Театр теней

2000

These wounds won't seem to heal, this pain is just too real There's just too much that time cannot erase When you cried, I'd wipe away all of your tears When you'd scream, I'd fight away all of your fears And I held your hand through all of these years And you still have all of me I've tried so hard to tell myself that you're gone But though you're still with me, I've been alone, I'm alone Evanescence "My immortal"

"Всему на свете когда-нибудь приходит конец". День отступал, отмечая оставленные рубежи цепочкой злых теней. Солнце выжигало подвал, ложась на стены удушливым, густым, как топленое масло, светом. Оно не смело тронуть только один предмет в комнате: матовое дерево поглощало лучи, словно отлитое из самой тьмы. Единственный неосторожный блик золотил косые, вычерченные поверх, буквы. Закатные тени угодливо лизали подошвы ботинок, забираясь все выше по строгим складкам брюк: закинув ногу на ногу и уперев безжизненный взгляд вперед, Интегра курила на крышке черного, как ее печаль, массивного гроба. Она смотрела на пустое кресло напротив и подернутый пылью стол, где блестел, отражая красное солнце, разбитый серебряный пистолет. Кровавый отпечаток ложился на сталь, дрожа на ней, как рубиновая слеза. Пистолет давно покоился бессмысленным мертвым грузом: некому было чинить его, да и стрелять больше было некому - Интегра с трудом могла бы поднять такое оружие. "Можешь повесить себе на стену, будет трофей". Она усмехнулась, чувствуя знакомую, разрывающую на части, тоску. Блик на стволе пистолета все истончался, вытягиваясь в яркую нить, пока не выгорел дочерна. Комната окунулась в слепые сумерки. Интегра опустила глаза и затянулась: что ни ночь, ее преследовала глухая опустошенность - спасали лишь дела да пресный призрак семейного долга. Это не было похоже на освобождение. Что гораздо хуже, казалось невыносимым, словно бы потерять часть себя. Алукард придавал ей удивительное значение, размышляла Интегра, глядя себе под ноги: он всегда точно знал, кто она и зачем здесь. С подобной верой было так просто жить, а теперь приходилось справляться своими силами. "Потому что я безумен, Хозяйка, - читала она в его глазах иногда, - безумен, а вы - святы". Она так долго жила под гнетом этого чувства - бесконечной личной ответственности за каждый приказ. Это давило сильнее, чем долг перед Англией. Алукард был страшным оружием и не терпел бездействия, а Интегра лучше всех умела его применять. И он поклонялся ей, безоговорочно верил. Возводил этой преданностью на уровень божества, хотя Интегра не была божеством. "Для него, может быть, была..." - кивала она, вспоминая, как тот припадал всей тьмой к развороченной лондонской брусчатке. Первый Хеллсинг, потребовавший от него личной преданности - так он сказал когда-то. Интегра смахнула пепел, с затаенным сожалением понимая, что больше ей никогда не почувствовать такой силы. Кто высоко забрался, тому будет больно падать, как говорил отец - и она упала, словно ангел с небес. И переломала крылья. "Так будет лучше для всех, - твердила себе Интегра, возвращаясь в памяти к тому кошмарному дню, - негоже человеку обладать такой властью". "Это ведь слишком много", - уговаривала она себя и знала, что скучает совсем не по этой силе. Лишь по нему. Все эти годы она была нужна ему так сильно, что забывала про себя легко и непринужденно. Интегра слишком поздно поняла, насколько ей был нужен сам Алукард - не как оружие, не как вечный пример того, что бывают вещи похуже смерти. Не как слуга. "Я не жалею о том, что делала, не жду никакого чуда. Но мне так тебя не хватает". Разве нужно было все потерять, чтобы осознать это? Интегра слишком сильно привыкла к мысли, что уйдёт из них двоих первой, и не была готова увидеть его смерть, как он исчезает, растворяясь в утренних серых сумерках. Слышать, как он в последний раз называет ее Хозяйкой. Интегра отвела за ухо упавшие волосы. Она знала: там, у виска, теперь есть седая прядь. "Твоё поражение. Искупление... Так ли ты себе это представлял?" Это было нечестно, чувствовала Интегра. Неправильно. Алукард заслуживал достойной смерти в бою, все должно было быть не так. "Когда? - терзала она себя: - Когда же время помчалось так немилосердно быстро?" Когда появилась Серас? Когда напали на "Хеллсинг"? Когда пылающий истребитель вонзился в палубу захваченного авианосца? Когда она отдала приказ?.. "Какой же это был потрясающий, невероятный... Конец?" Интегра стиснула зубы. Размашистым жестом стёрла со щеки предательскую дорожку. Алукард всегда поражал ее своей верностью, готовностью ей служить, быть послушным оружием, ее тенью - чем угодно, лишь бы стоять рядом. Но равным ей себя не считал. Он восхищал своей непреложной уверенностью, что всем воздастся по их делам и настанет последний день. А она? Что она? Могла ли она верить так же неистово? Сколько раз она говорила себе, что отпустит его однажды, что должно быть по справедливости. Сколько раз убеждала себя, что он бесконечно прав. И лишь теперь, поняла Интегра, только теперь прозрела: есть и другой путь к прощению. Потому что ей дано верить иначе. Вот только было уже непростительно поздно. Интегра зажмурилась - сердце сжималось болью от каждой мысли: Кто мог бы подумать, что чудовище способно учить смирению? Что может научить быть честным с собой? Кто только сказал бы ей когда-нибудь, что чудовище может учить терпению, милосердию или смелости? Кто мог бы подумать, что чудовище способно учить... Интегра улыбнулась и сжала в пальцах погасшую сигариллу. Ласково погладила крышку гроба, чувствуя знакомое тепло вытертой полировки. А потом по памяти зачитала: - Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то медь я звенящая или кимвал звучащий. Если имею я дар пророчества, и знаю все тайны, если имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а любви не имею, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею при этом, то нет мне в том никакой пользы. Она тяжело сглотнула. Голос крепчал, отдаваясь тревожным звоном: - Любовь долготерпит и милосердствует, не завидует. Не превозносится. Не гордится и не бесчинствует. Не ищет своего и не раздражается, не мыслит зла. Не радуется неправде, но сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, - Интегра вдруг споткнулась, но потом заставила себя добавить с нескрываемой горечью: - Все переносит. Интегра вскинула голову к потолку. Слова приходили сами, разбивая полумрак комнаты: - Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Так пребывают три: вера, надежда, любовь. Но любовь из них всех больше.