Театр теней

1998-1999

In the sound of silence Time is standing still There's some kind of bond between us That's givin' me the chill Do you really wonder That we can burn the sky It's written a thousand years ago In the book of life Scorpions "Are you the one"

Пять. Четыре... "Три". - Два! - оглушительно поддержали с улицы. - Один. За окном прогремело эхо чудовищного салюта. "Когда-нибудь точно выбьют стекла в особняке", - подумала Интегра, глядя, как рассыпаются по стенам и гаснут цветные блики. Она улыбнулась: - Вот и кончился год. Интегра опустила руку с часами, откидываясь на спинку кресла. Солдаты продолжали кричать за казармами - их залихватский свист дробил глухую пригородную ночь. - И ни одного вызова за весь вечер, - заметила Интегра с нескрываемым удовольствием, - за это и правда, наверное, стоит выпить. Она подняла бокал к губам. Алукард неподвижно сидел напротив, будто не слушал: руки расслабленно покоились на подлокотниках, взгляд направлен в расцвеченное всполохами окно. - Почему вы не пошли к ним? - спросил Алукард так тихо, что Интегра с трудом смогла различить слова. Она беззаботно пожала плечами. - Может быть, как и ты, не вижу в этом большого смысла. - Ошибаетесь, - сказал Алукард. - Люди празднуют, чтобы избыть страх смерти. Мне это попросту ни к чему. Уголок его губ дернулся. За казармами затянули развеселую песню, так громко, что, казалось, дрогнул фарфор в серванте. Интегра только прикрыла глаза: "Пусть поют. Им нужно немного праздника - год выдался непростой". Она не могла нарадоваться, что осталась в поместье: одно из преимуществ тайной службы Короне хотя бы в том, что можно избегать бесконечных официальных приемов. Интегра отпила еще вина, потом снова глянула на вампира: Алукард не повернулся в ответ - безрадостное отражение гремевшего снаружи праздника жизни. Весь вечер вампир оставался необычайно мрачен, не спасала даже бутылка вина, которую Интегра принесла к его вежливому удивлению. "Ах, да - спохватилась она. - Ему же не помогает". Сама она уже начинала чувствовать легкий хмель. Интегра подперла щеку рукой, задумчиво протянув: - Еще год и наступит новое тысячелетие... - Глупости, Хозяйка, - отозвался Алукард полушепотом, - это всего лишь цифры. В голосе его послышалось столько мертвого безразличия, что Интегра сокрушенно вздохнула: - Ты напоминаешь мне Айлендза. Нельзя же быть таким... Она замолкла на полуслове, не договаривая. Потому что знала. Догадывалась, что его печалит, но ничего не могла поделать - что-то оставалось даже не в ее власти. Знала, хоть никогда не смела расспрашивать: к подобным вещам приходят самостоятельно. А с Алукардом вообще всегда оставалась некоторая недосказанность. Интегра с досадой приложилась к бокалу, запивая неприятные мысли: помнится, лишь однажды, по глупости, она обронила в их разговоре: "Разве это так плохо?" Он тогда только с горечью рассмеялся. "Нет ничего вечного. Даже Константинополь пал - так ты мне когда-то сказал, да?" Интегра знала, что Алукард не хотел вечности. Но остановиться тоже не мог - не для того он стал тем, кем стал, чтобы просить пощады или сдаваться. Она покосилась на вампира опять. Он словно не замечал, полностью погруженный в собственные безрадостные мысли: глаза потухли, лицо застыло, словно погребальная маска, на нем залегли глубокие тени. Вместе с бледностью это делало его похожим на мертвеца. "Которым он и является". Интегра ничем не могла помочь, а поэтому послушно молчала вместе с вампиром: каждому из них, в конце концов, было о чем печалиться. Она тоскливо думала, качая блики в бокале: как часто видела это в нем, за всеми его ужимками и ухмылками, за всеми язвительными словами. За желанием рвать себя на куски и выигрывать для нее битву за битвой: себя Алукард никогда не щадил, а других - подавно. И ему всегда было мало. Она, порой, жалела его за это: Алукарду бы достало силы свернуть и горы, сбить луну с неба, заполнить своей жестокостью все и вся, но, сколько ни выворачивайся наизнанку, итог один - останешься тем, кто есть. Сломанным чудовищем, бессмысленным и бесцельным. Не потому ли он готов бросаться на каждый ее приказ? "Не потому ли так мечтаешь о поражении, что всю жизнь, свою настоящую жизнь, мечтал об одной лишь силе?" Что такого шептали его бесчисленные души, что он предпочел печати? Интегра знала ответ. Но так странно было бы говорить с вампиром о вере. "Если есть проклятие, значит есть и прощение". И он верил в это, как проклятый. Интегра могла лишь догадываться, каким неправильным Алукард казался себе, как сильно он себя ненавидел. Но исправить ничего не могла. Не решалась вмешиваться даже неосторожным словом: с Алукардом не выходило просто - его было опасно жалеть, не всегда получалось оправдывать и казалось безрассудным надеяться на какое-либо благоразумие. Но понять она могла, по крайней мере, казалось, что ей удается. "Я рад, что вы бережёте меня, но, в общем-то, могу выдержать и гораздо большее" - бросил он однажды после задания. Сколько было в этом пренебрежения! Да и кто она такая, чтобы решать, как будет для него правильней? Но пускай Интегра понимала все это, сердцем она не могла принять. "Пусть это глупость, пусть я поступаю глупо, - думала она, глядя на Алукарда, - но пока мы с тобой, сейчас, в это мгновение - молчим или спорим, рассуждаем о чем-то или же просто думаем, я точно знаю: и тебе, и мне становится легче". Уолтеру не нравилось, как они сблизились за последние годы, хотя, казалось бы, тот и сам был с вампиром в неплохих отношениях. И все же, порой, Интегра ловила в их разговорах какую-то натянутость, словно неуловимый след далёкого прошлого. Она никогда не спрашивала, что такого Алукард сделал Уолтеру, но подозревала, что проблема родилась раньше её самой. - Вы меряете чудовище человеческой меркой, - пояснил однажды дворецкий, не выдержав. - Это неправильно. Не сердитесь, госпожа, просто вы очень молоды. Я тоже ошибался в свое время. Но Интегра продолжала стоять на своем. Она считала иначе - несгибаемое фамильное упрямство Хеллсингов - и спускалась тайком в подвал, заводила с Алукардом в беседы, спрашивала его и смеялась с ним, злилась, когда его слова попадали в цель. Интегра спокойно смотрела, как он работает, пускай это казалось другим невыносимо жестоким. Она отлично знала: Алукард стреляет без сожаления и без промаха, потому что так захотелось ей. И глядя, как он вколачивает в "Касулл" очередную обойму, Интегра не чувствовала отторжения, только гордость. Ее давно не бросало от Алукарда в дрожь - много чести. А скорее всего, она просто привыкла. Интегра опустила глаза на плитку черно-белого пола. Провела по тонкой ножке бокала и уверенно отставила его в сторону. Поднялась, обходя низкий журнальный стол, разделявший их с Алукардом - ковер скрадывал все шаги. Не для вампира, конечно, но тот не спешил ее замечать. Интегра аккуратно пристроилась на подлокотнике, рядом с его рукой. И положила ладонь поверх пентакля печати. Алукард озадаченно повернулся. - Кто знает, как мы встретим тысячелетие, - сказала ему Интегра, - но мне хотелось бы, чтобы ты был рядом. Алукард не сводил с нее настороженного взгляда. Интегра не опускала глаз. Она думала, что всегда могла разглядеть что-то человеческое, когда он так на нее смотрел. Алукард качнул головой, снисходительно отвечая: - Как хочется моей госпоже, будет так. Затем повернул руку и бережно сжал ее пальцы в своих. Погладил. Интегра внезапно вспомнила, какой хрупкой казалась себе в тот день, когда Алукард поднял ее с холодного подвального пола: она упала на колени, лишь только прогремел выстрел. Как она боялась даже дышать, как сжалась, словно мышонок, а он невозмутимо нес ее вверх по лестнице, к свету особняка. И какой могущественной казалась себе теперь, когда они были рядом. Алукард слегка улыбнулся, убирая руку. Интегра потянулась к столу, подхватывая бутылку вина, и устроилась удобней на подлокотнике. Потом отпила прямо из горлышка. - А сейчас, - сказала она, серьезно поправляя очки, - расскажи мне, что-нибудь про Валахию. Просто что-нибудь расскажи мне... И он послушался. Алукард всегда соглашался, когда Интегра просила так. Как давно она заметила, что он вообще не умеет молчать с ней? Рассказывал, небрежно бросая в своей непревзойденной манере: - Турки, мадьяры, валахи и англичане - понимаешь, что все люди устроены одинаково, плоть и кровь. И чем дальше, тем меньше разницы. А Интегра лишь усмехалась себе. Сколько лет она ошибалась, думая, что он с ней соперничает? Сколько не замечала, что он позволяет ей то, чего никому не позволил бы? Потому что это она. Алукард рассказывал ей про войны и погибшие государства, а Интегра думала, вспоминая далекое прошлое. Как когда-то, в тринадцать, спустилась среди ночи в библиотеку и услышала голоса. - Уолтер, девчонка ещё вырастет, не о чем говорить. - Вырастет, - отвечал дворецкий, - как же иначе? А после ты отравишь ей жизнь. - Достойного же ты обо мне мнения. - Богатый жизненный опыт. Алукард говорил, насмешливо скалясь: - А однажды они привели кобылу и прогнали по всему кладбищу. Ждали, когда упрется перед могилой. Старались так почти до заката, очень недальновидно запамятовав про время - нужно быть дремучими глупцами, чтобы заниматься чем-то подобным. К тому же, лишь последний дурак не знал, что меня похоронили в Снагове... Интегра думала про тот памятный день охоты пять лет назад. - Вы так хорошо смотрелись верхом, - сказал он тогда с каким-то злым сожалением. Или с завистью? Интегра знала: Алукарду нравятся лошади. Но ни одна не потерпела бы его на себе. Интегра вспоминала - все, что свалилось за этот десяток лет, так ужасно много: пулю, которую метко словила в Лондоне и протесты Совета. Тяжесть револьвера, вскинутого к потолку. Как, задыхаясь, бежала из подвала и думала, что умрет от стыда. Содрогалась, вспоминая ищущие жадные губы на своем саднящем запястье и черный, как траур, день, когда ей пришлось спуститься к самому сердцу тьмы. Как он на нее смотрел и, казалось, ничто уже не поможет. Но было ведь и другое. И очень много. - Вам не кажется ироничным, что это я должен забирать вас из церкви? - бросил Алукард из-за плеча. Интегра сбила с ботинок налипший снег и перешагнула порог следом: - Не жалуйся. У водителя выходной. Она начала расстегивать пальто, как вдруг замерла. - Алукард, посмотри на меня! - сказала Интегра с повелительной ноткой в голосе. Он развернулся, взглядом спрашивая, что ей еще нужно. Интегра только хитро прищурилась. - Подойди, - попросила она, а когда тот замер напротив, нетерпеливо топнула каблуком: - Ну, наклонись же! И он послушно приблизился, так, что почти касался ее носом. Растрепанные волосы упали вперед. Алукард улыбался - два ряда акульих, уродливо-острых клыков - Интегра видела их прямо перед собой. Она собралась с духом, приподнялась на цыпочки и бесстрашно клюнула его в переносицу. Отвела косую длинную прядь, закрывшую пол-лица: вампир сощурился по-кошачьи. А затем насмешливо спросил: - За что же удостоился такой чести? - Это Рождество, глупый, - ласково сказала Интегра. Да, было так. Она прикрыла глаза, тут же чувствуя, как ее уводит вперед. И встрепенулась, цепляясь за подлокотник кресла. - Кажется, Хозяйка, вам пора идти спать, - прозвучало над ухом голосом Алукарда. Интегра повернула голову, понимая вдруг, что сидит, привалившись к его плечу. Она нащупала съехавшие очки и выровнялась. Секунду еще с смотрела на вампира, а затем покладисто улыбнулась: - Наверное, ты прав. Интегра обвела гостиную потерянным взглядом: собственное пустое кресло, два бокала на столике. Она качнула ботинком, едва не задевая бутылку внизу. Поморщилась. - Вас отнести в спальню или сами дойдёте? - предложил Алукард как ни в чем не бывало - и как всегда, не получалось различить, шутит ли он, всерьез. Интегра с удовольствием потянулась. Она откинулась на кресло и осуждающе покосилась в ответ. - Дурак, - беззлобно проворчала Интегра.