Season Of Fall

Ветер свистит в ушах даже через беруши, холод остро сводит зубы — я ухожу в пике, в попытке перехватить пас, адресованный Перри, и только сбиваю квоффл в сторону. Его хватает Медея и дальше я вижу все раньше, чем это происходит: она тараном несется вперед, обходит охотников запаса и пробивает точный гол в центральное кольцо. Резь и шум не дают мне расслышать реакцию остальных, но свисток тренера призовет и мертвого, не то что глухого. Я направляю метлу вниз, прекрасно зная, что сейчас на меня выльется. Раздав пинки и редкую похвалу, Бартоломей обводит оба состава взглядом и кивает. Ребята идут в раздевалку. Я не двигаюсь с места. Не хватало еще, чтобы он крикнул мое имя и все узнали, как же дерьмово я сегодня играл. Все, кто сам не успел заметить. Тренер долго и молча изучает меня: я тоже смотрю ему в глаза, но все равно ничего особо не вижу. В ушах покалывает на контрасте с холодом высоты. — Джеймс, — спокойно говорит Бартоломей, и, как бы паршиво ни прозвучало дальше, это немного ободряет меня. — У тебя кто-то умер? Мне требуется пара секунд, чтобы собраться ответить: — Нет. — Если у тебя проблемы, которые не касаются команды, не заставляй их отдуваться за тебя, — все так же ровно продолжает он, но мне становится так стыдно за то, что он просто не наорет на меня, что я чувствую себя в тысячу раз хуже, чем было. — Просто реши их. Он еще некоторое время смотрит на меня, а потом уходит. Я сжимаю древко метлы так сильно, что хочется уже просто сломать ее об колено и выкинуть нахер. С чувством, будто двигаю каменную плиту, я разворачиваюсь и иду в раздевалку. Торчу в душевой куда дольше обычного — просто, чтобы все уже ушли, — и медленно одеваюсь в обычную одежду. Груз утепленной, но сырой изнутри формы все еще висит на плечах, и я пытаюсь избавиться от него, стоя на ветру на крыльце раздевалки. Похолодало и стемнело. Бартоломей загнал нас еще до начала сумерек, а теперь они сгустились, нависая над фонарями. По ту сторону пустого поля угадывается лес — дубы и сосны — не такой глухой, как Запретный, не такой экзотичный, как в Атлантиде. Обыкновенный маггловский заповедник, в этой части почти дикий. Да и здесь, среди лужаек, дорожек и кучки домиков, тихо и безлюдно. Четырнадцать игроков плюс Бартоломей и пара приходящих служащих. Все ушли к себе, и база опустела. В лагере такого не было даже ночью. Я спускаюсь по ступеням и поворачиваю за угол — к общей дороге. Бреду, не глядя по сторонам, и не замечаю, как прямо передо мной возникает девушка. Мне неохота разговаривать. — Подожди меня, я кое-что забыла, — Рейна касается моего плеча и убегает в раздевалку, а я зачем-то останавливаюсь. Идти к команде все равно не хочу. Она возвращается через какое-то время и, не притормозив, ведет меня вперед. Я все еще не хочу разговаривать, но было бы хорошо, скажи она что-нибудь. — Бартоломей вставил нам с Пикси за то, что не поймали снитч, — с мрачной ухмылкой говорит Рейна. — Паршивая была игра, — соглашаюсь я и тут же чувствую вину: уж не из-за меня ли? — И Бартоломей дал свисток раньше. — Медее это не помешало, — фыркает Рейна. Я невольно поддерживаю: — Ничто не может помешать Медее. Она печально вздыхает. — В обед она съела все мои крекеры. — У тебя были крекеры? — я почти чувствую возмущение. — И ты не поделилась? — Медея нашла их раньше, — мрачно отвечает Рейна. — Сказала, что-либо их съест она, либо их увидит Бартоломей, и я с удовольствием затолкала их ей в глотку… — Мысленно, — я насмешливо смотрю на нее. — К сожалению, — Рейна вспыльчива только на словах, и все это знают. Особенно Медея. — Ребята собираются в «Круглый стол». — Я не хочу. — Пойдем, будет весело, — мягко настаивает она. — Я уверена, что все хотят послушать, как ты уделал Пола Митчелла. Я невольно усмехаюсь и, хотя тут же снова собираюсь отказаться, делаю это с куда меньшей уверенностью. — В другой раз. — Первая тренировка сезона, — продолжает Рейна. — Уже завтра Бартоломей загоняет нас так, что мы встать не сможем! — Не знаю. — Я возьму тебе крекеров, — выкладывая козырь, обещает Рейна, и я смеюсь. — Только если ты будешь защищать меня от Медеи, пока я не съем все, — подначиваю я. Поставить Рейну против Медеи — и чисто внешне будет равный бой, но на деле это таран против осы. С одной стороны, Мансур, которая прихлопнет Рейну, даже не поставив свое пиво, но с другой — Чемберс, которую хрен поймаешь. В общем, битва века. Хотя они вроде дружат. — Если я скажу, что у тебя в комнате запрещенка, ты сам сбежишь оттуда, чтобы не попасть ей под руку. — И на голодный желудок, — бормочу я, и Рейна тоже смеется. Мы подходим к девичьему домику, и она поднимается по лестнице, оборачиваясь уже у двери: — Через двадцать минут. Не смей засыпать! Я закатываю глаза, сдерживая комментарий о том, что она не осмелится меня растолкать, и некоторое время еще смотрю на опустевшее крыльцо. Кажется, будто я только моргнул; и снова оказался здесь. Еще вчера было начало июля, и Бартоломей распустил нас по домам, коротко наставив: «не делайте ничего, за что будет стыдно Паддлмир». Мы разошлись собирать чемоданы, и я так торопился в МАЛ, что забыл попрощаться с Рейной. И потому я не помню, на чем мы остановились. Между нами ничего не было, но казалось, что могло быть все. Могло или может? Вместе с этим вопросом наваливается сразу так много всего, что я трясу головой и бегом направляюсь в мужской корпус. Нет, правда, не до этого сейчас. В нашей комнате все парни, кроме Джозефа, и настроение у них отличное, так что я снова убеждаюсь, что плохая игра была только у меня. Заметив, что я вернулся, они спрашивают про «Круглый стол», и я, снова собираясь отказаться, пересиливаю себя ради Рейны. Не прямо ради Рейны. Просто потому что она права, и мы еще нескоро будем в состоянии выбраться из лагеря. Перри уходит, чтобы поторопить ребят второго состава, и мы все встречаемся на улице, возле дома. Рейна, Медея и три девочки из запасных уже здесь. По очереди трансгрессируя на крыльцо «Круглого стола» — в деревню Красные дубы, которая ближе всего к «Паддлмир», — мы располагаемся внутри, где Джозеф уже занял для нас второй зал целиком. Я здесь всего третий раз, потому что кроме первого тренировочного матча — основной состав против запасного — возможность выбраться в бар появляется только в июле, когда Бартоломей отпускает нас до сентября. Тяжелее пива никто не заказывает, но оно здесь выше всяких похвал — из красного дуба, давшего название деревне, здесь получают не только древесину для волшебных палочек, но и варят отличный темный эль. Чокнувшись со всеми, я успеваю сделать несколько глотков, прежде чем Калеб громко произносит: — Значит, Джим, ты надрал зад сукиному сыну Митчеллу? Я ухмыляюсь, не прекращая пить, а потом ставлю полупустую кружку на стол и вытираю тыльной стороной ладони пенные усы. — Не я, а моя команда, — не играю в скромность, просто так и есть. — Давай рассказывай! — поддерживают его другие, и я в общих чертах начинаю описывать финальный матч, но ребята хотят больше, и я вспоминаю отборочные, а потом и тренировки, заканчивая личной оценкой Митча. Одобрительный гул и споры поднимаются сами собой, но я чувствую, как отдаляюсь от них, все больше погружаясь на дно своей кружки. Рассказать про Крама, не затрагивая Малфоя. Про Малфоя — без упоминания Лили. Про Альбуса без его американки, но как без нее, если из-за нее он едва не потерял место в команде? Описать триумф победы, когда он все равно был неполным, потому что она этого не видела. Как рассказать хоть что-то, чтобы не придавило этими воспоминаниями? Я незаметно для остальных ухожу в первый зал, за стойку. Несколько завсегдатаев за столиками успешно маскируют меня под им подобного. Заказываю еще эля и упираю взгляд в стену за спиной бармена: полки с алкоголем, рамки, несколько часов разного размера и большой медный граммофон в углу. Заканчивается незнакомая музыка, и мне вдруг начинает казаться, что сейчас заиграет что-то, что я вспомню, и это предчувствие будоражит и пугает одновременно. Но вот раздаются начальные звуки, и я слышу их впервые. В голову уже закрадывается другая песня, которую играли «Призрак Фиби» в МАЛе. Я отбрасываю ее и тут же натыкаюсь на еще одну — из бара в Атлантиде. Я знаю, что их связывает, но не хочу об этом думать. Разумеется, именно это заполняет все мои мысли. Ее кольцо — единственное, что я помню с последнего раза, когда мы виделись. Когда я видел ее. А она прошла вдоль поезда, поднялась по ступеням и исчезла, сверкнув на прощание бриллиантом. Зачем ей носить его, если она не хочет выходить замуж за Селвина? Если ее действительно принуждают, почему ей не осмелиться сказать об этом во всеуслышание, швырнуть кольцо Адриану в рожу и уйти? Плевать к кому, даже если не ко мне… Горло наполняется горечью, и я поспешно запиваю ее пивом. Или хотя бы сказать об этом мне. Остановиться на секунду в своих побегах и все объяснить, все, что у нее в голове. Почему я должен догадываться и бороться, когда она только бросает и бросает, и оставляет меня без слова правды?.. — Сливочное пиво, пожалуйста, — Рейна опирается на барную стойку, и я перевожу на нее взгляд, рассматривая с ног до головы. Ее красивая фигура почти сплошь закрыта в черное: сапоги, колготки, короткая юбка и кофта с длинными рукавами. Такие же черные прямые волосы, но белое лицо и кисти рук — выделяются только розоватые губы и теплые, как чашка горячего шоколада, глаза. Рейна замечает, что я на нее смотрю, и я не успеваю отвернуться. Когда бармен ставит перед ней кружку сливочного пива, она двигает ее ближе ко мне и садится на соседний стул. — Не выдержал лучей славы? Мне требуется время, чтобы сообразить, но потом я невесело усмехаюсь: — Мавр сделал свое дело. — У тебя все в порядке? — я вижу в ее лице неподдельное участие, только вот вряд ли смогу рассказать ей. Слишком долго, больно и… ненужно. Рейна мне не друг. Она — чудесная, красивая девушка, с которой у меня еще недавно был шанс. Не думаю, что она захочет слушать, как я встретил другую и как та меня бросила. Да и я знаю, что она скажет. Что ей следует сказать, как и любому разумному человеку, оценившему ситуацию со стороны. Надо оставить Мелани. Надо, возможно, помочь ей избавиться от насильственной помолвки и уйти. Потому что она обманула меня, потом ранила, а потом оставила. Все это я знаю и сам. — Да. Все в порядке. Просто… переживаю за брата, — вру я. Ал действительно не выглядел счастливым в августе, но школа, разумеется, встряхнет его, и он отойдет после разрыва. — Его девушка бросила. Рейна поджимает губы и понимающе кивает. — Может, это и к лучшему, — она делает глоток. — Какие бы причины у нее ни были, то, что она не смогла против них бороться, говорит, что им лучше по отдельности. Если, конечно, твой брат не сам виноват. Я смотрю на нее немного удивленно. Почему-то я ждал, что она начнет проклинать Саммер и говорить, что она еще пожалеет. — Не думаю, что он виноват, — с сомнением тяну я. — Конечно, я ведь не знаю, что у них произошло. Этого я тоже не знаю, зато знаю кое-что другое. — Кажется, у нее проблемы, — я отпиваю из кружки, чтобы выглядеть как можно более отстраненным. — Она рассказала ему в чем дело, но, когда он предложил помощь, просто… ушла. Я испытующе смотрю на Рейну. Она не торопится отвечать. — Может, она не верила, что он способен был помочь. Или помочь действительно нельзя, и расстаться — лучший выход в первую очередь для него. — Или она не хотела ничего менять. — Не знаю, — Рейна закусывает губу, прокатывая меж ладоней кружку. — Может быть сотня и тысяча вариантов, почему мы делаем то, что делаем. Нельзя залезть человеку в голову. То есть можно, конечно, — она смеется. Я невольно подхватываю. — Но ты понял. — Да. — Просто не взваливай на себя чужой выбор или поступки. В отношениях решают двое. Третьего никогда не благодарят. Я киваю несколько раз, хотя соврал ей. Я — половина этих отношений, но спросить, что бы она посоветовала «Альбусу», я не могу. — Мне еще эля, приятель! — Джозеф хлопает ладонью по стойке и садится на барный стул, через один от Рейны. Потом поворачивается в нашу сторону, и его лицо освещается узнаванием. По широкой улыбке я также понимаю, что кружка пива будет далеко не вторая. — Я не заметил, как вы уединились! Сейчас уйду! — клятвенно заверяет он, положив руку на грудь. Рейна едва слышно хмыкает. — Оставайся, — она похлопывает его по плечу, и Джозеф тянется, чтобы удержать ее пальцы, но не успевает: Рейна подхватывает свое сливочное пиво и уходит во второй зал. Он тяжко вздыхает, оборачиваясь ей вслед. — Так у вас ничего..? — он снова смотрит на меня. — Что? — невозмутимо переспрашиваю я. — У тебя и Рейны… Мне показалось, вы друг другу нравитесь… — Джозеф получает новую порцию эля, но не обращает на нее внимания. — Вы встречались летом? — Нет, — я качаю головой. — Я был в Атлантиде большую часть времени. — Да, в Атлантиде, — соглашается он. — И по возвращении ты… передумал? Смотреть, как он тщательно подбирает слова, довольно забавно, если бы он все равно не ходил по острию ножа. — Между мной и Рейной ничего не было, — отвечаю я как можно яснее. — И я не думаю, что это было бы правильно. Джозеф находит свое пиво и, пригубив, уточняет: — Это еще почему? — Потому что мы в одной команде, — я перечисляю все те же аргументы, которые уже говорил себе в июле. Тогда им было сложнее сопротивляться, а теперь я сопротивляюсь не им вовсе. — Потому что, если у нас не получится, наши отношения испортятся, мы не сможем играть… — Она — ловец, — поспешно сглотнув, перебивает Джозеф. — Даже не загонщик, чтобы отправить тебя в нокаут посреди матча. Я фыркаю. — И все же Бартоломей бы не одобрил. — Святой Бартоломей, — бормочет он. — Что он сказал тебе после этой тренировки? Внутри меня будто что-то сдувается. — Ничего. Посоветовал решить свои проблемы и играть нормально. — Вот видишь. Бартоломей — мировой мужик. Если вы с Рейной сойдетесь, он и слова не скажет, пока вы не начнете лажать. А я не думаю, что вы начнете лажать, да? — Джозеф почти требует с меня ответ, и я хмуро смотрю на него. — А тебе что с того? С меня и… Рейны. Он быстро пожимает плечами и возвращается к своей кружке. — Может, тогда ты будешь виноват в том, что она на меня не смотрит, а не я? У него окончательно развязался язык. Я слезаю со стула и, встав рядом с Джозефом, бодро предлагаю: — Может, подышим? Он неопределенно качает головой, и я расцениваю это в свою пользу. Хлопаю его по плечу и, дождавшись, пока он спустит ноги на пол, веду его на улицу. Холодный сентябрьский вечер пробирает сразу и до костей: Джозеф ежится и прячет руки в карманы толстовки, а голову в плечи. Я делаю несколько глубоких вдохов. — Ты-то сам как? — спрашивает он. — Нормально. — А чего играл как школьник? — его типичная шутка звучит почти зло. — Забей, первая тренировка. Завтра буду в форме, — твердо обещаю я. Джозеф пожимает плечами и оглядывает пустынную улицу. Чары «Круглого стола» не выпускают и капли веселья, царящего внутри. — А сегодня чего? Дома все ок? — Ок, — подтверждаю я. — А где тогда не ок? — Джозеф снова поворачивается ко мне. — Не заставляй меня угадывать, я ж тебе не психолог. Я усмехаюсь. — Ничего особенного. Расстался с девушкой. — Значит, о бывшей думаешь? — Нет, все не так, — поправляю я. — Она не совсем бывшая. — Ну, вы же расстались. — Я этого не хотел. — Понятно, — вздыхает Джозеф. — Значит, она ушла? Как-нибудь объяснилась? — Да, но… — Но от тебя, видимо, это не зависело. Помедлив, я киваю. — И ты теперь себя так загнобил, что думаешь, что ни на что не способен? Даже в квиддич играть? — Что? Нет, — я хмурюсь. — Все сложнее. Я… переживаю за нее. — Я думал, она в лучшую жизнь от тебя сбежала, — Джозеф присаживается на ступенях, и я как будто сдаюсь перед тем, что разговор будет долгим. — Наоборот, — мрачно отвечаю я. — Так она же сама… Может, ее заставили? — его как будто озаряет. — В целом, да. — Слушай, ты нормально-то можешь объяснить? Я качаю головой, но потом не выдерживаю и сажусь рядом, упирая локти в колени. — Если очень кратко — она помолвлена, ненавидит своего жениха, но избежать брака не может. То есть не может, согласно тому, что она знает. Мне она попытаться не позволила. Джозеф молчит. — Она прожила весь август в его доме и не захотела со мной говорить, когда я пытался. На письма тоже не отвечала. — Может, ей с ним… хорошо? — предполагает он. — Тогда она просто лицеме… — Он ее ударил. — Ублюдок. И она вернулась к нему? Я не могу повторить это вслух. Джозеф сам делает вывод. — Дура. И что, она сейчас у него? — Нет, сейчас в Хогвартсе. — А сколько ей… Она школьница, что ли? — он хмурится. — Приятель, ты чего..? — Ей семнадцать, успокойся, — перебиваю я, поморщившись. — Мы познакомились в Атлантиде. — Черт, забыл, что тебе только двадцать. Так а… а ее родители? Как она вообще оказалась помолвлена в семнадцать, да еще и с мудаком — куда они смотрят? — Это главная проблема, — я качаю головой. — Это все они устроили, вернее, ее дед. Чистокровный брак, мать его. — О-о-о, — тянет Джозеф понимающе. Насколько я знаю, его мать — чистокровная волшебница, а отец — магглорожденный, так что об удачных и неудачных браках он должен быть наслышан. — Хреново. Но ты тоже не последний парень в магической Британии. Жениться, конечно, рановато, но… — Да при чем здесь это, — я опускаю лицо в ладони, с силой надавливаю. — Просто она не верит, что с ним можно порвать, думает, что он может мне что-то сделать, и вообще носит сраное обручальное кольцо, как будто все уже и правда решено. — Ну, а если она смирилась? Может, нашла какие-то плюсы и думает, что он ее один раз побил, а после свадьбы изменится? — Джозеф говорит это с таким отвращением в голосе, что я понимаю, что он уже протрезвел. — В конце концов, это ее выбор. Если только она не идиотка. Извини. Я мотаю головой. — Не знаю, сошла она с ума или послушала старших, а может, все сразу, но… — я сжимаю кулаки и не могу расслабить их несколько секунд. — Понятно, — он смотрит на меня и неуверенно хлопает по плечу. — Ты ее любишь и тебе все равно. — Не знаю, — мне удается выдохнуть. — Просто не могу выкинуть ее из головы. — Разрешите… — за спиной раздаются шаги и голос: я оборачиваюсь и вижу Рейну. Мы с Джозефом встаем, освобождая ей лестницу, и она, поблагодарив, спускается с крыльца. Отходит на несколько шагов и оборачивается, неожиданно кидая что-то в мою сторону. Едва ли отдавая себе отчет, я ловлю, но не успеваю рассмотреть. — Как и обещала, — говорит Рейна. — Ну, до завтра! — Спокойной ночи, — вразнобой отвечаем мы. Вспышка — и она исчезает. Я облокачиваюсь на перила, разглядывая пакетик соленых крекеров. — Контрабанда? — Джозеф хмыкает. — Шутка для своих. Или вроде того. Он молчит, явно о чем-то размышляя. — Значит, из-за той девушки ты не смотришь на Рейну? — спрашивает Джозеф, и я поспешно отвечаю: — Я смотрю на нее. То есть… Могу ли я смотреть на Рейну, если еще не покончил с Ме… с той девушкой? И если я не покончил, не мудак ли я, что Рейна мне тоже нравится? — О, дружище, куда тебя понесло! — неожиданно смеется Джозеф. — Выяснять, не мудак ли ты по отношению к девушке! К какой-нибудь из них ты точно мудак. А может, к обеим. Или к той, про которую не думаешь. Для надежности можешь постоянно считать себя мудаком. — Понятно, — я усмехаюсь, хотя совсем не весело. — Ладно, я тоже пойду спать. Если я еще и сонным буду завтра — Бартоломей меня порвет. — Да, лучше считай, что твоя главная проблема — это тренер, — советует Джозеф. — А я, пожалуй, пропущу еще кружку… — он снова хлопает меня по плечу и уходит внутрь. Я мерзну на улице, еще пару секунд переминая в пальцах пакет крекеров, а потом сую его в карман и трансгрессирую к дому. Темнота и тишина внутри — никто еще не вернулся — провожают меня до самой комнаты, а там я не нахожу сил, чтобы зажечь свет. Стягиваю ботинки и толстовку и падаю на свою кровать — сразу так удобно, что можно засыпать. Но не могу закрыть глаза. Там меня ждут тяжелые и красочные сны, от которых нет зелья. То есть зелье, конечно, есть, но сны — последнее, что у меня осталось. — Давай, это же последняя ночь в Атлантиде — спать нельзя. — Можно, — Мелани сильнее прижимается ко мне, обхватывая руками вокруг талии, и устраивает голову поудобнее у меня на груди. — Я разрешаю. Я не намерен сдаваться, потому что последнее, чего мне сейчас хочется, это проспать последние восемь часов, потом бегать с чемоданами и попрощаться с ней — пусть даже на пару дней. Это здесь я могу заявиться к ней в комнату или подсесть за обедом или вспугнуть, когда она слишком задумается, — здесь я могу обнять ее так сильно, что ей никак не удастся снова ускользнуть, а там, в Англии… В чертовой Англии столько людей, что они легко ее украдут. Особенно один. Но я ему и пальцем не позволю к ней прикоснуться. Никогда больше. — Нет, нет, ты и правда сейчас уснешь! Мелани не отвечает — только стискивает меня с такой силой, какой я не ожидал, но все равно слишком смешной, чтобы я сдержался: — Ты думаешь, раздавишь меня и я от тебя отстану? Очень самонадеянно и наивно. — Мне не нужно тебя давить, — шепчет Мелани, так и не открыв глаза, — я немного придушу тебя, ты потеряешь сознание, и будет всем счастье. — Звучит не очень-то счастливо… — Для тебя, — фыркает она и снова замолкает, но потом все же спрашивает: — А что для тебя счастье? Я не могу сформулировать. Все, что приходит на ум, слишком мелко и как-то глупо — никак не вяжется с тем всеобъемлющим чувством, которое распирает внутри. Но сейчас-то, сейчас я счастлив? — Пока ты думаешь, я не только высплюсь, но и состарюсь, — бормочет Мелани, ерзая головой по моей груди, хотя, мне кажется, в третий раз устроиться еще удобнее невозможно. — Я не против. — Чего? — Не против, чтобы ты тут состарилась. — Я — против. — Не волнуйся, я не буду уж слишком сверкать на твоем фоне, постараюсь тоже как-нибудь поскорее состариться, чтобы никто не думал, отчего почтенная дама встречается с юношей, полным сил и… Она умудряется ткнуть меня под ребра, сохранив безмятежное лицо. Я смеюсь. — Хорошо-хорошо, мы просто не будем выходить из палатки, и никто не узнает, что ты состарилась. — Только ты, — хмыкает Мелани недовольно. — Только я, — соглашаюсь я и, дотянувшись, целую ее в растрепанную макушку. Вижу, как подрагивают в легкой улыбке губы, но не решаюсь расцепить ее руки, чтобы наши лица могли оказаться на одном уровне: пока она тискает меня, будто плюшевого медведя, я и чувствую счастье. — Серьезно, Мел, это последняя ночь. Она ведет плечом, а потом убирает одну руку с моего пояса, а вторую вытаскивает из-под моей спины и сонно садится. Я не могу не ловить каждое ее движение. — Я знаю, — голос у нее при этом совсем не сонный, более того — он был точно таким все время, когда она разговаривала со мной. — Но я не хочу думать о ней, как о последней. Я подаюсь вперед, садясь и притягивая ее: она остается стоять на коленях между моих ног. — Она и не станет последней, — обещаю я. — Но в Атлантиде… Она опускает руки мне на плечи, и я обхватываю ее за талию, как прежде она меня — только вот мне для этого хватило бы ладоней — прижимая так близко к себе, что мои руки легко перекрещиваются на ее спине. Чувствую, как прямо под пальцами бьется ее сердце. Я вижу по ее лицу, что ей хочется что-то сказать, но она прикусывает губы и растягивает их в улыбке — такой легкой и теплой, что я мечусь между желанием поцеловать и наоборот — вечно смотреть на нее. Мелани решает за нас обоих, приникая к моим губам. Я совсем не чувствую своего дыхания — только ее прикосновения — мягкие и бесконечные. Стараюсь сохранить рассудок, пока не зажглись инстинкты, и, когда она все больше подается ко мне, я падаю на спину. Не ожидая этого, Мелани теряет равновесие, но я уже ловлю ее, аккуратно утягивая вниз. Она ложится на меня приятной тяжестью, пройдясь выдохом по моей шее. Я снова целую ее — просто не вижу никаких других вариантов, желаний, дел, ничего больше. В какой-то момент Мел опускает колени по обе стороны от меня и садится на мой живот. Ее ладони упираются мне в грудь, так что между нами остается неприлично большое расстояние. Она пристально смотрит на меня сверху вниз, и я совершенно не могу понять, о чем она думает. Мелани облизывает губы. — Если бы ты сейчас мог… — она сбивается, начав говорить. Я легко провожу пальцами по легкой ткани пижамы на ее бедре. — Если бы ты мог загадать свое последнее желание. Каким бы оно было? Мелани смотрит на меня спокойно и выжидающе — даже слишком серьезно, так что я не могу сдержать широкую идиотскую улыбку. — Одно желание? Дай поду-умать… — Нет, — возражает она. — Не одно, а последнее. Самое последнее. Давай, прояви фантазию, — она притворяется раздраженной, закатывая глаза, но, когда снова смотрит на меня, взгляд у нее ясный. Я замечаю, что приподнялся на локтях, и со вздохом опускаюсь обратно на подушку, прикрывая глаза. — Любое? — Любое, — подтверждает она. Я наблюдаю за ней из-под опущенных ресниц. Она смотрит вниз, на собственные руки, но мне удается уловить светлые, как чистая вода или ясное небо, голубые глаза. Загорелую, совсем не по-английски, кожу, пушистые, слегка встрепанные волосы — они у нее постоянно пушатся от воды и соли, если только она не укладывает их. Губы, которые я уже не могу представить без улыбки — искренней и яркой — которую мне пришлось заслужить, и это было непросто… Зачем мне что-то еще, когда у меня и так все есть? — Хочу, чтобы ты была счастлива. Мел как будто опускает голову еще ниже, и я чувствую, как напрягаются пальцы, которыми она касается моей груди. — Эй, Мел, — я кладу ладонь поверх ее рук, — это если прямо совсем последнее, а если еще есть — то давай ты не будешь спать и мы все-таки встретим рассвет? Она запоздало улыбается, но скользит взглядом мимо меня, а потом слезает с моего живота и плюхается рядом на матрас. — Нет, желание было всего одно, надо было сразу загадывать рассвет, чтобы не жалеть потом, — фыркает она, закрывая глаза. — А я и не жалею, — я поворачиваюсь на бок, чтобы обнять ее. Надо было тогда загадать, чтобы она не водила меня за нос. Красивыми вопросами и уклончивыми ответами — надо было не тратить последнюю ночь на болтовню и сон, а убедить ее, заставить ее поверить, что я смогу помочь… Надо было просто сказать правду. Но не мне, а ей. Она не смогла ее даже написать. Не захотела читать и слушать то, что я говорю, — просто вычеркнула меня из жизни, а я — идиот — ни уйти не могу, ни рядом быть. Я закрываю глаза. Просто реши это. Как можно просто решить то, что от тебя не зависит? Или вся проблема в том, что я не знаю, что происходит, и потому не могу отпустить или забить: я представляю худшее, и, как только думаю, что могу свыкнуться с этим, если она выбрала это сама, сразу отчетливо понимаю, что не выбирала. Как можно приспособиться к неизвестному? Какой тактикой? Мне просто надо знать. Я сажусь на кровати и достаю из тумбочки чистый лист и стальное перо. Если раньше она не хотела мне отвечать, а рядом никого не было, то теперь рядом вся школа. Уж кто-то должен знать. Хотя бы Лили — она и сама написала ей в августе не одно письмо, так что теперь уж точно будет приглядывать. Я только спрошу, что думает о ней Лили и… Черт, какое сегодня число? Я смотрю на настенные часы с датой и ругаюсь сквозь зубы: пропустить день рождения сестры — это умудриться надо. Молодец, отличный старший брат. Прямо классный. Мне удается выкинуть из головы все ненужное и написать Лили неплохое — уж точно искреннее — поздравление примерно на полстраницы, но, переходя к теме письма, я все равно чувствую угрызения совести. Конечно, она сразу поймет, чего я так распинаюсь. Но и меня она поймет тоже. Несмотря на все капризы, порой она бывает такой чуткой, что вызывает только восхищение. Закончив письмо, я понимаю, что не приготовил для Лили подарка, поэтому добавляю постскриптум, где обещаю сводить ее куда угодно в Хогсмиде, когда у нее будет выходной. Лагерь нам покидать не запрещено, так что как только старшекурсников начнут отпускать в деревню, я смогу проставиться за свой косяк. Главное, чтобы она сделала так, как я прошу. Сегодня к нам не прилетала ни одна сова, но я точно знаю, у кого еще можно спросить, поэтому не откладываю отправку до утра и выхожу из комнаты, а потом на улицу, ежась от холода. На втором этаже женского дома горит свет, и я загадываю, чтобы это была нужная спальня. На пороге у комнаты я медлю, но все же негромко стучусь. Приоткрыв дверь, Рейна выглядывает, а потом припадает плечом к косяку. — Ты что-то хотел? — спрашивает она, глядя мне в глаза. — Да, извини, если разбудил, — я прочищаю горло. — Я еще не ложилась, — Рейна ведет плечом, явно ожидая продолжения. — Понимаю, что уже поздно, но могу я одолжить твою сову? Она медленно приподнимает брови, а потом, не двинувшись с места, распахивает дверь на полную: — Проходи, Фокси в клетке. Медея еще не вернулась. Рейна закрывает дверь сразу за мной и, пока я привязываю письмо к лапе ее совы, спрашивает: — Видимо, чрезвычайно важное письмо, если ты не дождался утра?.. Я дергаю уголком губ, но потом понимаю, что она не видит моего лица, и оборачиваюсь. — Это моей сестре. Совсем забыл про ее день рождения. — О, — ее тон как будто становится мягче. — Да, ты действительно стал рассеян, раз забыл даже о сестре. Я не знаю, что сказать в ответ на это, поэтому только называю сове адресат «Хогвартс, Лили Поттер» и наблюдаю, как она выпархивает на улицу. Взмах ее крыльев загоняет в комнату холодный ночной воздух. Я слегка прикрываю окно и оборачиваюсь. Рейна оказывается почти за моей спиной, но не так близко, чтобы я мог воспринять это на свой счет. Наверное. — Увидимся на завтраке? — я слегка улыбаюсь. — Спасибо за помощь. — Я бы сказала, что будешь должен, но это было бы чересчур, правда? — даже с высоко поднятой головой она умудряется смотреть на меня из-под ресниц. Пристально и как-то тяжело — я не вижу в этом флирта или кокетства, но что-то здесь определенно есть. — Смотря что бы ты попросила, — я сглатываю, сам не понимая, что несу и зачем. Ее губы подрагивают, но она не улыбается. — В смысле, мы ведь в одной команде, — ее голос звучит совсем глухо. — Нам еще играть вместе. Разве я могла бы попросить что-то… неуместное? Мне кажется, что меня загоняют в угол: я не знаю, что ответить, чтобы разрядить скопившееся напряжение, и не уверен, должен ли вообще что-то говорить. Тело будто огнем горит, а пошевелиться невозможно. Рейна молчит долгие секунды, минуты — я не понимаю, сколько прошло. Потом проводит пальцами по волосам, перекладывая их на другое плечо, и облизывает губы. — Что ж, значит, будем считать, что я выручила тебя просто так. Мне хочется усмехнуться, фыркнуть, как обычно, но оцепенение слабеет ровно настолько, чтобы дать мне подойти к двери. Я открываю ее и, едва переступив порог, оборачиваюсь, на этот раз сам едва не задев Рейну. — Спокойной ночи, Джеймс, — в том, как она произносит мое имя, и в самом пожелании мне слышится легкая насмешка, но в ее глазах этого нет. Взяв себя в руки, но все еще чувствуя смятение, я киваю. — Доброй ночи. Рейна закрывает дверь, а я так и не двигаюсь с места, уставившись в точку, где секунду назад были ее глаза. Густые и тяжелые, как смола. Я моргаю и в эту секунду вспоминаю о Мелани. При одной мысли о ней все возбуждение, вызванное Рейной, разлетается вдребезги. Вместо темных и туманных, как горячий шоколад, глаз Рейны, появляются чистые голубые глаза Мелани. Тонкие черты лица и непрошенные завитки волос от соленой океанской воды, которые она пытается убрать. Я трясу головой, чтобы выкинуть из мыслей слишком живой образ. Может, Джозеф и прав — надо присмотреться к Рейне, чуткой и смелой Рейне, которая улыбается так, что каждый чувствует себя особенным… Да, может быть, мне стоит подумать о Рейне. Хотя какая, к чертовой матери, Рейна.