Переломный момент

Лакс Бонтери угрюмо направлялся в сторону дома, его отпустили с работы пораньше. Он просто не мог сосредоточиться, постоянно думая не о делах политики, а о личном, чего в работе нельзя допускать. Особенно, когда чувство такое, что вытесняет из себя все другие. Чувство к той, кому ты совсем не нужен. Теперь, отныне, с определённого момента. Говори как хочешь, суть одна — тот, кто был всем, большой любовью, роковой страстью, центром галактики, в один миг сделался не важнее мусора, лежавшего на тротуаре. Нелегко с этим смириться, трудно принять как факт и жить дальше. Вот Лакс Бонтери тоже не сумел этого, всё изменилось в его душе, как только он снова, два года спустя, увидел Асоку. Тогда, тем беспутным летом, когда она, вполне закономерно, потребовала от него определённости в отношениях, он действительно размышлял недолго и поступил так, как привык. Спрятался за широкую спину родных, подумав, что жизнь в ладу с ними и на полном довольстве стоит дешевле, чем бунт на корабле, ввиде клича: «Я свободный человек в свободной галактике и имею право жить так, как хочу»! В этом случае пришлось бы начинать всё заново и не факт, что это бы получилось, ведь не привыкнув жить иначе, чем по указке старших, Бонтери бы откровенно растерялся, а в итоге, помыкавшись, всё равно пришёл бы к ним. Склонил бы повинную голову и униженно попросил принять обратно, или ещё точнее, когда бы они прилетели узнать, как дела, просто пошёл бы за ними, как послушный детеныш банты на поводке, едва те повысили голос, требуя покорности. Так было всегда и будет вечно, Лакс это понимал и до поры, до времени не противился. Все два года, пока Асока опять не возникла в его жизни. Причем, не сама, а по случайной встрече, не став после окончательного разрыва, как он рассчитывал, звонить ему, писать, караулить возле дверей, униженно прося принять. Нет, она пропала, едва Рекс передал ей, что Бонтери сбежал. Это нервировало и подтачивало изнутри, хотелось иной раз прилететь на Корусант, найти её и хотя бы просто посмотреть на Тано. Лакс хорошо знал, где искать её, но, как всегда, помешала слабая воля и строгий наказ родных и думать забыть про тогруту. И вот теперь, случайно, негаданно. Странные и очень противоречивые эмоции испытал юноша после этой встречи. Ему хотелось одновременно растоптать, унизить, порвать на куски эту гордую, самолюбивую девчонку, посмевшую не только не страдать без него, а ещё и стать счастливой и в то же время схватить, прижать к себе и никогда больше не отпускать и никому не отдавать. Тем более, этому самоуверенному Скайуокеру. И неизвестно, что при этой встрече поразило Бонтери сильнее всего, то ли, что Асока вообще ещё есть на свете, то ли сам вид тогруты. Счастливый и довольный жизнью. А то ведь по опыту их прошлых отношений Лакс иногда с удовольствием представлял себе, как она по нему страдает, бегает по всему Корусанту, ищет его, скулит возле здания сената. Похудела, подурнела, иссохла совсем от тоски, а ещё лучше, чтобы она за это время спилась или скололась и валялась теперь под забором, мысленно взывая к дорогому Лаксику. Что же в реальности? Увидел весёлую, счастливую девчонку, с лица которой почти не сходила улыбка. Асока прекрасно выглядела, была красиво и удачно одета, выглядев не более, чем лет на восемнадцать. Причина этому всему была только одна — любовь. Да, она любила этого своего наставника, так, как никого и никогда. Лакс заметил, как Тано на него смотрела, так, словно на свете был только он и никого больше. При виде этой картины, Бонтери словно увидел себя со стороны: худой, небритый, кожа на лице бледная, покрытая на лбу и возле губ тонкими морщинками, он смотрелся сейчас почти стариком в свои неполные двадцать четыре года. Это всё в сумме и злило, призывая навести справедливость, заставив страдать ту, которая посмела быть счастлива, когда страдает он, и в то же время вызывало острую, сладкую душевную боль, что не давала покоя, мешая спать. Вспомнились их поцелуи, объятия, близость и желание всё это вернуть стало ещё острее. Но вернуть зачем? Лакс не знал, да и не стремился, желание не давало думать, поэтому остановился на том, чтобы просто вернуть Тано. Ведь общим во всех его душевных противоречиях было неизменно только одно — чувство к Асоке вспыхнуло в нем с новой силой, вот только теперь оно было безответным. Но будучи по натуре слабовольным и нерешительным, нуждаясь в поддержке своих начинаний у сильного человека, Бонтери не совершал никаких решительных действий. Да и страх перед семьёй никуда не делся. Поэтому Лакс просто бродил по Корусанту в слепой надежде хотя бы просто увидеть Асоку, что иногда удавалось. Но та шло мимо и в упор не замечала, только тот, первый раз, когда он решился её окликнуть. Но была так холодна и равнодушно спокойна, что сразу становилось ясно — она не шутит. И что её слова — это не желание помучить его, отомстить за прошлое предательство, а истина, единая и непреложная. Конец их любви. «Я не люблю тебя, Лакс. Больше не люблю» — звучало в его голове те два дня, что прошли с той встречи, заставляя душу гореть от ярости. Не на Асоку, не на себя, а на тех, кто был виноват по его мнению во всех его бедах. На свою семью. Именно они запретили ему с ней встречаться, именно они пригрозили снять его в противном случае с довольства. Они. Они. Они. И повторяя про себя это местоимение, Лакс раз за разом всё сильнее распалял себя и вскоре злость потребовала выхода, клокоча во всех его нервных клетках, почти прорывая их. И он знал, на кого обратит хлынувший из них гнев. Корабль до Ондерона уже стоял и буквально через час юноша стоял на пороге родного дома. Там сейчас была только Грэйс, которая, как известно, не работала и ждала мужа, приходившего домой на обед. Она немного удивилась тому, что сейчас пришёл Лакс, ведь ему было ещё рано и к тому же пожилую женщину искренне встревожил излишне бледный и какой-то неживой вид внука. И вот на неё-то Лакс и обрушил весь груз своего негодования. — Привет, красавец, ты почему это так рано? — спросила она ласково и притянула руку, чтобы погладить его по голове. В ответ Лакс вскинулся и отскочив от её ладони, выкрикнул, громко и жестоко: — Не называй меня так! Не смей! Никогда! Тебе это ясно? — Как, милый? — только и смогла выдавить из себя женщина, шокированная такой переменой в поведении внука. — Красавцем, вот как! — продолжал кричать Лакс, краснея лицом — Ты с самого детства внушала мне эту ерунду! Что я красивый, исключительный! Лучший! Что всё мне позволено! Что всё у меня будет! Ничего подобного, как я потом узнал! Не разу это не так! Но смириться я уже не мог! Грэйс попыталась обнять своего внука, но тот вырвался и оттолкнув её от себя, продолжал бесноваться: — Не трогай меня! Не прикасайся! Ненавижу! Это всё из-за тебя! Ты виновата во всем! В том, что я один! В том, что она ушла! А я люблю её! Слышала? Люблю! Люблю Асоку Тано! А тебя ненавижу! Всё из-за тебя! Лакс продолжал кричать и трясти головой, лицо его стало багровым, а глаза приняли нехороший блеск. Знакомый нехороший блеск. Что в сумме говорило о грядущем нервном срыве, которым вполне могла закончится такая истерика. Они случались у Лакса примерно раз в год, а год назад случился этот самый эмоциональный срыв, из-за которого ему пришлось даже лечь в больницу. Это было печальное наследство от покойного отца, тоже имевшего неустойчивую психику, когда родился Лакс, Мина молила Силу, чтобы тот не унаследовал этот порок, но увы, уже в подростковости у него начались подобные истерики, но срыв пока только один, нельзя было их допускать, о чем сказал тот врач, что наблюдал юного Бонтери в стационаре. Он наказывал бережно относиться к Лаксу и остановить истерику любым способом, не дав ей перейти в срыв. Что Грэйс и собиралась сделать и улучив момент, когда подошла к Лаксу особенно близко, женщина размахнулась и звонко ударила его по щеке. Она очень любила своего внука и ни за что на свете не причинила бы ему боль, но сейчас ситуация складывалась именно так. Юноша резко замер и уставился на бабушку широко открытыми глазами, орать он перестал. — Умойся и иди к себе — приказала она мрачным голосом и тот послушно пошёл к санузлу, держась рукой за покрасневшую щеку. В ванной зашумела вода, а Грэйс бессильно опустилась на стул, едва сдерживая слезы. Неужели опять? Снова будет этот ужасный срыв. Им с Вольдемаром и тогда стоило большого труда устроить его в эту лечебницу нервных болезней так, чтобы об этом не знали в сенате, что же теперь? И в конце-концов женщина решила позвонить тому врачу, что был куратором Лакса и спросить у него, что делать. Вот только не надо, чтоб Лакс узнал об этом звонке. Грэйс встала и неслышно прокралась в комнату внука. Тот лежал на спине, закрыв глаза, прижав сложенные руки к груди, а в пальцах был зажат небольшой магнитный календарик с изображением облака. Он был старый, позапрошлого года, но Лакс не давал его выкинуть, ведь то был подарок Асоки. Женщина так же неслышно вышла и плотно прикрыла дверь. Конечно же Лакс не спит. Он не заснул бы так быстро, значит нужно соблюсти осторожность. Грэйс прошла на кухню и взяв комлинг, набрала знакомый номер: — Здравствуйте, могу я поговорить с мистером Бруно Моравией? А, это вы, приветствую снова, это миссис Грэйс, бабушка Лакса Бонтери... И женщина откровенно поведала врачу о случившемся только, что, тот велел ей успокоить Лакса и дождаться его прилета, обещая быть максимум через час. Грэйс этому не удивилась, мистер Моравия примерно раз в полгода наносил им визиты, контролируя психическое здоровье Лакса, спохватилась она по другому поводу — в их доме не было решительно ничего, чем можно будет угостить гостя. Магазин был недалеко и ещё раз посмотрев на комнату внука, женщина вышла за дверь, уверенная в том, что Лакс разговора не слышал. — Ну, что же, дорогой, хочешь, чтобы была Асока, значит, будет тебе Асока — пробормотала она, застёгивая сумочку. Грэйс уже решила, что сделает, поговорив с врачем. То, о чем Лакс тоже не должен знать. Но некоторые зря недооценивают сенаторов.