Non timebo mala quoniam tu mecum es

На втором этаже замка тихо и темно — домовики уже приглушили свет до минимума, и скользить по неосвещённым участкам коридора было до мрачного удовольствия легко. Часы показывали час ночи, и тень, замершая у Больничного крыла, прислушавшись к весёлому насвистыванию Пивза где-то этаже на третьем, бесшумно скользнула в двери, параллельно бормоча что-то волшебной палочке, зажатой в правой руке. Слабые сигнальные чары, набор огораживающих и защитных — за сведениями пришлось идти к Дэвису, встретившему Тома с тонкой иронией в глазах. Он же и слова не сказал против — объяснил, как обойти заклинания, наложенные на койки и двери Больничного крыла, служившие в большей мере для того, чтобы больные студенты с шилом в задницах не сбегали с лечения раньше времени, что, видимо, происходило довольно часто. Дэвис — человек себе на уме; наверное, именно из-за пофигистической натуры и Риддл, и Стоун его и выбрали для вытягивания некоторой информации. Эдриану вообще плевать, хорошо попросить — даже лучшему другу ничего не расскажет, хотя, как подозревал Том, Олливандер и сам не стал бы сдавать ни Тома, ни Асуру; слизеринец успел заметить расположение, которое питал молодой мастер волшебных палочек к двум сиротам. В данном случае Дэвис хорош ещё тем, что имел открытый доступ к школьному медпункту — на добровольной основе зелья для медсестры, мадам Рэдхилл, варил, практиковался. И практиковался отменно. Том неслышно подобрался к одной из кроватей и опустился на соседнюю, лишь сейчас позволяя себе задаться вопросом, какого чёрта делает. Асура выглядела нереально тонкой и хрупкой, разбитой. В свете луны, лившимся из окон Больничного крыла, её кожа казалась белее снега, белее даже бинтов, фиксирующих переломанные кости и вывихи. Она походила на мёртвую, сломанную куклу, выброшенную за ненадобностью, и Том думал, что, по сути, она — они оба, — таковыми сейчас и являлись, не имея никого, кто в случае поломки пришёл бы и починил. Слабые. Маленькие. Ненужные. Ледяная ярость клубилась туманом где-то в груди, и Том отвёл взгляд в окно, прикрывая глаза и подставляя лицо лунному свету. Да, есть больница, да, есть учителя, которые не успели бы, не успели, не успели найти и помочь тонкому, изломанному телу, в которое превратилась Асура. Слабая. Но что бы случилось, окажись в такой ситуации он сам? Он не попался бы, не допустил такой оплошности, но ведь он тоже… слаб. Сейчас — слаб. — Я знаю, чего ты хочешь. Том зацепился за горящие в темноте оранжевые глаза Куро, в которых плескалось незыблемое безразличие к Риддлу. Лис лежал в ногах Асуры, вывернувшись так, чтобы ненароком даже чуточку не задеть покалеченные конечности Стоун. На слова слизеринца он только слегка повёл ухом. В то утро, когда Том по чистой случайности оказался за окном третьего этажа, бездумно пялясь на розовый сад и — по чистой случайности, — наблюдая за полётами Асуры, Куро соткался из воздуха буквально через секунду после того, как Стоун рухнула на землю. По крайней мере, Риддлу так показалось — Куро с выражением на чёрной морде, совсем неподходящим животному, вцепился в мантию Тома зубами и поволок его на улицу, к Асуре, ворча и фыркая, что почти можно было принять за панические возгласы. Том пошёл. Потом обнаружил, что побежал — и остановился на краю сада. — Гоменум Ревелио, — негромко обронил он. Заклинание не для первого курса, но Тому оно было нужно — чтобы знать, когда за ним наблюдают. И сейчас он тоже знал; знал, кто прятался в тенях розового сада в пять утра и кто заставил метлу Асуры взбеситься. — Мобиликорпус. Асуру нельзя было нести на руках, она изломана и без сознания, и об этом заклинании, тоже не для одиннадцатилеток, Том только читал. Предположение, что заклинание у него не получится, казалось просто смешным. Куро вертелся у его ног всю дорогу до больничного крыла и смотрел невинно и взволнованно, когда Риддл разбудил медиковедьму Рэдхилл и объяснил, что Асура страдает бессонницей, и он тоже; он пару раз видел, как она утром гуляет по первым этажам, ничего особенного, простите, мадам Рэдхилл, просто окно на четвёртом этаже было плохо закрыто, вот Асура и выпала, не рассчитала, девочка ведь, хотела на рассвет посмотреть, пожалуйста, не говорите профессорам, этого больше не повторится. Очаровать медсестру не составило никакого труда. Пожалуйста, мадам Рэдхилл, и Асуре, когда она очнётся, не говорите, кто её принёс, мы… в ссоре. Зачем Асуре знать? — Ты хочешь получить от Асуры магическую энергию, которая тебе идеально подходит, чтобы развить свои способности, — негромко сообщил Том, глядя Куро в глаза. — Ты — дефектный, ты не подходишь под точное определение фамильяра. Твой чистый дух переплетён с генами кицуне, вы не можете провести обряд, связующий волшебника и фамильяра, — лис дёрнул хвостом, но с места не двинулся, и Риддл задумчиво откинулся назад. — Так же, твой разум слишком развит для стандартного фамильяра. С более сильными духами могут связаться только могущественные волшебники, но, — он бросил взгляд на Асуру. — Вряд ли, по крайней мере, пока. Думаю, тут уже играет роль ген кицуне. Вы, возможно, способны создать связь, но не сразу. Со временем. И, наверное, — Том вновь посмотрел на Куро. — Из-за формирования этой связи Асуру плохо принимают волшебные предметы типа мётел или тех дурацких роз, ведь кицуне — хаос, — Куро фыркнул, и Риддл удовлетворённо кивнул. — А Асура и сама — хаос, хоть и пытается замаскироваться под полное спокойствие. Ты тянешь её волшебство и впускаешь в него своё, латая свои недостатки, и, в конце концов, и твоя магия, и ваша связь смогут устаканиться. В теории. Другой вопрос — останешься ли ты после этого с ней, как фамильяр, служащий ведьме защитником и семьёй, или уйдёшь… как делают все. Тем более — хитрые лисы. Куро — надо же! — рыкнул и уткнулся носом в правую голень Стоун, чуть ли не единственное место, не затянутое бинтами. Отвлёкшийся на лиса, Том вновь почувствовал, как нечто тёмное заполняет мозг, и непроизвольно наклонился вперёд, к Асуре, в безотчётной попытке сохранить разум чистым. А это было сложно — как же сложно было сделать это на протяжении всех двух с половиной месяцев здесь! Разочарование. Разочарование — то, что ощутил Том Риддл спустя всего десять минут разговора с новыми сокурсниками. Они, глупые дети, частью с родовым гонором, сами не представляющие из себя буквально ничего, частью — просто неразвитые малолетние волшебники, не осознающие и не понимающие того чуда, что находилось в их руках с рождения. Магия для них — нечто обыденное, нечто, что не воспринималось тем, во что стоит вгрызаться и изучать до возможных и невозможных глубин, явление, сопровождающее на протяжении всей их короткой жизни — подумаешь! Они почти не говорили об изучении волшебства; да, учились упорно, факультет не подводили, да, интересовались и даже брали дополнительную литературу, но огня, что был в Томе, огня, каким горела и Асура, того огня, что требовался для настоящего изучения магии, стремления понять, осознать, стать магией, ни в одном из них видно не было. Они говорили о квиддиче. Говорили о девочках или мальчиках. Говорили друг о друге. Говорили, кто как провёл лето и где побывал на деньги своих родителей. Говорили о политике, нихрена в ней не смысля. А ещё — они не говорили с ним. Уже на следующий день, когда восторг от приезда в Хогвартс чуть спал, когда все разобрались, кто есть кто, до Тома вновь донесли: он — безродный грязнокровка. Его никто в расчёт не брал. Он — не того уровня, он всё равно, что маггл, он недостоин. И он не мог доказать обратное. И было сложно — было очень сложно соответствовать хотя бы внешне, хотя бы не опускаться до чёртовых приютских привычек, которыми он жил одиннадцать лет, не огрызаться, не вцепляться в лицо и не рвать-рвать-рвать до крови, до глубоких ран. О, Том прекрасно помнил собственные слова Асуре: влиться, соответствовать, показать, что ты лучше, умнее, сильнее, стать значимым, стать заметным, стать тем, кого стоит опасаться и уважать. Быть лучше во всём и искать-искать-искать подтверждение, что и его кровь что-то значит — а Том был уверен, что значит. Значит больше, чем у всех этих грёбаных холёных аристократов в сиянии влиятельных папаш. Он ненавидел их всех. За недостаток рвения, за унижение, за то, что у них было всё, а у него — ничего. Но Хогвартс полюбил с первого взгляда. И ради магии, что живёт в стенах замка, он побудет ничтожеством. Побудет незаметным, как змея, затаившаяся в траве, побудет изгоем. И воссияет потом в лучах заслуженной славы, заставит всех этих ничтожных людей, купающихся в золоте, приклонить колени, целовать подол его мантии. Заставит признать, что именно он является тем, кто достоин. Надо лишь подождать, накопить сил, найти величие, похороненное в истории… Ведь Хогвартс зовёт его, он чувствует это. Зовёт так, что нет никаких сомнений: он — часть этого древнего волшебства. Это знание помогало не срываться. Помогало смотреть безразлично в ответ на издевательский взгляд Вальбурги Блэк. Помогало игнорировать презрение Эйвери и тонкие, почти воркующие издёвки Розье, помогало кривить губы в усмешке и смотреть прямо и холодно на всех, кто считал его человеком второго сорта. Помогало хранить и копить в душе ярость на Селвина и ему подобных — о, он ещё отыграется. И почему-то дало резкий сбой, когда в чёртовом розовом саду заклинание обнаружило одного из этих подобных, и Том точно знал, кого. Чёрная, как смоль, злоба заполняет его всего, не находя выхода — нельзя, но сейчас так плевать, что разнести бы к чертям собачьим Мерлину всё, включая сломанную куклу на больничной койке. Он хотел выдрать Асуру Стоун из своей жизни резко, жёстко — потому что в окружении ледяных скульптур тех, кого собрался склонить к своим ногам, Том вдруг понял, что странная переменная в его жизни вовсе ни к чему; Асура — хаос, и Том не знал, не знал, не знал, как именно этот хаос повлияет на его начавшие формироваться планы. Он мог бы вылепить из неё нужное, но проблема в том, что Асуру под себя не подстроишь, всё равно, что пытаться обуздать огненный смерч. Он так и не разгадал её, не мог предугадать, не знал, чего ждать. Асура Стоун «выдираться» не желала. Том наклонился, касаясь кончиками пальцев незабинтованной части её руки; провёл вверх, поддёрнул рукав больничной рубашки, по старой привычке поигрался с волосами, глянул на шею, тоже забинтованную — не сломала, и на том спасибо, хотя с её явным везением вполне могла. Риддл не знал, в компетенции ли мадам Рэдхилл лечить сломанные шеи. А сломать её вполне легко — лебединая, тонкая. Издалека смешно торчащая из толстого зелёного шарфа, подаренного когда-то Томом; он ей шёл, в отличие от жёлтых цветов Хаффлпаффа. Эту шею легко переломить и голыми руками. Том отшатнулся. Асура бельмом на глазу была везде — в коридорах, подземельях, на уроках, в Большом Зале, в розовом саду. Даже на слизеринских трибунах стадиона, куда Том решил прийти в первый и последний раз — просто посмотреть, квиддич его абсолютно не интересовал. Но когда она отбила чёртов мяч, она была великолепна, так же великолепна, как и отвратительна, улыбнувшись Блэку. Том... знал её? Она старалась — старалась играть, подыгрывать, старалась изучить и попробовать то, чего раньше у неё не получалось; и ведь выходило. Никто здесь не знал Стоун, как знал её Том — Асура пробовала, чуть срывалась с намеченной линии игры и в неудовольствии дёргала левым уголком рта, опасаясь, что её разоблачили; но её холодное лицо нельзя было поймать на лжи кому-то, кто не был Томом. Её лицо — ледяная маска, почти идеальная. Когда она хотела, когда старалась, её игра была почти превосходной. Том чувствовал торжество: Асура была старше и видела больше, пусть и в маггловском мире, а он сумел повлиять на неё, научить. Чего тогда он опасается? Если раньше он был в ней уверен, почему неуверен сейчас? Неуверен ли? Том надеялся найти ответы в магическом мире, и если во многих вопросах он продвинулся и знал, в какую сторону искать, проблема Асуры Стоун оставалась незыблемой — от привычек избавляются и отвыкают, но девчонка вросла в него сорняком и отравляла разум своим существованием, собой и своими загадками. Может, проблема не в ней, а в том, как он к ней относится? Том подозревал, что с его чувствами что-то не так. Асура привносила в привычный ритм сумятицу, но отрицать то, что она при любых обстоятельствах была рядом, он не мог. — Он поплатится, — тихо и холодно произнёс Том, вновь безотчётно скользя пальцами по забинтованной руке — сломанной в трёх местах. Куро с интересом поднял голову, впервые проявляя к слизеринцу открытое любопытство. — Никому не позволено ломать моё.

***

— Я тебе говорю: мой отец!.. — Я слышал об этом, в 1920-ых… — …сопровождал Скамандера, тогда в Америке!.. Том поморщился; слизеринцы, все из себя высокомерные и холодные на публике, в своём кругу могли быть до отвращения горланистыми. Слагхорн смотрел на весь этот курятник со снисходительной улыбкой, но едва в аудиторию ввалились ещё более шумные гриффиндорцы, и профессор, и его подопечные мгновенно сбавили обороты, чинно рассаживаясь по своим местам. Лицемеры. Сдержанность, конечно, со временем возобладает над змеями, в отличие от львов — те и на старших курсах создавали вокруг себя такую вакханалию, что хоть Непростительные учи исключительно чтоб их заткнуть. Сейчас же, одиннадцатилетние, впервые отделённые от своих отцов с их учениями родовым традициям, слизеринцы часто срывались — даже в спокойной обстановке подземной гостиной первокурсники нередко вдохновлялись настолько, что старшим приходилось делать им замечания, дабы не шумели. Это и раздражало, и казалось забавным. Но у слизеринцев хоть можно было услышать какие-нибудь новости из магического мира, о том же Гриндевальде, по слухам, обосновавшимся сейчас в Америке, тогда как гриффиндорцы зачастую шумели просто так. — Здравствуй, Джозеф, — вежливо поздоровался Том, усаживаясь за третью парту в дальнем от преподавательского стола ряду. Джозеф Селвин, недоумённо приподняв брови, обвёл взглядом класс, уже разделённый на гриффиндорцев и слизеринцев — это происходило автоматически, по каким-то природным законам, не иначе, с самого начала учебного года, — обнаружил одинокого гриффиндорца за первой партой, где обычно сидел в одиночестве Том, и куда теперь, наплевав на законы, шагал Альфард Блэк, просканировал все столы на наличие свободных мест и вновь посмотрел на Тома. — Привет, Риддл, — наконец отозвался слизеринец, бросая учебник на парту. Том с нейтральной улыбкой вытащил тетрадь и повернулся, задевая локтем котёл, стоящий на парте сзади. Находившийся там же Роули рассеянно улыбнулся и скривил угол наклона котла ещё сильнее, пока сидящий перед ним Бэддок шарился в своей сумке. Курт Роули — очень удобный слизеринский брак номер один, два и три. Тупой увалень, кому чистота крови до звезды, как и блестящее будущее с горами сокровищ, и Том чистосердечно не понимал, чем руководствовалась Шляпа, отправляя его на змеиный факультет. Чем руководствовалась Шляпа, ссылая Стоун на Хаффлпафф, Том тоже не понимал, но сейчас не об этом — ему понадобилось пять минут, чтобы узнать: помоги Роули с парой домашних заданий, расскажи высосанную из пальца весёлую байку, и тот сделает всё, что тебе будет угодно. Припугни, покажи силу, и Роули не скажет ни слова о том, о чём ты его попросил. Им не интересовался никто со Слизерина и тем он был удобен: если что-то произойдёт, на Курта посмотрят в последнюю очередь, так же, как и на того, кто им руководит. Роули незаметен, непримечателен, неинтересен и глуп; всё, что у него есть — фамилия, на которую всем тоже плевать: в следующем году в Хогвартс поступает его брат и вот на него, как понял Том из невнятных рассказов Курта, как раз-таки делали ставки. На старшего Роули никто ставки не делал и не видел в нём того, что видел Риддл — хорошую марионетку, при должной обработке способной стать полезной. — Четыре меры, Селвин, — любезно подсказал Том, глядя, как Джозеф в поте лица пытается понять, сколько измельчённого порошка из змеиных зубов стоит добавить в котёл. Зелье простое до тошноты. — Не пять. — …спасибо, — на грани злости поблагодарил слизеринец, вызывая у Риддла тонкую усмешку. Что старший, что младший. Селвины. Гордые, принципиальные, задень их эго — приготовься стирать с лица льющий из всех щелей яд. Тупые на самом деле и трусливые, что зубы сводит. — Сорок минут! — напомнил с кафедры Слагхорн, когда класс заволокло лёгким зеленоватым дымком. — Не забудьте добавить иглы дикобраза! — С огня сними, — посоветовал Том с едва сдерживаемым удовольствием и поднял брови на злобный взгляд. — Прежде, чем добавлять иглы. — Я знаю! — огрызнулся Джозеф. — Конечно, — заверил Риддл, взмахивая палочкой; его зелье в идеальном состоянии уже переливалось в флакон, а вот покрыться волдырями от неусидчивости соседа по парте вовсе не хотелось — Селвин, по примеру старшего брата Тома не переносящий, явно нервничал и навострился сыпануть аж с десяток игл вместо двух, даже с огня котёл не сняв. — Я просто предупредил. Сзади донеслось недвусмысленное шипение, и Том напрягся. Важно не прогадать момент, иначе испорченное зелье Селвина станет гораздо меньшим злом. — Бэддок, ты чё? — почти по-девчоночьи взвизгнул Роули, и Риддл понял, что пора. — Чёрт! — весьма натурально выругался он как раз в тот момент, когда котёл Бэддока, и без того неправильно наклонённый, опрокинулся окончательно. Вместо ядовито-зелёного дыма и громкого шипения, с которым вылилось бы зелье, если б Бэддок не вовремя снял его с огня, безобидный настой для излечения фурункулов рванул в затылок Селвина так, что Том понял: Роули высыпал-таки в котёл соседа достаточно игл, да ещё и огня от души прибавил. Пряча ухмылку, Риддл схватился за слегка обваренную левую руку, развалившись на полу, а вот Селвин заверещал, как свинья на убое — зелье растеклось по всей его голове, плавя кожу, мгновенно покрывшуюся лопающимися волдырями, сжигая волосяные покровы и пробираясь за ворот рубашки к спине. Бэддок разревелся — вспыхнувшее пламя хорошо обожгло ему лицо; Роули танцевал, тряся обожжённой рукой и костеря Бэддока, на чём свет стоит. Подземная аудитория потонула в плотном зелёном дыму и хаосе. — Мерлиновы кальсоны! — возопил Слагхорн, перекрывая многоголосую детскую истерику. — Кто это сделал?! По мановению палочки Горация, класс мгновенно очистился от дыма, являя разгневанным очам профессора подгоревшего лицом Бэддока, гарцующего Роули, воющего белугой Селвина и всё ещё валяющегося на полу Тома, держащегося за руку. Что примечательно, гнев профессора Тома даже не коснулся. Вычтя у Слизерина тридцать баллов, Слагхорн отправил всех четверых в лазарет под началом Риддла, то разбухая гневными отзывами о том, что их курс — первый, кто ухитрился превратить зелье против фурункулов во взрывчатку, то сетуя на меры безопасности, которые, вообще-то, были под его ведомством — просто тяжкого испытания не перенесли, да благослови Мерлин первокурсников. Тому и Курту пришлось подождать — рецидивист Бэддок с поджаренной физиономией и Селвин, чья голова превратилась в плешивый суп, были в приоритете. — Ну, кентаврики мои ненаглядные, и кто из вас рукастый такой? — бормотала мадам Рэдхилл, размахивая палочкой над погорельцами, одновременно подзывая к себе ряд склянок и флаконов, довольно резво выскочивших к ней из прилежащей комнаты. — Вы, дорогие мои, — обратилась она к Риддлу и Роули, — капаете вот этим, — склянка в весёлом розовом флаконе подлетела ближе и сделала над головами мальчиков круг. — На руки и ждёте, когда спадёт и отёк, и боль, понятно? — она снова взмахнула палочкой, и одна из коек взбрыкнула возникшими из ниоткуда лишними подушками. — Ты, — она ткнула в Бэддока. — Мажешься этим и садишься во-от сюда, я тебя ещё осмотрю. А вот ваш однокурсник, к сожалению, выиграл курорт у меня в покоях минимум на ближайшие несколько дней. — Эй, подружка твоя? — негромко гикнул Роули, поймав взгляд Тома, направленный на противоположную от Селвина — какая ирония, — кровать, где всё ещё без сознания лежала Асура. Иногда Курт может быть до бешенства наблюдательным, но одного ледяного взгляда Риддла хватило, чтобы тот заткнулся. Том выполнил указания медиковедьмы и уселся на одну из кроватей, ожидая, когда с руки сойдёт отёк. Это не всё — он не сделал того, что собирался сделать. Небольшое, лёгонькое заклинание, трансфигурирующее воздействие зелий или других чар в «проклятие», лёгкое вмешательство — куцые огрызки тёмной магии, что смог найти слизеринец в той части библиотеки, какая была доступна первокурсникам. Только проклятия и воздействие Тёмной магии не могли быть излечены полностью, и Том хотел, хотел-хотел-хотел, чтобы произошедшее сегодня с младшим Селвином осталось с ним навсегда в виде шрамов. Пусть несильных — слишком элементарное заклятие. Конечно, Рэдхилл вылечит Джозефа. Исчезнут шрамы, волосы отрастут, и все забудут, что произошло сегодня — зелье от фурункулов, даже взорвавшееся, лечится магией и не оставляет следов. А Том хотел, чтобы остались. Хотел добавить во взрыв частичку так манящей тьмы — тогда бы Селвин носил с собой напоминание для себя и своего брата, что есть границы дозволенного. Что не стоит недооценивать противников. Что ошибки не прощаются. Но тогда учителя могли бы заинтересоваться. Этого нельзя допустить. На Тома упала тень, и он, уже зная, кого увидит, поднял взгляд. — Риддл, — прошипел Джонатан Селвин. — Селвин, — спокойно отозвался Том. Атмосфера в Больничном крыле явно сгустилась, и даже Джозеф, только что скулящий, как побитый щенок, замолчал. — Что ты сделал с моим братом, — выплюнул старший Селвин. — Не туда зыришь, — помахал обожжённой рукой Роули. — Это Бэддок у нас такой талантливый. Джонатан даже бровью не повёл. Он прошил яростным взглядом Тома, посмотрел на брата и наклонился к Риддлу ещё ближе. — Это ты, — негромко рыкнул слизеринец. — Ты. Я, — хотелось ответить Тому. Ты взял моё, принимай последствия. Тебя ожидает собственная кара, не сомневайся. Ты ещё будешь скулить у моих ног, как и твой бесполезный братец, но это случится чуть позже. Сейчас же ты посмел тронуть моё, поэтому я сломал твоё. И если ты хотя бы ещё один раз посмеешь покуситься на чужое... — Мальчики, — вмешалась медиковедьма. — Это был несчастный случай. Такое случается. — Конечно, мадам Рэдхилл, — кивнул Том, не сводя холодного взгляда с Селвина. — Ты искалечил моего брата, Риддл, — едва слышно сказал Джонатан. — Я этого так не оставлю. Ледяная усмешка скривила тонкие губы Тома. Селвин вдруг почувствовал в этой усмешке такую непроглядную тьму, что кости сковало болезненной изморозью. Взгляд сам собой скользнул к кровати, на которой валялась изломанная девчонка, но ледяная усмешка всё ещё стояла перед глазами, застилая обзор, и стало иррационально страшно до ломоты в груди. Только тронь. Тьма бурлила и переливалась багрянцем, шипела змеёй, обжигала, пробиралась в вены и проедала язык кислотой. От неё не было спасения, не было укрытия, она клубилась тенями и была самим воздухом; вдохнёшь — умрёшь, не вдохнёшь — тоже. Я уничтожу тебя. И ты знаешь это.