***
Я смотрю, как кусочек масла медленно тает в моей тарелке с кашей, но не могу заставить себя поднять ложку и начать есть. У меня совсем нет сил, но, несмотря на сильный голод, мысль о еде вызывает только тошноту. Мне кажется, я не смогла бы запихнуть в себя ни кусочка, даже если бы наши завтраки были похожи на завтраки в МАЛе, что уж говорить о приевшемся наборе из овсянки, вареных яиц и яблок. Единственное, что я могу удержать в себе, это чай. Я добавила себе побольше сахара, чтобы получить хоть немного углеводов, и пью уже вторую чашку. Если кто-то из моих соседей по столу и обратил на это внимание, со мной все равно предпочитают не разговаривать публично, если только нет острой необходимости. Можно записать это — первым и единственным пунктом — к списку плюсов положения козла отпущения: если бы меня в таком настроении увидела Лили, она бы продолжала допрашивать, пока я не сознаюсь про крыс. Мне и так тяжело было делать вид, что все в порядке, когда мы разговаривали через зеркало Алекса, но я не хочу, чтобы она опять вмешалась. В школе же мне не нужно притворяться, что все хорошо. Даже наоборот — это делать категорически нельзя, иначе Альберта и компания будут накидывать мне все больше и больше наказаний, пока я не свихнусь. Конечно, они и так будут это делать, но я надеюсь, что мой запуганный вид приносит им достаточное удовлетворение, способное хоть немного умерить их злость. Если бы я ходила по Дурмстрангу с поднятой головой, они бы взбесились — возможно, Димитрий уже прихлопнул бы меня в порыве гнева. Но я показываю, что прилежно усваиваю свои уроки и всецело и полностью признаю свою вину. Может, хоть когда-нибудь они сжалятся. А мне надо держать себя в руках лишь настолько, чтобы не прослыть местной сумасшедшей. В таком образе Марк уж точно не найдет ничего привлекательного и достойного защиты. — Доброе утро. Марк — легок на помине — садится рядом со мной на стул, который несколько минут назад покинула Ивана. В прошлый раз ему сделали выговор за то, что он появился за чужим столом, но не похоже, что его это беспокоит. — Доброе утро. — Все хорошо? — хмурится он. — Почему ты не ешь? — Не хочется, — я пожимаю плечами. — В лагере на завтрак подавали блины, бекон и экзотические фрукты. А тут каша. Марк почему-то улыбается и лезет рукой в свою сумку. — Экзотических фруктов у меня нет, но это точно лучше каши, — говорит он, положив передо мной на стол маленькую плитку темного шоколада. Удивительно, но этот жест действительно делает мое поганое утро чуточку лучше. Не сам шоколад — а то, что в этой чертовой школе есть кто-то, кто на моей стороне и не боится это показать. Конечно, это все не из благородных побуждений. Я знаю, что, если бы Марк не хотел меня для себя, он присоединился бы к тем, кто шепчется за моей спиной, роняет мои вещи в коридорах и подбрасывает крыс мне в постель. Но он мне нужен. Без него мне здесь просто не выжить. — Спасибо. Он выглядит чрезвычайно довольным собой, как и всегда, когда ему удается меня порадовать. Когда вместе с наступлением переходного возраста на Марка внезапно нахлынули чувства ко мне, я еще была на хорошем счету у Альберты и могла позволить себе его послать. С тех пор он считает своей миссией доказать мне, что он изменился и сожалеет о своих поступках. Марк смотрит на меня с ожиданием, и я перевожу взгляд на шоколад. Мой организм реагирует на него спокойно и даже допускает мысль о том, чтобы съесть кусочек и не вывернуться наизнанку. Я аккуратно разворачиваю упаковку и смотрю на три ровные темные дольки. Шоколад выглядит довольно аппетитно, но проблема в другом — его можно есть только руками. А несмотря на то, что я вымыла руки пять раз подряд после того, как закопала узел с крысами во дворе, мне все равно противно прикасаться ими к лицу и волосам, не говоря уже о еде. Но Марк посчитает меня чокнутой, если я начну пилить плитку ножом для масла, поэтому я отбрасываю брезгливость и отламываю кусочек. Я представляю, как странно выгляжу со стороны, пережевывая шоколад максимально медленно, и делаю вид, что читаю состав на обертке. Проглотив наконец первую дольку, я убеждаюсь, что ничего страшного не произойдет, и доедаю шоколад уже с большим удовольствием. — Спасибо, — повторяю я и даже улыбаюсь. — Пожалуйста, — просияв, отвечает он. — Я только рад, что мне удалось скрасить твое утро. Хотя не представляю, как это может сделать темный шоколад. — Я ем только его, и мне льстит, что ты это знаешь, — говорю я, перекидывая косу с одного плеча на другое. — Как бы иронично это ни звучало, сладкое я не люблю. — Почему иронично? — В лагере все называли меня Свити, — объясняю я, и от этого воспоминания меня захлестывает страшная тоска. Марк улыбается, не заметив: — Очень тебе подходит. Ни Марк, ни Лили, и ни один из сотни атлантов не подозревает, насколько мне на самом деле не подходит это прозвище. Но я не возражаю, а только опускаю глаза, изображая смущение, и делаю глоток чая. Но в кружке оказывается не чай. Прекрасно осознавая, что теряю свои баллы привлекательности, я все равно выплевываю содержимое обратно, потому что красиво проглотить эту дрянь я бы точно не смогла себя заставить. — Что такое? — непонимающе спрашивает Марк. — Мыло, — выдавливаю я, оглядывая стол в поисках чего-нибудь, что сможет перебить этот мерзкий солоновато-горький привкус. — В моем чае оказалось мыло. Марк, стоит отдать ему должное, не задает больше вопросов. Одним заклинанием он освобождает от жидкости мою чашку и пододвигает к себе, но тут же отталкивает назад, громко выругавшись. Я не вижу, что там, но подозреваю очередное послание. Марк наколдовывает чистый стакан, направляет туда струю воды из палочки и протягивает мне. Я выпиваю его залпом, но избавиться от привкуса все равно не получается. Увидев выражение моего лица, Марк отбирает у меня стакан, наливает в него апельсиновый сок из общего кувшина и делает глоток. — Здесь ничего нет, держи, — распробовав, говорит он и возвращает мне стакан. Я выпиваю сок и выдыхаю с облегчением. Наверное, отголоски этого вкуса я буду чувствовать всегда, как и прикосновение крысы, но в целом апельсину удалось заглушить вкус мыла. — Ты в порядке? — спрашивает Марк. — Да. — Хорошо, — он кивает и с гневным видом оглядывает столовую. — Кто это сделал? — Не знаю, — я качаю головой. — Но ничего страшного, это всего лишь мыло. Вспомнив о своей чашке, я заглядываю в нее и вижу на дне слегка расплывшиеся слова: «Вымой рот с мылом» — Что это значит? — хмуро спрашивает Марк. — То и значит, — вздыхаю я. — Я продолжаю расплачиваться за то, что не следила за тем, что говорю. Не бери в голову. — Нет, я это так не оставлю, — возражает он. Я не предполагала, что он действительно позволит мне разбираться самой, но его слова все равно приносят колоссальное облегчение. Я не знаю, что бы я делала, если бы и он от меня отвернулся. — Ты не можешь ничего сделать, — грустно произношу я. — Светлана, ты не виновата в том, что Ян напал на Поттер. — Попробуй объяснить это Альберте, — фыркаю я. Марк расправляет плечи, и его лицо принимает решительное выражение. — Нет, Марк, не надо! Моя рука взлетает к его плечу, я вцепляюсь пальцами в ткань форменного пуловера и уже сама не разбираюсь, чего в этом жесте больше — расчета или страха. Я уже получаю за то, что один раз сболтнула лишнее, а если еще и Марк пойдет выгораживать меня перед Альбертой, станет только хуже. — Марк, я тебя прошу, — продолжаю я быстрым шепотом, — не говори ничего Альберте. Если она решит, что я жалуюсь тебе, она меня убьет. Марк смотрит мне в глаза, и его взгляд смягчается. Он всегда так на меня смотрит — как на хрупкую, беззащитную принцессу, которую надо спасти от дракона и вызволить из башни, только вместо этого мы оба живем в башне вместе с драконом, и единственное, что он может сделать, — это ходить рядом и иногда подставлять огнеупорный щит. Не разрывая зрительный контакт, я выпускаю из пальцев ткань и полностью опускаю ладонь на его плечо. Его дыхание сбивается. Он слегка склоняется ко мне, наверное, не контролируя свои действия, и я опускаю глаза. Магия рушится. Марк прочищает горло и говорит: — Ладно, не буду. Идем на урок. Он первый поднимается с места и, поколебавшись пару секунд, протягивает мне руку. Я знаю, что могу не брать ее, но все равно вкладываю свою ладонь в его и встаю. Он пытается сдержать улыбку, глядя на наши руки, и потом крепко сжимает пальцы. Мне это нужно: внимание Марка надо поощрять, чтобы оно не иссякло, да и многие из тех, кто пользуется моим положением девочки для битья, могут испугаться его и оставить меня в покое. Но я не ожидала, что этот ободряющий жест придаст столько сил мне самой. Несмотря на то, что произошло между нами в прошлом, сейчас мне действительно лучше, когда он рядом. Не выгоднее, а просто лучше. Я пытаюсь представить, как отвечаю на его чувства и соглашаюсь с ним встречаться. Привычного отвращения эта мысль не вызывает.***
— Тема нашего сегодняшнего урока — стихийные артефакты, — объявляет Немиров и, подчеркнув запись на доске, разворачивается к нам. — Кто-нибудь знает, что это? Фридрих? — Ээ… С их помощью можно управлять стихиями? — Нет, — отвечает профессор, и в кабинете раздается несколько смешков. — Кто-нибудь еще? Я знаю правильный ответ, но молчу. Если раньше я могла проявлять свои способности в полную силу, то только потому что на моей стороне была Альберта. А в моей нынешней ситуации очень опрометчиво было бы раздражать своих одноклассников тем, что я умнее многих из них. — Стихийные артефакты создаются сами по себе, без вмешательства волшебников, — отвечает Марк. — В целом, верно, — Немиров удовлетворенно кивает. — Однако есть одна поправка — стихийные артефакты создаются без сознательного вмешательства волшебников. Камень не проявит никаких волшебных свойств, если будет лежать на дороге. Но если его будет всегда держать при себе сильный волшебник, камень может впитать в себя часть его магической энергии после его смерти. — Как крестраж? — спрашивает кто-то из конца кабинета. — Нет. В крестраж волшебник помещает частичку своей души, чтобы иметь возможность возродиться. Стихийный артефакт так использовать нельзя. Магический след остается на нем просто как воспоминание, причем чаще всего свойство, которое проявляет артефакт, зависит от характера и привычек владельца. Один из них я вам сейчас продемонстрирую. Немиров подходит к своему столу и откидывает крышку небольшого деревянного ларца. — Румынский комитет по артефактам любезно предоставил нам для этого урока так называемую Чашу Трезвости. Профессор достает небольшой костяной кубок, старый и довольно непримечательный на вид. — Думаю, у вас уже появились предположения о ее силе исходя из названия. — Пьешь из нее и не пьянеешь? — Совершенно верно, Фридрих, — подтверждает Немиров. — Но это лишь малая часть. Видите ли, Чаша принадлежала некоему Матиасу Петреску. О нем не так много известно, кроме того, что он панически боялся, что его отравят, поэтому всегда пил из собственного кубка. При его изготовлении использовали безоар, который, как вы все знаете, служит универсальным противоядием. Петреску умер, а кубок переходил по наследству, пока через несколько поколений потомки Матиаса заметили особые свойства семейной реликвии. Любой, кто пьет из кубка, исцеляется не только от отравления, но и от любого постороннего воздействия на разум. Так, Фридрих уже назвал алкоголь. Кто может предположить еще варианты? — Наркотики! — Да. Чаша действительно снимает симптомы наркотического опьянения, но, к сожалению, не избавляет от зависимости. У кого еще какие идеи? Марк? — Мм… Конфундус? — Правильно, — кивает Немиров. — Так, кто дальше? Светлана? Черт. Ну почему Марку всегда надо садиться за первую парту? Из-за этого я оказываюсь прямо перед глазами учителей, а мне уже надоело притворяться, что я ничего не знаю. Все равно от этого мое положение не улучшается. Если я отвечаю правильно — я невесть что о себе возомнившая выскочка-полукровка, если специально ошибаюсь — недостойная этой школы дура-полукровка. Что бы я ни делала, я все равно оказываюсь виноватой. — Империус, — заметив ожидающий взгляд профессора, я озвучиваю первую пришедшую в голову мысль. Все равно она вряд ли правильная. — Да! — произносит Немиров с каким-то особенным торжеством. — Не думал, что до этого варианта так быстро дойдут, но ты совершенно права, Светлана. И в этом главная ценность Чаши. Человеку, подвергшемуся заклинанию порабощения воли, нужно всего лишь выпить из нее, и его разум снова будет ему принадлежать. На сегодняшний день это единственный известный артефакт, способный нейтрализовать действие Непростительного заклятия. Я безразлично киваю и опускаю взгляд на свой конспект, чтобы он поскорее переключился на кого-то другого. Разумеется, с моим сегодняшним везением случайный ответ оказался именно тем, что хотел услышать преподаватель. Немиров, к счастью, не задерживается на мне, а продолжает опрос. Когда варианты иссякают, он вызывает Фридриха к доске. — Думаю, что, раз нам предоставили саму Чашу, мы просто обязаны лично убедиться в ее свойствах, — говорит Немиров. — Как ты считаешь, Фридрих? Готов проверить свою версию? — Вы что, нальете мне алкоголь? — спрашивает Фридрих со смесью недоверия и предвкушения. — Да, — просто отвечает Немиров. — И это будет единственный случай, когда какому-либо студенту будет разрешено пить в школе. Это понятно? Мы все киваем. Профессор достает из стола бутылку с прозрачной жидкостью, наколдовывает стопку, наполняет ее почти до краев и протягивает Фридриху. Тот с опаской подносит ее к лицу, делает вдох и морщится. — Это действительно водка, — сообщает он классу, а потом залпом выпивает. — А, черт… Кажется, это не водка. Сколько в этом градусов? Отовсюду раздаются смешки. Даже Немиров наблюдает за ним с неподобающей преподавателю легкой усмешкой. — Как ощущения? — спрашивает он. — Жестко, — отвечает Фридрих, опираясь руками об учительский стол. — Сразу в голову дало. — Хорошо. А теперь выпей это. Немиров с помощью Агуаменти наливает в Чашу воду и дает Фридриху. Тот выпивает ее, и признаки опьянения сходят с его лица. — И правда прошло, — подтверждает он, моргнув несколько раз. — Как будто вообще не пил. — Отлично. Возвращайся на место, пожалуйста. Итак, кто следующий? — профессор обводит взглядом кабинет. — Стефан, можешь опустить руку, давать ученикам наркотические вещества — это за гранью моей морали. Марк! Немиров насылает на Марка Конфундус, заставив его перепутать право и лево и врезаться в стол, а потом так же отрезвляет его водой из кубка. — Светлана? — спрашивает он, когда Марк возвращается на место. — Попробуешь? Я смотрю на него, не сразу понимая, что именно он предлагает. — Вы хотите применить ко мне Империус? — Только если ты согласна, разумеется, — говорит он. — И, предвосхищая твой вопрос: преподавателям разрешено демонстрировать Непростительние заклятия в рамках образовательной программы, а распространение наркотиков, даже в учебных целях, законом не предусмотрено. Не говоря уже о риске привыкания. Я сомневаюсь, что законом предусмотрено угощение алкоголем несовершеннолетних, но ничего не говорю. В конце концов, сам алкоголь не запрещен, так что до наркотиков ему далеко. Как и до Империуса. Я не знаю, соглашаться или нет. Нам показывали действие этого заклинания на Истории Темных искусств, но тогда его применяли только к крысам. Если честно, мне действительно интересно, что чувствует человек под влиянием Империуса, и я знаю, что Немиров не воспользуется им мне во вред. Но не зря же заклинание относится к Непростительным… — Хорошо, — решаюсь я, когда любопытство пересиливает. К тому же качать права на уроке мне все равно не следует. Я выхожу к доске, слегка дрожа от волнения. Немиров сначала наполняет Чашу водой, а потом смотрит на меня. — Готова? — Да. Я не отрываю напряженного взгляда от нацеленной на меня палочки. У меня нет возможности отразить удар, но наблюдение все равно дает мне едва ощутимую иллюзию контроля, как будто, если я увижу летящее заклинание, я смогу ему воспротивиться. Но это не так. Мне придется это пережить. Я не знаю, чего именно ждать, и мне страшно. — Империо! Я все-таки зажмуриваюсь, но практически сразу открываю глаза. И чего я боялась? В этом нет совершенно ничего неприятного — наоборот я впервые за время в школе чувствую спокойствие. Я столько переживала и нервничала, а теперь не могу вспомнить зачем, ведь можно просто расслабиться и оставить все это позади. — Светлана, — голос звучит приглушенно, как через слой ваты, но при этом он четкий, словно раздается прямо в моей голове. Этот голос скажет мне, что делать дальше. Мне больше никогда не придется ничего решать самой — я просто буду его слушать. Мне хочется улыбаться — так легко становится от этой мысли. Как будто я снова в МАЛе, лежу на воде, слегка покачиваемая волнами, и не думаю ни о чем. Никаких забот. Блаженство. — Пусть вылижет мои ботинки, — второй голос раздается еще дальше, но я уделяю ему не больше внимания, чем жужжанию мухи. — Подойди к столу и возьми Чашу Трезвости, — говорит первый голос, тот самый, ради которого я существую. Я послушно иду к столу и беру артефакт, касаясь прохладной кости обеими руками. Ни одно действие в моей жизни не давалось мне с такой легкостью. — Сделай глоток. Я подношу Чашу к губам, отпиваю немного воды и… и все возвращается. Стресс. Страх. Тревога. От того спокойствия, что я испытывала секунды назад, не остается и следа. Не дождавшись разрешения Немирова, которому я больше не подчиняюсь, я возвращаюсь на место. — Ты в порядке? — спрашивает Марк. — Да, — киваю я. — Я разберусь с Костовым после уроков. — Что? — Ты не слышала? — хмурится Марк. — А, ты про ботинки, — догадываюсь я, только сообразив, кому принадлежал голос. — Забудь. Это просто дурацкая шутка. — Нет, — серьезно говорит он и, бросив быстрый взгляд на Немирова, опускает свою ладонь на мою руку, лежащую на коленке. — Он — не Альберта. Он просто жалкий бесполезный кусок… Он больше ни слова тебе не скажет. Я разворачиваю ладонь и переплетаю свои пальцы с его. — Спасибо, — тихо говорю я. Марк прав: Костов просто глупый мальчишка, который любит удовлетворять свое эго за счет слабых. Если Марк хочет преподнести ему урок, я не буду возражать. Мне же так будет лучше.***
Мне все равно, что именно Марк сделает с Костовым, но я рада, что эти разборки оказываются веской причиной, чтобы оставить меня одну. Конечно, с ним мне безопаснее, но у меня появляется время заняться делами, в которые я не хочу посвящать Марка. Я забираю из прачечной комплект чистого белья и иду с ним в комнату. К счастью, это ни у кого вопросов не вызывает — полукровки и младшекурсницы всегда выполняют какую-то работу для старших. Мне, правда, в этом году перестали прилетать подобные просьбы, но я не знаю, это Альберта всем запретила со мной заговаривать или мне просто перестали доверять даже мелочи. В любом случае никто не обращает на меня внимания. Даже если кто-то из встретившихся мне по пути знает про крыс, они не подают вида. В комнате я перестилаю постель, окончательно избавляясь от напоминаний о сегодняшнем утре. Конечно, я никогда не смогу это забыть, но находиться здесь становится спокойнее, как будто весь этот кошмар произошел не здесь. На всякий случай я проверяю шкаф, тумбочку и пространство под всей мебелью, но заклинание обнаружения не засекает ничего подозрительного. Перед тем как сесть за уроки, я разворачиваю стол так, чтобы сидеть лицом к двери. Не знаю, как объясню эту перестановку девочкам, но не хочу давать кому-либо шанс подкрасться ко мне со спины. Мне удается позаниматься всего полчаса, пока в спальню не возвращается Таня. Между нами нет открытого конфликта, но находиться с ней в одной комнате всегда неуютно. Она возненавидела меня с того дня на третьем курсе, когда Альберта усадила меня рядом с собой в гостиной и попросила ее — чистокровную волшебницу — принести нам обеим чаю. Какое оскорбление! Я дожидаюсь момента, когда Таня уходит в ванную, и, наложив на себя заклинание Незнакомца, быстро покидаю комнату. Даже странно осознавать, что в лагере я применяла это заклинание, чтобы Лили могла пробраться на свидание. А здесь я пользуюсь им, чтобы пройти по коридору без происшествий. Как будто я была не в Атлантиде, а в параллельной вселенной. Добравшись до библиотеки, я обвожу взглядом все столы, чтобы выбрать наиболее уединенный, и едва не роняю сумку от картины передо мной. Марк, которого я четко попросила не соваться к Альберте, сидит за одним столом именно с ней. Я не рискую подойти близко и занимаю стол у другой стены, но сразу достаю из сумки Удлинитель ушей. Я должна знать, что происходит и что он ей говорит. Я засовываю маленький шарик в ухо, и на меня обрушиваются все звуки сразу. Я продираюсь через шелест страниц и скрип перьев, ловлю обрывки посторонних разговоров, пока не натыкаюсь на голоса, которые меня интересуют. — … мило — щеночек показывает зубки. Но я по-хорошему прошу тебя не лезть, — это говорит Альберта. — А я прошу тебя оставить ее в покое, — упрямо возражает Марк, лишая меня последней надежды на то, что они обсуждают не меня. — Ян сам виноват, что его… — Не смей, — перебивает Альберта ледяным голосом. — Не смей. Светлана заслужила все, что получает. Возись с ней сколько угодно, но не лезь ко мне с разговорами о Яне. Насколько бы чистокровным ты ни был, в этой школе я выше тебя. Как и Димитрий и Людвиг. Если не хочешь проблем со мной и с ними, не подходи ко мне больше со своими нелепыми обвинениями. Она захлопывает тяжелый фолиант, и удар так громко отдается в моем мозгу, что ухо начинает болеть. Я вытаскиваю Удлинитель и бросаю его во внутренний карман сумки. Черт возьми, ну зачем Марк это сделал? Я же просила… Альберта поднимается с места, и я спохватываюсь. Раскрываю перед собой конспект, делая вид, что читаю, а сама исподлобья наблюдаю за тем, как Альберта возвращает книги на стеллажи. Она направляется к выходу, и я устремляю взгляд в свои записи. Читаю слово за словом, не улавливая общий смысл, пока не замечаю, как кто-то останавливается прямо у моего стола. Я поднимаю взгляд и вздрагиваю. — Здравствуй, Светлана, — произносит Альберта со злобной усмешкой. Я сглатываю, не понимая, как она узнала. — Что? — выдаю я, хотя шанс, что она усомнится в своей догадке, крайне мал. Альберта закатывает глаза. — Брось, я знаю всех в школе. Ты всерьез надеялась, что я пропущу кого-то незнакомого? Покачав головой, она направляет на меня свою палочку и снимает чары. Я молчу — любое сказанное мной слово может разозлить ее еще больше. Альберта смотрит на меня своим холодным взглядом и садится напротив. — Хотела проследить, как Марк справится со своей миссией? — Нет, — хриплю я, вновь обретая голос. — Альберта, я не знаю, почему он пошел к тебе. Я здесь ни при чем, я его не просила. Она склоняет голову на бок. — Неужели? Я думала, у тебя вошло в привычку просить других разбираться с твоими проблемами. — Я ничего ему не говорила, — жалким тоном повторяю я, хотя знаю, что она мне не поверит. — Он просто сидел рядом утром, когда… Ну знаешь, в моей чашке оказалось мыло. Ее губы подрагивают. — Мыло? — переспрашивает она, подняв брови. — Весьма изобретательно. — Что? — не понимаю я. — Но… Я думала… — О, ты думала, что это я? — прищуривается Альберта. — Что это я трачу на тебя свое время, свою магию, свои мысли?.. Нет, Светлана. Все, что сейчас с тобой происходит, — это твоя жизнь без меня. Теперь ты знаешь, что я для тебя сделала. И чем ты мне отплатила. — Альберта. Просто скажи, что мне сделать, — умоляю я. — Я сделаю все, что ты захочешь. Пожалуйста. — Ты уже достаточно сделала, — говорит она. — Осталось только жить с последствиями. Хорошего вечера. Альберта грациозно встает и уходит, не удостоив меня больше ни взглядом. Я начинаю нормально дышать только через десять минут. Я пытаюсь учиться дальше, но после того, что она сказала, мне страшно находиться в библиотеке. В замке в принципе не осталось места, где мне не было бы страшно находиться. Любая девочка в этой школе могла проникнуть ко мне в комнату и подкинуть крыс в мою постель. Или даже не проникать — это могли сделать Таня и Милица. Если Альберта действительно дала добро на издевательства всем остальным, то мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать тех, кто вне подозрений. Я сотрясаюсь всем телом, когда напротив меня снова кто-то садится, и резко вскидываю голову. — Прости, пожалуйста, не хотел тебя напугать, — говорит Алекс извиняющимся тоном, и я расслабляюсь. Его бы я посчитала первым. — Все хорошо, я просто задумалась, — я выдавливаю улыбку, а потом обвожу взглядом библиотеку. Следя за Альбертой, я упустила из вида Марка, но здесь его уже нет. — Ты в порядке? — спрашивает он. — Конечно, — говорю я, вернув голосу нормальное звучание. До лагеря мы с Алексом редко пересекались, но за последнюю неделю он несколько раз подходил ко мне с вопросом, как у меня дела. Я подозреваю, что тут не обошлось без вмешательства Скорпиуса, который стал случайным свидетелем моего спора с Альбертой. Но, как бы его забота ни была мне приятна, я бы предпочла, чтобы он этого не делал. Я знаю, что Алекс имеет влияние и что именно он защищал Софию, когда они учились на младших курсах, и что его компания была бы очень полезной для меня, — если бы я не рисковала при этом потерять Марка. Марк не согласится быть на вторых ролях, появляясь только тогда, когда Алекса не будет рядом, а Алекс не станет проводить со мной и половину времени, которое готов уделять мне Марк. Поэтому я всегда говорю, что у меня все нормально. — Роза спрашивает, когда ты снова сможешь поговорить с Лили. — О. Наверное, в субботу. Раньше у меня просто не будет времени со всей этой учебой. На самом деле, хоть я и скучаю по Лили, я предпочла бы вообще с ней не говорить. Это слишком тяжело — и вспоминать МАЛ, и делать вид, что я в порядке. — Я передам, — говорит Алекс. — Кстати, у меня есть новость, которая тебя обрадует. Но ты должна пообещать, что никому не скажешь. Я киваю. Он смотрит по сторонам и наклоняется ко мне. — Сегодня мне написал отец, они назначили первый матч Чемпионата школ. Официально об этом объявят через несколько дней, так что, если ты поторопишься, можешь записаться в группу поддержки и увидеть Лили лично меньше, чем через месяц. — Вы едете в Хогвартс? — Да! Я уверен, что ты тоже можешь. У тебя нет проблем с успеваемостью и хороший уровень английского… — Нет, — я взволнованно мотаю головой. — Нет, у меня есть кое-что получше. — Ты хочешь попробоваться в команду? — непонимающе уточняет он. — Нет, — я смеюсь, чувствуя внезапный подъем. — Я полукровка. Алекс, ты же входишь в школьный совет! Предложи директору взять полукровок! Скажи, что за Дурмстрангом будут следить после скандала с Кестером, и что это поможет нашей репутации. Алекс, пожалуйста, я так соскучилась по Лили! — Конечно, — он мягко улыбается. — Это отличная идея. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить разбушевавшиеся нервы. Я пытаюсь убедить себя, что еще ничего не решено, что радоваться рано, но не могу не думать о возможности поехать в Хогвартс и вырваться из этого ада хотя бы на два дня. — Спасибо, Алекс.***
Я намыливаю руки во второй раз, тщательно растирая каждый участок кожи, и засовываю их под струю теплой воды. В обед я осилила только половину тарелки супа, и сейчас голод дает о себе знать. Я уже достаточно отошла от утреннего потрясения и думаю, что смогу съесть весь свой ужин, но для этого мне все равно нужно помыть руки несколько раз. Я отстраненно наблюдаю за тем, как вода утекает в слив раковины, пока она не становится ярко-красной. У меня мелькает мысль, что я где-то порезалась, но она тут же сменяется ужасом, когда я понимаю, что густая красная жидкость течет из самого крана. Я выдергиваю руки из-под струи и бросаюсь к соседней раковине, но происходит то же самое. Я открываю все краны, и они все кровоточат. Мои руки измазаны в этой липкой жиже, и мне противно дотрагиваться ими до своей палочки, но другого выхода нет. — Агуаменти, — произношу я и с облегчением смотрю, как из палочки начинает течь чистая прозрачная вода. Отмыв левую руку, я беру в нее палочку и направляю поток на правую. Потом перехватываю палочку двумя пальцами посередине, стираю с нее грязные следы и поднимаю голову на зеркало. Но мое отражение почти не видно из-за огромных ярко-красных букв: «Ты так просто не отмоешься» Я вылетаю из туалета, не желая проверять кабинки, чтобы узнать, кто это сделал. Ни о каком ужине теперь не может быть и речи, поэтому я сворачиваю к лестнице на жилой этаж. Я иду так быстро, что не успеваю вовремя притормозить, когда из-за угла показывается другой человек. — Эй, осторожнее! — восклицает он, когда я врезаюсь в него на всей скорости. У меня уже нет сил оправдываться или защищаться. Мне все равно, что со мной сделают, только пусть это закончится побыстрее. — Светлана? Что случилось? Это что, кровь? Почему-то мне требуется время, чтобы понять, что передо мной стоит Марк. — Что? — Это кровь? — настойчиво повторяет он и сжимает мои запястья. Я опускаю взгляд: на выглядывающих из-под пуловера белых манжетах остались красные подтеки. — Что произошло? — Это не моя, — выдавливаю я. — Не твоя кровь? А чья? — Я не знаю, — я обессиленно качаю головой. — Может, крысиная. Может, вообще не кровь. Она потекла из крана, пока я мыла руки. Это просто чья-то неудачная шутка. — Шутка — это когда смешно, — холодно говорит Марк. — В этом нет ничего смешного. Как и в мыле, как и во всем остальном… Я вырываю руки из его хватки, только вспомнив, что увидела в библиотеке. — Зачем ты пошел к Альберте? Я не хочу на него кричать, мне нельзя, я не могу позволить себе испортить с ним отношения, но эта кровь стала последней каплей. — Светлана. — Я же просила тебя! Марк, я говорила, что будет, если она узнает… — Я пошел к ней не из-за тебя, — перебивает он. — А из-за Костова. Он сказал, что… Что… — Что Альберта натравила всех на меня, да? — я сразу догадываюсь, о чем он говорит. — Мне это известно. Она сказала мне. Марк, я не знаю, что мне делать… — Светлана, успокойся, дыши глубже, — говорит он, глядя мне в глаза. — Она не натравила на тебя всех. Я с тобой. Я не позволю никому из них… Я не даю ему договорить — порывисто обвиваю его за плечи и утыкаюсь лицом в его шею. Марк отшатывается от неожиданности, но уже через секунду я чувствую его руки на своей талии. Я знаю, что мой недоступный образ сейчас развалился, но я больше не могу его играть, мне нужно хоть что-то теплое, хоть что-то человеческое, и пусть это будут объятия человека, которого я когда-то презирала, мне все равно, я больше не могу быть одна. — Все будет хорошо, — тихо произносит Марк. Я киваю и отстраняюсь, внезапно вспомнив, что мы стоим посреди коридора, где кто угодно мог увидеть мой срыв. Слава богу, вокруг никого не оказывается — все сейчас в столовой. Марк угадывает причину моего беспокойства и говорит: — Давай я провожу тебя в комнату, а потом принесу тебе ужин. Я опять киваю, не доверяя своему голосу. Марк ведет меня, обнимая за плечи, и я просто переставляю ноги, не различая пути. Только когда он останавливается у двери в мою комнату, ко мне возвращается чувство реальности. — Жди здесь, хорошо? Я снова киваю. На его лице появляется что-то похожее на нежность, и он внезапно подается вперед, прижимаясь губами к моему лбу, а потом так же резко отворачивается и уходит. Я прохожу в пустую комнату. Сажусь на свою кровать. От усталости в моей голове совсем нет мыслей. По крайней мере, я не замечаю, как проходит время до возвращения Марка. Просто в какой-то момент он снова оказывается у моей двери. Он не может сюда зайти, поэтому мне приходится встать. — Я сделал тебе чай, — говорит он, протягивая дымящуюся кружку. — И вот еда. Я забираю из его рук чашку и закрытую тарелку, ставлю все это на свой стол, возвращаюсь к двери и переступаю порог. — Спасибо, — хрипло говорю я. Я молчала всего минут двадцать, но мне кажется, что целую вечность. Собственный голос звучит странно, как чужой. — Светлана, — Марк смотрит на меня с жалостью. — Все будет хорошо. Я ему не верю. Я не думаю, что он сам себе верит. Но это все, что он может сейчас сказать. — Ты не можешь этого знать. — Не могу, — соглашается он. — Но я знаю, что ты больше никуда не пойдешь одна. Если бы мальчики могли заходить в комнаты девочек, я бы не оставил тебя одну и здесь. У меня вырывается смешок. — Думаю, девочки бы не обрадовались твоему постоянному присутствию. — Только девочки? — уточняет Марк с едва заметной улыбкой. — Серьезно? Нашел время, — фыркаю я. — Извини, — говорит он, но продолжает улыбаться. Я закатываю глаза, но на самом деле не злюсь. Всего парой реплик он вернул меня в нормальное настроение. Учитывая, сколько еще нервных срывов мне предстоит пережить, это очень хорошая способность. Я все больше склоняюсь к тому, что сойтись с ним — это самое правильное решение, которое я могу принять. — Марк, — говорю я. — Обещай мне, что ты никогда не вернешься к… ко всему, что было раньше. Что ты не станешь как они. — Никогда, — твердо говорит он, обхватывая мое лицо ладонями. — Светлана, я никогда не перестану сожалеть о том, как вел себя раньше, но этого больше никогда не повторится. Я понимаю, что для тебя это сейчас пустые слова, но я сделаю все, чтобы заслужить твое доверие. Я хочу, чтобы ты знала, что со мной ты всегда будешь в безопасности. Это именно то, что я хотела услышать. Взгляд Марка опускается к моим губам, но я знаю, что он не сделает ничего без моего согласия. Только не после всего, что между нами произошло. Решение только на мне. Я могу поблагодарить его за ужин и закрыть дверь. Он чувствует себя достаточно виноватым, чтобы не обижаться на это. Но есть второй вариант. Логически — он лучше. Эмоционально? Я не знаю. Я смотрю на его лицо. У меня нет желания поцеловать его, несмотря на то, что он очень красив. У меня в принципе не бывает таких желаний. Я не чувствую того пресловутого притяжения, которое должен вызывать человек, в которого ты влюблена. Но я и не хочу быть влюблена. Я просто не хочу больше быть одна. Я поднимаюсь на носочки и легонько прикасаюсь губами к его губам. Всего на несколько секунд, но их хватает, чтобы Марк выглядел так, как будто выпил Эйфорийного эликсира. Я улыбаюсь. — Спасибо за ужин, — говорю я, делаю шаг назад, возвращаясь в комнату, и закрываю дверь. Не знаю, долго ли он стоит за ней после этого. Я больше не выхожу из комнаты за этот вечер. Но даже когда возвращаются девочки, когда они выключают свет и ложатся спать, когда я запираю дверь двумя охранными заклинаниями, я не могу отвести от нее взгляда. Шутки шутками, но я бы хотела, чтобы в Дурмстранге не было этого дурацкого правила, запрещающего мальчикам и девочкам заходить друг к другу в комнаты. Тогда я посадила бы Марка караулить, и плевать, сколько кофе и Бодрящего зелья ему пришлось бы для этого выпить. Остается надеяться, что Алекс убедит директора взять меня в Хогвартс. Там я смогу выспаться. У меня будет целая ночь в безопасности. Одна ночь. Это все, о чем я прошу.