Переломный момент

Энакин летел на Беспин и в полете привычно размышлял, вот только сейчас, впервые за очень долгое время, думал не об Асоке, а о Падме, причиной, этому было то, что сегодня утром сказал ему Оби-Ван. Это произошло уже после того, как Асока проводила его на площадку, когда они встретились в храме, чтобы Энакин передал отчёт об охране сенатора Элис и после направятся на другое задание, на Беспин. И вот именно тогда, улучив момент, когда они были одни, Кеноби отвёл Энакина в сторону и с большой осторожностью произнёс: — Энакин, я понимаю, сейчас не место и не время, а ты вполне вероятно не захочешь меня слушать, но я думаю, ты должен знать. Это касается Падме, но если ты против, я могу не продолжать. Скайуокер на несколько секунд замер, пристально глядя перед собой, словно бы примеряясь к возможной информации. А так же мысленно несколько раз произнёс имя своей бывшей жены. Он просто проверял собственную реакцию на него и уже в следующий миг с лёгкой улыбкой и взглядом, полным спокойствия и уверенности, посмотрел на Оби-Вана, желая выслушать то, что он скажет. Ведь как тот сейчас отметил, данное имя не вызывало больше никакой боли и вообще каких-либо неприятных ощущений. Словно бы речь сейчас шла о человеке, совершенно постороннем для Энакина, просто знакомом, возможно хорошем, но совершенно безразличном. Но после того, что сказал Кеноби, Скайуокер уже так не считал. — Энакин — сказал мужчина снова — Сегодня мне стало известно, что Падме... Она... В общем, её больше нет. Она погибла в камере, во время массовой драки. Такое часто бывает в тюрьмах при однообразной жизни заключённых. — Как это случилось? — немного охрипшим голосом спросил Энакин, при этом лицо его слегка побледнело и Оби-Ван даже успел пожалеть о своей неосмотрительности, ведь он до сих пор отлично помнит о том, как тяжело его друг пережил предательство этой женщины. Да и ему самому ещё год после этого снилась кровоточащая рана, оставленная ею на сердце бывшего ученика. Однако, сейчас тот ясно давал понять, что готов выслушать всё до конца и Кеноби продолжил: — Массовая драка, случившаяся по неясной причине, погибли несколько преступниц, в том числе и она. Её в пылу драки ударили заточкой в спину, тонкое лезвие пробило сердце, смерть наступила в долю секунды. Энакин не сразу нашёлся с ответом. Пауза неумолимо затянулась и Кеноби не решался нарушить её, понимал, что для осознания всего Скайуокеру нужно время. Ведь, как бы то ни было, их с Падме связывали несколько лет совместной жизни, общие дела, эмоции, время... Его друг тоже это всё понимал и не мог выбросить из головы, даже и зная, что всё было иллюзией. Но ведь было же, вот ключевое слово. И именно это отразилось на молодом лице Энакина, слишком молодом, чтобы стать несчастным. Но слишком взрослом, чтобы не понимать истины всего. Лицо, содержавшее в себе несказанный ответ, достаточный, чтобы Кеноби смог сказать и самое главное: — Ты хочешь увидеть её с последний раз? Вопрос прозвучал как удар грома в предгрозовой тишине. Он заставил прийти в себя и на этот раз Энакин ответил тут же, не думая и не подбирая слова. Вернее, слово, одно, сказанное решительно и почти резко: — Нет. Этим он будто бы поставил окончательную точку в своей прошлой семейной жизни и чётко дал понять, что не желает более ни говорить, ни даже слышать об этой женщине. Оби-Ван снова всё понял и просто проводил его к зданию Сената. Он даже не стал сообщать, что эту тяжёлую новость давеча принёс Лакс Бонтери, начав с этого свой доклад канцлеру. Как оказалось, последнее время юноша довольно часто навещал Амидалу в тюрьме, причём, по собственной воле. И вот случилось то, что произошло. И спустя пару дней после этого разговора Падме кремировали и похоронили за госсчет, оставив в напоминание о ней только двоих малышей, которых та родила после месяца пребывания в заключении. Это были мальчик и девочка, дети развенчанного канцлера и сенатора-предательницы. Чудные и симпатичные малыши, обречённые расти в приюте, ведь их мать долгие годы должна была провести в тюрьме, а отец лежал в могиле. И их судьба действительно была бы печальна, не свяжись тюремное начальство с семьёй Падме. Звонили на удачу, не особо надеясь на успех, ведь гордые Наберри ещё до суда ясно сказали, что в их родовитой семье не было и не может быть предателя и убийцы. — Я не понимаю, о ком вы говорите, — холодно произнёс Руви Наберри, сверкая седеющей головой — Моя дочь сейчас в нашей усадьбе, вместе с мужем и дочерьми. И имя ей Сола. Она наш единственный ребёнок. Примерно в таком же ключе высказалась и его жена Джобал. Мнение сестры узнать не получилось, Сола тогда не прилетела с родными из-за болезни мужа, а на суд и вовсе никто из них не явился и вот, спустя месяц, когда встал вопрос о судьбе двойняшек, власти решились на вторую попытку достучаться до родовитых сердец. Ведь Падме, едва родив этих детей, отказалась даже взглянуть на них, она крепко зажмурила глаза, когда суровый тюремный врач поднёс к ней двоих малышей, завёрнутых в серые, казённые пеленки. — Какие красивые, как назовёшь-то их, а, мамаша? — попробовал он добиться от роженицы хоть какого-то ответа, но видя, что та не идёт на контакт, продолжил — Мальчик светленький, видно, на папу похожий, может быть так и запишем его, Люк, Свет это значит? А вот девочка в точности как ты, как же назвать её? А, придумал, давай Лея, ей подойдёт, это переводится как Цветок. — Делайте, что хотите, мне всё равно — безразлично отозвалась Падме хриплым от родовой слабости голосом и то лишь потому, как поняла, что врач от неё не отстанет. Вот таким образом дети обрели имена, но не мать. Падме и после не проявила к ним никакого участия и даже интереса, отворачивалась к стене каждый раз, когда ей их приносили и естественно отказалась кормить двойняшек. Приходилось давать им смесь, а ей самой сцеживать молоко из распухших до боли грудей и смывать драгоценную влагу в вонючий, грязный тюремный унитаз. А дети, ничего не понимая, лежали в железной колыбельке и тянули ручки навстречу любому, подходившему к ним. Они будто бы чувствовали, что никому не нужны здесь и главное, не нужны самому близкому человеку, родной матери, и потому неосознанно искали внимания ото всех подряд, авось кто-то и уделит им его, оторвав хоть капельку от своих семей. Невыносимо было смотреть на это и спустя неделю, окончательно поняв, что Падме от них отказалась, начальник тюрьмы, взяв у неё подписанный документ, начал решать судьбу двойняшек. Первый звонок был, конечно, семье, очень уж жаль было отдавать Люка и Лею в приют. К коммуникатору подошла Сола, до этого никогда не появлявшаяся в тюрьме. Как видно, она полностью разделяла мнение родителей о поступке сестры, так как ни разу не навестила её. И в самом начале разговора действительно отвечала сухо и жёстко, давая понять, что не желает и слышать ничего о некогда любимой младшей сестре, но стоило только завести речь о детях, как голос женщины начал заметно теплеть и смягчаться. А потом и вовсе сделался почти нежным и в этот момент, посчитав почву достаточно подготовленной, начальник тюрьмы изложил, что он собирается сделать с сиротами. Ответный голос Солы зазвенел слезами и даже не дослушав мужчину, женщина отключила связь. А буквально к вечеру, взволнованная и запыхавшаяся, примчалась она к воротам Призмы, требуя немедленной встречи с начальником тюрьмы. От свидания же с сестрой решительно отказалась. И к вечеру увезла с собой обоих племянников, не боясь даже решения мужа. Но Дарред, не меньше жены, проникся судьбой бедных сирот и оба они вскоре сделались двойняшкам самыми нежными и любящими родителями. И за все пять лет ни разу не пожалели об этом поступке, а Падме, похоже, совсем позабыла о том, что стала матерью, даже не думала о том, как растут её малыши, да впрочем пожелай она поговорить об этом, ей всё равно было бы не с кем. Никто ведь не навещал, лишь в последние полгода к ней неожиданно пришёл странный визитёр, бывший коллега по сенату. Прежде они были не особо дружны, скорее уж Падме могла называться подругой покойной матери этого человека, а когда тот сам сделался сенатором, пойдя по её стопам, их пути нечасто пересекались. Амидала даже удивилась, когда охранник сказал, кто пришёл к ней проведать. И удивление стало ещё сильнее, когда придя в маленькую комнату для свиданий, Падме увидела за низким железным столом Лакса Бонтери, нового сенатора от Ондерона, большую часть времени работавшего в приемной короля. Этот визит мог бы стать судьбоносным, если бы не эта роковая драка, хотя, может именно она и была той самой судьбой? Непонятно, ответ знала только Луиза Вердстрем, милая, немного стеснительная молодая женщина, попавшая в тюрьму по глупости и заработавшая срок, а сейчас она наконец вышла на свободу...