Крысота

— Привет. Как здоровье? Отвратно. О, решетка… Что, опять в темницу упекли? Или нет… Ой, а эт-т-то еще чьи глаза? Огромные… И знакомые такие, наглые… Одурманенный лекарственными парами сэр крыс усилием воли разлепил свои веки полностью. В нестриженной голове, которой стрижка в обозримом будущем не светила, всё еще шумел морской прибой, как тогда, у побережья Франции… Раздражающе-знакомые очи на поверку оказались собственностью Ральфа Хантингтона, кого ж еще. Абсолютно живой, хоть и слегка покусанный Ральф, судя по всему, посадил его — его, рыцаря! — в клетку. А сам теперь взгромоздился рядышком на скамейку у стола, вон, сидит, голову руками подпирает, разглядывает пленника, гад. Но… с другой стороны… Внуренний голос флегматично напомнил, что вонючее лекарство пошло его рыцарскому здоровью явно и вполне на пользу. Строго говоря, если б не Хантингтон, здоровья не было бы вообще. Никакого. Сэр Гай отмахнулся от непрошенных умных напоминалок хвостом. Решительно опустился передними лапами на прутья, что поближе. Выпрямился во весь страдающий и болящий крысовый рост. Уперся головой в крышу из прутьев. Каталажка была явно тесновата. — Ну, чего уставился? Ральф моргнул. Странный какой-то этот rattus norvegicus, которого он спас. Смотрит — ну человек человеком… Уж больно взгляд осмысленный! Нет, что это я. Крыс он, красивый, породистый, но крыс. Чаще тебе надо высыпаться, Ральф, а не над книгами сидеть, вот и странности мерещиться перестанут разные. Хотя было бы здорово, если б он оказался умным. Обучаемым… как Леджер. — Как спалось, парень? Пищишь помаленьку… Это хорошо. Значит, жить будешь. Клетка мала, вижу, но это на первое время, потерпи… Ты поешь, а? Я тебе вкусненького принес… там разного помаленьку, я не знал, что ты любишь. Зверус в клетке недоверчиво прищурился. Втянул носом ароматы, витавшие над плошками в противоположном углу его узилища. Еще раз пробубнил что-то в сторону человека на своем языке и направился к обещанной еде. — Вкусненькое, говоришь… Ну, и чем кормят в этой тюрьме? В этой тюрьме крысообразных сэров кормили овсянкой, сыром, мясом и половинкой большого, спелого яблока. Рядом утоления зверской жажды для притулилась миска с водой. Карликовая, но чистая вполне такая мисочка… Сэр Гай поспешно наклонился над этим импровизированным зеркалом. Да-а-а… Как есть крыса. То есть крыс. Глаза те же, масть сохранилась. А правое ухо этот котяра мне подпортил основательно… и бока, сволочь. Ух, добраться бы до той ведьмы, я её… Внутренний голос нагло уточнил, что формально претензий к дамочке быть не может, даже если очень хочется, чтоб они были: он ведь жив? Да, как она и обещала. Так что если кто и имеет право на предъявление претензий, то это вовсе не он, сэр Гай Гизборн, а эта… любовница Хантингтона, черт бы знал, как ее зовут, ибо он покуда еще никак вышеупомянутому Хантингтону не помог, хотя по договору должен. Сэр Гай остервенело впился в яблоневый кус. Интересно, как это она себе представляет: крыс, помогающий человеку? Мне что, неугодных ей подружек его распугивать или в тотализаторе на крысиных бегах наличность выигрывать? Да он вообще азартные игры как, уважает? И подружки… Ральф между тем всё продолжал приставать с разговорами, облокотившись о столешницу. Кажется, Хантингтон вещал на тему своего горячо любимого и на данный момент покойного благодаря леди Хантингтон мыша по кличке Леджер, который обитал в этой самой клетке и умел считать до десяти, и даже умудрялся пищать церковные гимны, пристукивая в такт хвостом, но графиня немного недолюбливала грызунов — да уж, мягко сказано! — и к тому же ей как раз подарили котенка, который обожал мышек… Сэр Гай не особо вслушивался, радостно уничтожая свой не то поздний обед, не то ранний ужин. Но тут вдруг Хантингтон сказанул такое, что крысосэру стоило больших трудов не подавиться овсянкой. — Слушай, парень, а тебя ведь тоже нужно как-то назвать. И… ты способный? Белый крыс медленно, сурово оторвался от еды. Развернулся всем корпусом к человеку, прильнул к прутьям клетки. — А теперь послушай ты. Повторять два раза не буду, так что слушай внимательно. Отзываться на тупые клички я не стану из принципа. И петь не буду. Голодом мори, коту-людоеду этому придурочному отдай — всё равно петь не заставишь! Уж лучше тотализатор. Или обморочные служанки. И, для сведения, считать я умею не только до десяти… — А голос у тебя звонкий, парень. О, это мысль. Парень… Как тебе такое имя? Сэр Гай замер. А потом радостно запищал. — В кои-то веки! Господи, Ты всё-таки есть! Он был почти счастлив.