить артефакты. Отчаявшиеся без промедления оставлялись наедине со своим незавидным положением. Одному даже пришлось несильно врезать тростью, когда Семён схватил художника за руку и умолял увести его из лагеря куда угодно. Число посещённых миров уже перевалило за десяток, когда слепой случай занёс Рому в «Совёнок», укрытый вуалью беззвёздной ночи. Первым, что художник отметил для себя, был несущийся со стороны спортплощадки неестественный запах чего-то палёного. Сгоревшего мяса… Бензина… Таким Рому нельзя было удивить. Однако он не хотел делать поспешных выводов и отправился к жилым секторам в поисках местного тирана. В темноте разглядеть что-то было непросто, хотя художник и отметил для себя, что здание склада успело на этом витке пережить пожар, судя по копоти на стенах. У поворота к памятнику Рома нашёл первый в этом «Совёнке» источник света: деревья по бокам площади были украшены гирляндами. Своими разноцветными огоньками они создавали атмосферу радости и праздника, которая резко контрастировала и с настроением художника, и с наиболее вероятным состоянием местного попаданца. Но что самое важное, гирлянды неплохо освещали площадь вокруг Генды… Окинув её взором, Рома снова не смог сразу поверить своим глазам. Рядом с ближайшей к памятнику скамейкой стоял обеденный стол, а за ним сидели трое вожатых, привязанных верёвками к стульям! Кое-как повернув голову в сторону художника, они изо всех сил замычали заклеенными ртами, однако Рома остался глух к мольбам. Его больше заинтересовала до боли знакомая фигура у самого постамента Генды. Это была обмякшая красноволосая девчонка в порванной футболке. Она была привязана цепью к бронзовому постаменту, а под ногами у неё валялась небрежная куча хвороста, облитая, судя по знакомому запаху, бензином. Тут что, поселился инквизитор Торквемада?.. — едва подумал художник, как из-за Генды показался хозяин лагеря. Парень был одет в странный серо-бурый балахон с капюшоном, напоминающий монашескую рясу и перевязанный верёвкой вместо пояса. Руки попаданец держал перед собой, переплетя пальцы и приклонив к ним голову, словно в молитве. Шаги его были практически бесшумны, и лишь нечленораздельное бормотание могло заглушить отчаянные попытки вожатых позвать на помощь. Для художника это уже сулило нечто небывалое, так что Рома подошёл поближе к столу и опёрся на трость обеими руками. Слегка сгорбленный парень поравнялся с постаментом и опустил руки. Только тогда стало заметно, что лицо его было скрыто под потрёпанным респиратором с двумя громоздкими круглыми фильтрами по бокам. Но даже по глазам и чёлке в «инквизиторе» можно было опознать Семёна. — Покайся, дитя. Покайся во всех грехах своих, и твоя душа встретится с вечностью чистой и безмятежной… — пробормотал Семён, склонившись к девчонке. Та не реагировала. Рома присмотрелся к ней — на плечах и лице виднелись следы ожогов, длинные и тонкие, как от раскалённых прутов. — Ну же, дитя! Это твой последний шанс увидеть истинную вечность! — Семён приподнял голову пленницы за подбородок. По-прежнему не было никакой реакции. Семён отпустил девчонку и вздохнул так, что воздух из респиратора вышел почти со свистящим звуком. — Грешница не захотела спасать свою осквернённую душу! — закричал он в полный голос. — Как обвинитель Обугленного Совета я призываю воздать ей по заслугам сполна! Вы согласны, судьи? — Семён повернулся к столу с вожатыми и встретился взглядом с художником. Карие глаза под чёлкой заметно округлились, инквизитор на секунду опешил. Рома же сохранил прежний невозмутимый вид: — Продолжай, я не буду мешать. — Кто ты такой?! — воскликнул Семён и указал на Рому пальцем. — Ты послан кем-то или пришёл сам, чтобы стать свидетелем нашего суда? Его крики уже начинают раздражать. Ладно. Подыграю ему немного. — Я прибыл из другого лагеря, чтобы найти достойных принять участие в плане по возвращению в родной мир, — отчеканил Рома. На пару секунд воцарилось молчание. — Твой ответ заставляет моё сердце трепетать, пришелец. Неужели в твоей власти вожделенное возвращение? — Семён опустил руку и шагнул к художнику. Тот в ответ сразу чуть отступил. — Моя власть весьма ограничена. Однако власть того, чей я посланник, превосходит любого попаданца, — Рома вспомнил слова Пионера при знакомстве. — И он желает найти тех, кто сможет добыть ценнейший ресурс для своей работы — страх и ненависть местных. Готов ли ты и дальше сеять хаос в лагере, инквизитор? — Я не сею хаос! Моя миссия — очищение огнём! — возмутился Семён. — Так докажи свои слова! Дай убедиться, что не бахвалишься ты понапрасну! — Роме стало даже немного смешно от подобного передразнивания сумасшедшего. — Узри же исполнение миссии моей! — с этими словами безумец подошёл к вожатым. — Вы всё видели своими глазами! Дитя отказалось очиститься добровольно! Я должен сделать это сам. Вы согласны, судьи? Не дожидаясь ответа, Семён подскочил к столу, схватил за голову двух вожатых и несколько раз приклонил их к столу под отчаянные попытки вырваться из цепких пальцев. Рома усмехнулся от очевидной ассоциации с театральными куклами. — Двух голосов из трёх достаточно. Очищение начинается! — пылкий инквизитор ловко вытащил из кучи хвороста одну палку, обмотанную с конца марлей. Вторая рука скользнула за пояс — в тусклом свете гирлянд блеснула металлическая зажигалка. Ещё секунда — и факел вспыхнул. Художник успел за это время достать из сумки зачарованную пластину. Вожатые замычали что было сил и задёргали связанными руками. — Наш мир был рождён в огне! Огонь страсти порождает новую жизнь человеческую! Огонь в сердце горит до тех пор, пока ясна цель жизни! Огонь издревле пожирал павших в славных битвах! Так пусть дитя покинет этот мир, как они! — инквизитор выставил факел над хворостом и разжал пальцы. — Аминь, ёпта… — пробормотал Рома. Пламя объяло пленницу мгновенно. Семён развернулся к Роме и застыл как вкопанный: из тел вожатых плотным облаком сочилась энергия зла, собираясь без остатка в сжатую ладонь посланника! Это продолжалось около десяти секунд, прежде чем пленники обессиленно не упали на стол, а Рома не показал инквизитору заветный артефакт. Художник, конечно, ожидал ошеломления, однако сам удивился реакции: Семён упал на одно колено и склонил голову, тяжело и шумно дыша сквозь респиратор. — Если отбирание души ты назвал ограниченной властью, то мне и представить боязно, на что способен твой господин! — От последнего слова Рому заметно передёрнуло. — Я готов стать частью его замысла, только скажи мне в лицо… — Семён одной рукой сбросил капюшон, а другой сорвал респиратор с лица, — …я достоин оказался? Повисла пауза. В тишине слышны были только треск костра и предсмертные стоны девчонки, которую жар и боль вернули ненадолго в сознание. — Достоин. Встань же, воин свободы, и прими мой дар. — Посланник медленно протянул Семёну пластину — тот склонил голову и не глядя взял артефакт обеими руками. Похоже, инквизитор полностью вошёл в образ воителя, которого могучий волшебник посвящает в рыцари и даёт великое поручение, способное изменить облик мира навсегда. Такой спектакль Роме уже порядком наскучил, однако хотелось довести дело до конца. — Исполняй своё очищение. И помни: ты не забираешь души. Ты накапливаешь материализованные чувства врагов. Собирай их как можно больше, каждый день отдавай честь тёмному искусству, поднимая инструмент над головой, и тот, кто послал меня, воздаст тебе по заслугам. А я отправлюсь дальше. С этими словами Рома поправил ремень сумки, сжал в кулаке значок и приготовился к переходу, но Семён остановил его: — Посланник! Можешь ли ты пожаловать мне ещё один артефакт? Я знаю не менее достойного парня в другом лагере и смогу сэкономить тебе немного времени. Конечно, в нашем распоряжении целая вечность, но даже в ней вожделение свободы не растворить! А ты, оказывается, умеешь не только раздражать. Плюс один тебе к карме, — подумал художник и молча передал инквизитору вторую пластину. За те несколько секунд, пока Рома настроился на перемещение, Семён успел снова натянуть на лицо респиратор и громко прохрипеть: — Пилат будет доволен! *** Появившись в лагере Пионера, художник решил немного передохнуть. Если параллельные миры были похожи, как песчинки, то парни с длинной русой чёлкой на глазах походили на песчинки лишь внешней идентичностью. Отсюда вытекало второе обстоятельство, которое не давало посланнику покоя, — эмоциональный и поведенческий контраст. После увлечённого и в то же время рационального Дока, бесстрастного Пионера, прочих Семёнов в кровавом безумии и отчаянии театральность инквизитора воспринималась как нечто чужеродное, неправильное. Разве так должен вести себя человек спустя целую вечность во временной петле, когда практически всё вокруг перестаёт иметь значение? А с другой стороны, между Доком и Пионером, если задуматься, тоже лежит огромная пропасть как в жизненных приоритетах, так и в накопленном могуществе и знаниях. Выходит, к такому разнообразию нужно просто-напросто привыкнуть. Как стали привычны трёхнедельная зацикленная смена, одни и те же лица, досконально изученная территория лагеря. Не стоит так обращать внимание на одного безумца. Сумка с артефактами ещё полная, дальше предстоит обойти не один десяток миров. И кого там можно встретить, наверняка не скажет никто… Солнце приближалось к горизонту. Рома посмотрел на часы мобильного — обычное время ужина. Если поторопиться и быстро пересечь жилой сектор, даже есть шанс получить неостывшую порцию. Когда художник уже поднимался по ступенькам крыльца, навстречу ему вышел Доппельгангер. На удивление, владыка энергии зла только бросил на Рому неопределённый взгляд и удалился. Никаких колкостей, ни малейшего презрения на лице. Видимо, за этот день он устал не меньше художника. В какой-то мере это немного польстило Роме: без него даже человек со сверхспособностями вынужден выкладываться на полную, чтобы дело шло в прежнем темпе. На кухне Рому ждала жареная картошка с колбасой. Было видно, что готовили на скорую руку, хоть и старательно. Художник не стал утруждаться поиском тарелки и, взяв ложку и стакан компота, вышел со сковородой в обеденный зал. Ужин прошёл быстро и спокойно. В последнее время Рому всё чаще посещали отголоски мыслей, что именно этого ему не хватало в обыденной жизни отшельника из шахт — вкусной еды. А для этого она должна была быть приготовленной не в промышленных масштабах на весь лагерь. К тому же в том, что её не нужно готовить самому, скрывался ещё один ощутимый плюс такой стряпни. Уже когда Рома расправился с основным блюдом и принялся за компот, в столовую зашёл Пионер. — Приятного аппетита. — Он подсел к художнику. — Спасибо, — кивнул Рома. — Как успехи? Были проблемы с попаданцами? — Нет, по крайней мере, пока. Артефакты расходятся как шаверма на вокзале. — Художник допил компот. — Это радует. — Пионер встал, взял сумку и проверил её на вес. — Отличная работа. Доппельгангер уже начал получать энергию зла. — Ага… — выдохнул Рома. Он не сомневался, что Пионер догадался о встрече на крыльце. — Сегодня мы собирались уничтожить ещё один лагерь, и я подумал, стоит совместить полезное для всех и приятное для тебя. — Глава команды сел обратно. — Ты о чём? — Это будет твой лагерь. Тот самый, в котором мы впервые повстречались. Ты ведь часто представлял себе, как он навсегда обращается в ничто? — Твоя правда… — пробормотал художник. — Когда выдвигаетесь? Пионер слегка пожал плечами: — Ты как раз поужинал, Доппельгангер должен за это время восстановить силы. — Тогда пойдём. Рома быстро отнёс посуду на кухню и вслед за Пионером направился на площадь. Всю дорогу его не покидало странное ощущение неверия. Неужели это правда? Лагерь, который столько циклов держал художника в заточении, вот-вот перестанет существовать! И пусть он, по сути, ничем не отличался от тех, чью гибель Рома наблюдал в последние дни, сердце предвкушало нечто вроде расправы над личным врагом. За то время, пока художник искал адептов разрушения, памятник успел превратиться в подобие аккумулятора, накапливающего энергию зла от всех, кто получил заветные артефакты. Доппельгангер стоял, положив руки на постамент, и собирал в себя мистическую субстанцию, которая окутывала его сверху подобно необычно низкой туче. Пока он собрал достаточно эссенции, прошло около минуты, которую Пионер и Рома вынуждены были прождать в тишине. — Я готов, — наконец обернулся Доппельгангер и посмотрел на художника. — О, мне уже можно исполнять только свои обязанности? — Роман с нами ненадолго. Но взгляни на это с другой стороны: у твоих способностей широкий спектр применения, и найти им альтернативу никак нельзя, — заметил Пионер. Рома постарался пропустить эту фразу мимо ушей. — Слова любого работодателя в настоящем мире, когда хочешь уволиться, — проворчал Доппельгангер и подал руку главе команды. — Давай скорее уже закончим это: мне надо вернуться к своей работе. — Мы не задержимся, — с этими словами Пионер взял обоих парней за руку и перенёс в нужный лагерь. «Приземление» произошло на крыше столовой. Доппельгангер как обычно негромко выругался, а Рома в последний раз окинул взором ненавистные окрестности, пока Пионер готовился. И в тот самый миг, когда разрушитель дал команду Доппельгангеру, а земля содрогнулась, художник заметил активистку, идущую от столовой в компании уникального попаданца. Они остановились в недоумении от подземного толчка, но внезапно блондинка обернулась… Даже издалека по её глазам можно понять, что она не забыла художника. Раздался грохот — началось уничтожение мира. Невысокий бритоголовый парень в куртке схватил активистку за руку и что было сил бросился бежать. За ними едва поспевала вожатая. Но вот она с криком исчезла в пустоте… Потом, в нескольких шагах, так же пропал ещё какой-то статист… Рома следил за этим сначала без особого интереса, однако с каждой жертвой его всё сильнее наполнял восторг. Именно его камера во всей необъятной сверхъестественной тюрьме сейчас перестаёт существовать! Именно те «куклы», бывшие когда-то олицетворениями вечности и отчаяния художника, сейчас исчезают навсегда в страданиях! Если раньше Рома выполнял задания Пионера, будучи словно во сне, теперь он пробудился окончательно. В душе разгорелись чувства, которые вроде бы убило беспощадное время. Хотелось объять взглядом весь лагерь, увидеть гибель каждого его обитателя, услышать все их крики… Да… Катитесь в ад… Но чем сильнее художник пытался уследить за всеми, тем быстрее он начал осознавать, что это попросту невозможно. Пустота, окружившая разрушителей, позволила унять пыл в груди и вернуть на место мысли. Такую картину можно будет застать ещё много раз, когда Рома закончит выполнение задания. Наконец, Пионер опустил руки и громко выдохнул: — Ты доволен? Художник секунду помедлил с ответом, чтобы прислушаться к собственным ощущениям. — Знаешь, даже как-то на душе легче стало. Спасибо. — Ты особо не обольщайся: не только ты получил такое «подношение», — фыркнул Доппельгангер. — Что ещё раз показывает моё одинаковое отношение ко всем подчинённым, — заключил Пионер. — Рома, ты успеешь сегодня посетить ещё несколько лагерей… С каждым словом ему всё тяжелее удавалось скрывать смертельную усталость. — Хорошо, — кивнул художник и совершил скачок в очередной «Совёнок». Он поймал себя на мимолётной мысли, что и такое странствие меж миров начинает приедаться, особенно из-за того, что каждому попаданцу, с кем удавалось наладить контакт, приходилось с нуля объяснять принцип работы артефактов. *** Четыре лагеря не запомнились практически ничем. Снова на каждого потенциального добытчика энергии зла приходился парень, который не вызывал у путешественника ничего, кроме раздражения. Речь о цели своего визита в лагерь художник успел заучить наизусть, как школьное стихотворение. Пятый «Совёнок» сначала показался ему таким же невзрачным. Всё те же домики, та же тропинка, только с брызгами крови — верный признак лагеря, чей пленник перестал сдерживать свои звериные желания. Осталось только найти этого «хозяина жизни». Не успел Рома пройти и десятка шагов, как из-за поворота показался один из вожатых. Он торопливо шёл, боязливо оглядываясь по сторонам. В руке у вожатого была большая канистра, в которой шумно плескалась вода. Увидев художника, растрёпанный парень тут же подбежал к нему и схватил за руку: — Скорее в дом! — вожатый потащил Рому к ближайшему жилищу. — Ты из какого отряда? — Чего? — художник так опешил, что даже не сразу стал сопротивляться. — Не стой столбом, если жизнь дорога! — Ты можешь нормально сказать, что за хрень тут творится? — художник резко освободил руку. — Ты что, из спячки только вышел?! — разозлился вожатый. — Да, я вышел из спячки, объясни уже, наконец! Вожатый немного успокоился, перевёл дыхание: — В лагере прячется какой-то маньяк. Он убивает… На половине фразы раздался странный звук. Канистра глухо ударилась о землю. Вожатый вздрогнул всем телом и упал на Рому. Тот подхватил безжизненное тело — из затылка торчала половина кустарно сделанного сюрикена. — Твою мать! — художник опустился на корточки, прикрывшись трупом, и прижался к ближайшей скамейке. Взгляд заметался по округе. Откуда был бросок? Из-за домика? Оставаться на месте было нельзя. Переместиться бы, да мысли смешались в кучу. Какая уж тут концентрация... Продолжу тут сидеть — точно коньки отброшу. Была не была, надо добежать до дома... Рома сбросил с себя труп и стремглав ринулся к ближайшей двери. Пока художник открывал её, второй сюрикен едва не вонзился сбоку между рёбер. К счастью, расторопность позволила отделаться разрезом на рубашке и царапиной. Внутри Рома сразу заперся на швабру и прижался спиной к ближайшей стене. Но перевести дыхание не дала первая же мысль: Окно! Матрас — на пол; койка, встав на спинку, закрыла последний путь для маньяка. Едва переставляя непослушные ноги, Рома дошёл до второй кровати и сел на неё. Глаза всё ещё рыскали по помещению. Художник и сам не знал, что ищет. Возможно, бреши в защите. Может быть, способ скорее унять клокочущее сердце. Из головы не лезли треклятые сюрикены. Этот попаданец явно уже пресытился обычной жестокостью. Держать лагерь в страхе у него отлично получается, но чёрта с два Рома будет его вербовать, себе дороже. Надо только успокоиться — и убираться отсюда подобру-поздорову. Когда наконец ощутимый бой сердца прекратился, художник несколько раз шумно выдохнул, восстанавливая дыхание, и схватился за карман рубашки. Пальцы сквозь прорезь коснулись царапины на груди. Рёбра же снова ощутили прежний ритм ужаса: значка не было! — Проклятье! — Рома стиснул зубы от досады. Он оглядел весь дом — безрезультатно. Видать, значок выпал или на бегу, или в момент броска. — Что теперь делать? Чёрт, чёрт, чёрт! Художник схватился за голову и упал лицом в подушку. Искать значок на улице — прямая дорога на новый виток. Или лучше оставаться в домике до перезагрузки, когда все возродятся и легче будет спастись? Неизвестно, сколько дней на это уйдёт. В один момент он вспомнил слова Пионера. Рома прошёл очень жёсткий отбор среди сотен попаданцев, участвовал, пусть и косвенно, в уничтожении целых миров, и что теперь? Его прижал к стенке какой-то сопляк, возомнивший себя грозой лагеря? Нет, не бывать тому. Пусть в открытом бою у художника мало шансов против дальнобойного оружия, без боя он не сдастся. Наконец Рома поднялся. На лице его уже не было прежней корки ужаса и отчаяния, осталась лишь решимость. В сердце зажёгся огонёк азарта. Пришла пора показать сопляку, кого здесь стоит по-настоящему бояться. Художник окинул помещение взглядом хищника. Первым делом он опрокинул стол и точными ударами отломал три ножки. Затем распахнул тумбочку, нашёл карманное зеркальце и пару резинок для волос. Сложив всё это на кровати и сняв сумку с артефактами, Рома развязал галстук со словами: — Ну что, маньяк... Хочешь охоты — ты её получишь. Поиграем в кошки-мышки! Находки из тумбочки и галстук он тут же рассовал по карманам, туда же спрятал один артефакт. Не успел он поднять брошенную на пол трость, как с громким звоном разбилось окно, койка чуть отодвинулась, и в домик влетела кустарная дымовая шашка. Как это?! Вероятно, местный маньяк уже не раз сталкивался с подобными приёмами защиты. Первой мыслью было сразу отправить шашку обратно, но едкий дым так быстро наполнял помещение, заставляя слезиться глаза, что остался только один выход. Закашливаясь, Рома схватил стол за последнюю ножку, взял трость и подбежал к двери. Выбил швабру, открыл дверь, спрятавшись за ней. И только потом выставил из прохода столешницу щитом. Пара секунд — в дерево вонзились два снаряда. Вот ты и спалился… Противник явно был прямо перед домом. Рома размахнулся и швырнул столешницу вперёд, а сам с тростью наперевес бросился следом. Но поздно — маньяк успел скрыться. Правда, ещё оставался шанс его найти… В этом могла помочь пластина для сбора энергии зла. Вряд ли убийца, выслеживая столь своевольную жертву, остаётся по-змеиному спокойным. А значит, вероятнее всего, боится или злится. На небольшом расстоянии артефакт сможет материализовать эти чувства в дымный след. Жаль только, что стол лишился последней ножки, а значит, щита из него уже не выйдет. Художник отбежал обратно, к проходу между домиками, привёл в норму дыхание, достал пластину и провёл ей перед собой на вытянутой руке, будто очерчивая магический круг. Сначала безуспешно. Но уже на окончании дуги в артефакт откуда-то сбоку начала поступать эссенция эмоций. Правда, была она не столь «плотной», как прежде, и больше всего походила на дымок от потушенной спички. Рома проследил взглядом за этим «дымом» — струя шла от соседнего домика, из узкого просвета между закрытой дверью и порогом. На таком расстоянии невозможно закрыть дверь бесшумно, значит, внутри, вероятнее всего, испуганные местные. Убрав артефакт обратно в карман, Рома ещё раз осмотрелся и увидел между домами со стороны леса натянутую нитку, еле заметную в траве. Растяжка… Да кто же ты, мать твою, такой?.. Если придётся отступать в лес, нужно будет проявить двойную внимательность. Титаническим напряжением слуха художник распознал почти бесшумные шаги, что окончательно затихли где-то на другой стороне домика. Рома достал зеркало, привязал его к трости резинками для волос и осторожно выставил из-за угла. Вроде бы никого, даже когда зеркало высунулось полностью. И тут из-за противоположной стены домика выскочил парень в плащ-палатке, на которой были закреплены раскидистые ветки. Голова среди них была едва заметна, а само лицо закрывала какая-то бандана. В таком виде он напоминал замаскированного снайпера, вот только орудием смерти была не винтовка. Охотник размахнулся — в зеркало со скрипом прилетел сюрикен. Рома чудом успел дёрнуть трость на себя, а то следующий снаряд мог выбить её из рук. Пытаешься загнать меня к растяжке… Ладно, пусть будет по-твоему… Художник, убрав зеркало и вжавшись в стену, быстро прошёл её, перешагнул растяжку и спрятался за углом. Нажав потайную кнопку на трости, он раздвинул её до полутораметровой длины, взял за ручку и поставил на землю, как клюшку для гольфа. С какой стороны ни подойдёт охотник, тут же получит единственный нокаутирующий удар. Лагерь продолжал безмолвствовать. Таинственный убийца никак не обнаруживал себя. Гробовая тишина не нарушалась даже птицами. Стена домика по-прежнему служила художнику единственным убежищем. Рома уже начал думать, что охотник может не повестись на уловку… Внезапно раздался странный шорох. Потом ещё один и ещё… Рома даже не понял, слева или справа крадётся убийца. Но всё равно вскинул трость для замаха. И тут на трость набросили петлю и резко дёрнули вверх. Это было столь неожиданно, что художник не смог удержать её в руках. Однако замешательство продлилось лишь миг. Рома достал артефакт, резко отбежал от домика и направил пластину на врага. Чёрный дым злобы самого художника уже сочился внутрь неё и успел собраться в плотное облако вокруг ладони, так что целиться пришлось почти вслепую. Но силуэт на крыше домика всё равно был заметен. От мистического воздействия охотник застонал. Неудивительно: Рома прекрасно помнил схватку в музклубе и свои ощущения от забора энергии зла из тела. Художник дёрнул рукой в сторону — враг свалился на землю, упал на бок спиной к Роме и затих. Дымные струйки энергии зла почти пропали. Художник спрятал артефакт и позволил себе перевести дыхание. Казалось бы, бой окончен… Чирк… Будто подожгли спичку… Охотник что-то подбросил вверх — с яркой вспышкой хлопнула петарда. Это произошло так близко, что художник на мгновение ослеп. Он закрыл лицо руками, попытался протереть слезящиеся глаза… И не сразу понял, что теперь он как никогда лёгкая мишень. Рома во весь дух побежал в лес. Там, как он думал, спрятаться будет куда проще. Бежал вслепую, цепляясь за ветки и кусты, спотыкаясь и постоянно меняя направление. И только через несколько десятков метров, когда немного выдохся, решил остановиться у широкого тополя. Резь в глазах успела сойти на нет, зрение вроде бы осталось прежним, слёзы не льют ручьём. Сориентировавшись, где находится, художник пришёл в себя. Трость осталась в жилом секторе. Из потенциального оружия только артефакт. Что же делать? Издалека послышался крик коршуна. Хруст веток… Откуда? Звуки стали ближе… Сражаться сейчас просто нечем. Остаётся только бежать. Главное — скорее вернуть тактическое преимущество. Теперь Рома уже ловко лавировал между зелёными препятствиями. Вот позади осталась добрая сотня метров… Единственный шаг оказался роковым. Художник даже не успел понять, как его нога попала в замаскированную ловушку и взмыла вверх на верёвке. Дуэль была окончена. Рома повис вниз головой в паре-тройке метров над землёй. Замечательно… Вот сукин сын… В бесплодных попытках освободиться прошло несколько минут, прежде чем загадочный противник явил себя. За спиной Рома услышал негромкий хлопок, будто кто-то спрыгнул с высоты. В несколько шагов победитель обошёл побеждённого и остановился. Художник с трудом сфокусировал взгляд… Перед ним предстал уникальный попаданец! Невысокий щуплый паренёк где-то оставил маскировочную накидку и был одет в потёртую куртку и штаны защитного цвета, лицо скрывала чёрная тряпка, за спиной висел лук. Всем своим видом он напоминал лесного отшельника, ревностно охраняющего жилище от непрошеных гостей. Едва увидев лицо Ромы, парень застыл от удивления. Его восточные глаза округлились, нож в руке задрожал. Охотник сделал неуверенный шаг назад… — Не суженая, лицом не вышел… — выдохнул художник. Парень же резко побежал в сторону к одному из деревьев и перерезал какую-то верёвку. Художник тут же упал на землю, чудом не сломав себе шею. — Отвали от меня, псих! — крикнул Рома, когда охотник подошёл, чтобы помочь подняться. Тот отпрянул, сдёрнул с лица «бандану» и начал отчаянно жестикулировать, время от времени склоняя голову и складывая вместе ладони. — Ты что, глухонемой, что ли? Глупость этого вопроса дошла до художника только спустя несколько секунд. Охотник, напротив, сразу замотал головой. Затем постучал себя по уху и показал большой палец. Значит, просто немой… В повторяющейся лихорадочной жестикуляции парня Рома, наконец, смог разобрать отдельные слова. Показывает пальцем — «ты», водит ладонями от художника к себе и обратно — «такой же», выставил указательный палец перед собой — «один». Ты такой же один… Ты тоже единственный! Ещё один уникальный попаданец, впервые видящий собрата по несчастью! Теперь стало понятно, почему он убивал всех без разбору. Очень давно художник промышлял подобным и сам, так что понять охотника можно было. Вот только боли от ран и обиды от поражения это нисколько не умаляло. — Ты что, за столько циклов не смог отличить чужого человека от вожатого или статиста? — с раздражением бросил Рома и зашагал в лагерь. Но победитель схватил художника за руку. Он впился в Рому умоляющим взглядом, второй рукой указывая куда-то в лес и продолжая жестикулировать. Художник решил проговаривать слова вслух, чтобы быстрее понять смысл жестов. — Пойдём… со мной… Там… мой дом… Ты… такой же… Охотник вцепился мёртвой хваткой, и наиболее простым решением казалось вырваться, отправить его точным ударом в нокаут и уйти. Однако сразу сделать это художник не смог. Во-первых, охотник указывал явно не к старому лагерю и бункеру под ним, а в совершенно другую сторону. Во-вторых, его поведение было больше характерно для стадии отчаяния, а не безнаказанности. Устраивая местным ад на земле, он не замкнул жизнь на ненависти к ним, что уже было необычно для попаданцев. В-третьих, этот паренёк смог подарить художнику практически полностью забытое чувство азарта, страстной борьбы за победу, запала в потускневшей душе… Возможно, в охотнике ещё осталось что-то, за что его стоит уважать… — Ладно, только с одним условием. Принеси сначала мою трость. Обрадованный попаданец просиял и тут же сорвался с места. Такой прыти художник давно не видел. Вероятно, охотник смог бы даже догнать красноволосую хулиганку, что каждый виток безобразничала в столовой, а потом неизменно убегала, оставляя преследователей посрамлёнными и голодными. За несколько коротких минут одиночества Рома успел разве что проверить себя на предмет новых травм. Охотник вернулся с тростью столь же молниеносно, как и исчез. Причём его дыхание почти не сбилось, и только раздувающиеся ноздри выдавали недавний спринтерский забег. Забрав трость, художник небрежно махнул рукой: — Веди. Попаданец кивнул и поспешил к своему жилищу. Рома пошёл за ним. Через несколько десятков шагов охотник остановился и развернулся к художнику. Как Рома понял из безмолвного рассказа, вокруг спрятано множество ловушек, и они не ограничиваются петлями для ноги. Ступай точно за мной и ничего не трогай, — так, судя по всему, закончил предостережение хозяин леса и продолжил путь. Художник не стал противиться и постарался ни на шаг не отклоняться от провожатого. Довольно быстро они достигли толстого и высокого дерева с крепкими нижними ветвями. Охотник развернулся к Роме и показал рукой наверх — там, в листве, виднелся небольшой домик, похожий на шалаш. Такие художник и сам строил когда-то в родном мире. Бывало, приглашал туда близких друзей. Паренёк тем временем ловко вскарабкался наверх и из дома жестом позвал Рому. Тот, нехотя и с трудом, поднялся следом. Внутри оказалось довольно уютно. Лежанка из матраса, подушки и одеяла; низенький столик, несколько книжек в одном углу, в другом — какой-то небольшой идол, украшенный бусами и цветами. Единственным неудобством из-за собственного роста художник мог посчитать разве что такой низкий потолок, что приходилось постоянно приклонять голову. Пока Рома рассматривал убранство, охотник снял лук и поставил его в угол. Указав гостю сесть за столик, он затем достал откуда-то записную книжку и ручку. Когда художник сел, поджав ноги, и посмотрел на хозяина домика — тот уже расположился напротив и выставил перед гостем разворот с крупно выведенной фразой: «Как тебя зовут?». — Рома. А тебя? Охотник снова что-то торопливо вывел. «Извини, но моё имя мало кто может запомнить и произнести правильно. Я из Якутии. Зови Тимохой», — прочитал Рома и неопределённо пожал плечами. У него не было желания узнавать собеседника получше, вопрос об имени он задал почти автоматически. «Прости меня, пожалуйста, Рома. Я думал, ты — один из вожатых… Я никогда бы не напал на такого же пленника этого мира…» Прочитав это, художник поймал себя на мысли, что когда-то думал так же. Но только до тех пор, пока попаданцы не начали вставать на пути к долгожданному освобождению. Вполне возможно, что и этому парню, совсем молодому по меркам Мира «Совёнка», придётся со временем пересмотреть убеждения. От слома прежних взглядов здесь практически невозможно скрыться, потому что в вечности они просто утрачивают значимость, будучи заточенными для весьма скоротечной и единственной жизни… Пока художник задумался, хозяин домика поставил перед гостем кружку, налил туда сок из банки и положил рядом плитку шоколада без обёртки. Рома хотел отказаться, но жажда после изматывающей схватки предательски напомнила о себе точно в этот момент. — Спасибо, — сказал он и осторожно пригубил сок. Тем временем в тетради появился новый вопрос: «Откуда ты? Тебя тоже забросило из родного мира?» — Да, — коротко бросил Рома и ещё раз осмотрел жилище. — Ты каждую смену его отстраиваешь, что ли? Равнодушие потихоньку начало разбиваться о некоторое замешательство. «Нет, в лесу мир не обновляется. Я начал строить дом где-то полсотни смен назад». Охотник, показав запись, размял запястье и продолжил. «Не хочу жить с ними. Они меня не приняли. Они думают, что лучше меня…» Это что-то реально новенькое… — подумал художник. Практически всегда обитатели лагеря вели себя дружелюбно, не считая довольно безобидных выходок рыжей-старшей — ни о какой дискриминации не могло бы не то что речи, даже обрывка мысли. Чем же им не угодил якут? Уж явно не разрезом глаз… Следующая запись гласила: «Около сотни смен я не видел новых лиц… Мы могли бы приспособиться к жизни в этом мире сообща!» — Так, сразу нет! — отрезал Рома. — Я тут задерживаться не намерен. «Куда же ты пойдёшь? Отсюда нет выхода! Поверь, я много раз пытался!» Он точно не знает о других лагерях. Вряд ли это веский довод, чтобы не вербовать его… Надо только убедиться, что в нём не проснётся жалость к местным. — Я отвечу тебе, если ты будешь со мной честен. Охотник тут же закивал. — В душе тебе иногда хочется вернуться в лагерь и жить там как обычный пионер, среди людей? Не успел художник закончить вопрос, как ручка уже заплясала по бумаге, да так, что несколько раз чуть не порвала тонкий листок. На лице охотника при этом отразилась жгучая ненависть, которой хватило бы на троих осознавших цикличность Семёнов. «Нет! Ни за что! Я с детства ходил в лес в родном мире и тут в нём не пропаду!» Он чуть помедлил и дописал: «Лес никогда не предаёт доверия…» Ладно, первую проверку ты прошёл… Рома достал из кармана артефакт и посмотрел охотнику в глаза, чуть подавшись вперёд. — Ладно, слушай. Повторять и уговаривать не стану. Меня прислал человек, который может найти выход отсюда. И он ищет себе помощников. Если хочешь спастись, продолжай в том же духе, только держи при себе это. Художник вкратце рассказал принцип работы артефакта и даже продемонстрировал на собственном примере, благо обида от поражения всё ещё не остыла. Как и следовало ожидать, охотник изумился волшебной вещице. Он тут же убрал её во внутренний карман куртки и подрагивающими пальцами взялся за ручку и книжку. Но Рома остановил его: — Стой, больше я читать твою писанину не буду. Время не ждёт, мне надо возвращаться в свой лагерь. Я иду в жилой сектор, заберу вещи, которые потерял в схватке. Провожать не надо: куда наступать, я запомнил. Художник встал, под поклон охотника покинул его домик и спустился на землю. Слова о том, что весь безопасный путь запечатлелся в памяти, были правдивы лишь отчасти. Но Роме хотелось поскорее отсюда убраться, так что ему пришлось проявить особую внимательность, чтобы снова не попасться в ловушку. Едва он нашёл сумку и потерянный значок, в голове словно щёлкнул тумблер. Не осталось ничего, кроме желания вернуться в базовый лагерь и закончить на сегодня. Значок своей булавкой впился в палец, переход… *** В обиталище Пионера и Доппельгангера уже стемнело. Быстро дойдя до своего домика, Рома только снял сумку, бросил, где придётся и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Не прошло и десяти секунд, как художник забылся крепким сном без сновидений. Ранним утром, когда солнце только-только вышло из-за горизонта, до сознания донеслись чьи-то крики, которые спросонья казались нечленораздельными. Но уже тогда было понятно, что кричали во всё горло. Кое-как поднявшись, Рома вышел из домика и явственно услышал голос Доппельгангера: — ОНА ОЖИЛА! ПОЛУЧИЛОСЬ!