Но главным может быть лишь рок-н-ролл

      Солнце медленно опускалось за горизонт, освещая маленький для такого большого города порт. Старые неухоженные лодки и шхуны покачивались на волнах, упрямо ожидая своих, возможно, уже мёртвых, хозяев. Острые мачты вздымались ввысь, будто желая пронзить небеса и белые облака, бегущие по ним. Красные отблески заката отражались на водной глади. Тихо чирикали пташки в маленьком скверике неподалёку. Тихо, спокойно, правильно. Вроде и хорошо, но чего-то не хватает. Гитара одиноко лежит рядом, и порой порывы ветра задевают струны, порождая на удивление ладную мелодию. Наверное, именно так говорит с непонятливыми людьми ветер, шелестящий листьями деревьев в саду в знойный полдень. Легко, ненавязчиво — хочешь, слушай, хочешь, пройди мимо.       Я скидываю потрёпанную кеду и кончиком большого пальца пробую воду. Холодная. Я поспешно отдёргиваю ногу и замираю, приобняв руками колени и сгорбившись, уткнувшись носом в грубую джинсовую ткань. Левая рука непроизвольно подтягивает гитару поближе — так безопасней — и вновь ложится поверх правой. Так хорошо. И идти никуда нет не малейшего желания. Песня так и не написалась, сколько я не била по струнам в надежде вывести что-то хоть смутно похожее на ту ночь. Получалась лишь слабая пародия, недостойная выхода в свет. Грустно.       По щеке незаметно стекает слеза, и я удивлённо возаряюсь на маленькое пятнышко, расплывающееся по ткани. Как давно я не плакала… Даже уже не помню этого странного чувства. Кажется, вскоре мне придётся испытать его много, много раз — так много ждёт впереди меня плохих известий и концовок. Хеппи Энд в жизни не светит тем, кто живёт, а не влачит жалкое существование. Но раскисать тоже нельзя, завтра и послезавтра мне нужна твёрдость духа, чтобы всё пережить и не сломаться. Сломленные люди здесь никому не нужны — в мире полно остановившихся механизмов, и на всех не найдётся механик.       Слыша сзади осторожные шаги, я мгновенно напрягаюсь, сжимая кулаки, и резко поворачиваюсь. Сзади стоит Незнакомец, именно так, с большой буквы, не иначе, и озабоченно, но слегка отстранённо, улыбается. Видно, хоть я и не психолог, что он чем-то обеспокоен и это что-то не я. И всё же он пришёл, как и обещал, проскальзывает у меня в голове, и я легко и непринуждённо, даже как-то по-дружески улыбаюсь ему, приподнимая уголки губ. — Проблемы? — участливо спрашиваю я, когда он садится рядом и, сбрасывая потёртые до ужаса кожаные ботинки, опускает ноги в воду, распугивая мелких рыбёшек. — Это я, кажется, должен задавать тебе этот вопрос, — мягко, не спеша, говорит он, рассматривая что-то в воде под ногами. — Хотя, мне кажется, твои проблемы всё прежние. Песня. — Да! — обречённо выдыхаю я. — Я поняла что, но не поняла как. — Знакомая картина, — задумчиво кивает головой он, не сводя взгляда с водной глади. — Воображение у тебя мало, вот что! — уверенно выдаёт он «диагноз», чуть щурясь на садящееся солнце. — Тебе нужно увидеть то, что чувствуешь, никак иначе. — Он запнулся, не зная, как подвести к этому разговору. Благо, то, что он имел в виду, я поняла. — Ну… знаешь… — Незнакомец, к моему удивлению, ещё больше смутился, и стал с остервенением разглядывать маленькую рыбёшку, резвившуюся в воде.       Что, знаю? Что он может постесняться мне сказать?.. А постесняться ли? Может, побояться? Побояться… Кого? Меня? Я не сдам, я своя. Но он же это не знает и первому слову не поверит. За меня? Глупая мысль. Я ему никто. Я ему на хрен не сдалась. Но с какой тогда стати он вызвался мне помогать, хотя я его не просила. Поразвлечься захотел? А что, вариант… За меня… Нет, но, может, за мной? Странная ассоциация, но, если судить по моему опыту, именно самое странное приводит к плодотворным результатам. Я быстро оборачиваюсь, выискивая кого-то в чёрном пальто и шляпе прямо за своей спиной, и… — вижу полицейского, лениво читающего газету, сидя на лавочке. В голове быстро простроилась цепочка, и я воскликнула: — Знаю! Ты имеешь в виду второе слово? — Да! — облегчённо кивнул он, наконец переводя свой взгляд на меня. — Извини, но это против моих правил, — твёрдо говорю я, чуть приподняв голову. — Что-то мне подсказывает, что секс ради выгоды тоже был в списке твоих табу, — начал мужчина в своей привычно наглой манере, чуть откидывая голову назад и говоря каждое слово чётко и медленно, будто пробуя его на вкус. — Пора менять правила. Обстоятельства меняются и меняют человека, ты не исключение, пойми это. — Но я не могу! — упрямо, как маленькая девочка, сказала я. — Я всегда, как себя помню, жила этим! Они были поддержкой в трудную минуту! Они не давали мне упасть! — Но сейчас они тянут тебя ко дну, Алекс. Их нужно отпустить, иначе ты не выкарабкаешься. — Он положил мне руку на плечо и заглянул в глаза, мягко улыбаясь. — Я сказала, нет! — пронзительно крикнула я, резко вставая и отходя на пару шагов назад.       Полицейский оторвался от газеты и с любопытством посмотрел на нас поверх очков. Его взгляд скользнул по мне и резко остановился на Незнакомце. Страж порядка прищурился, будто пытаясь что-то разглядеть и быстро глянул в газету. Потом обратно на парня. И так несколько раз. Я молча стояла, переводя взгляд со своего приятеля на полицейского и обратно. Незнакомец проследил мой взгляд и тихо чертыхнулся, быстро вставая с асфальта. Подойдя ко мне, он схватил меня за запястье и быстро потащил в тёмный переулок, не переставая оглядываться назад. Когда полицейский вместе с сквериком скрылись от глаз, он резко становился и посмотрел на меня, качая головой. Я выдернула руку из его стальной хватки и вопросительно изогнула бровь. — Не привлекай ко мне внимания, ясно? — Ты, что, в розыске? — неудачно пошутила я, пытаясь смягчить ситуацию. — Нет, но иногда мне кажется, что так и есть. — Незнакомец грустно улыбнулся краешками губ. — За мной гоняются так, как будто я преступник. — Он замолчал, смотря куда-то вбок. Повисла неловкая тишина, и вдруг он воскликнул, заламывая руки: — Лучше бы я ручки продавал на рынке, чес слово! — А можно узнать причину такой охоты за тобой? — осторожно спросила я, засунув руки в карманы. — Нет, — отрезал он, поворачиваясь и идя куда-то в глубь трущоб.       Я недоумённо пожала плечами и медленно последовала за ним, оглядываясь по сторонам. Не то что бы я была избалованной девчонкой, но, как мне кажется, советские трущобы сильно отличаются от лос-анджелеских. Хотя бы тем, что наркоты у нас будет поменьше, чем здесь. Прижав гитару к груди, я догнала своего спутника и пошла с ним в ногу, стараясь не отставать. Он шёл быстро, и я еле-еле поспевала за ним. Он смотрит прямо, будто меня рядом и нет. Я уже решаю развернуться и пойти назад, от лиха подальше, но он резко поворачивается и тихо говорит: — Пришли.       Я оглядываюсь. Над неприметной дверцей справа от нас горит красным вывеска. Витрина грязная, давно не мытая и не вызывает обострённого чувства доверия к данному заведению. Кафель на ступеньках обит и крошится. Внутри играет громкая музыка. Даже сквозь плотно закрытую форточку резко несёт сигаретами. Я делаю глубокий вздох и ставлю ногу на первую ступеньку. — Не сюда, Алекс, — останавливает меня парень. — Нам в соседнюю дверь.       Дверь слева оббита металлом, кодовый замок раз в секунду мигает белым. За дверью тихо или просто ничего не слышно из-за хорошей звукоизоляции. Это тоже не вызывает доверия, но выглядит попрезентабельней. Тёмные матовые стёкла. Что за ними скрывается? Человек без имени подходит к двери и быстро набирает пин-код. Раздаётся громкий писк и тихо щёлкает замок. Дверь приоткрывается, будто приглашая нас внутрь. Незнакомец входит внутрь и махает мне рукой. Я двигаюсь за ним. Дверь за нами захлопывается, и меня моментально оглушает музыка, с силой бьющая по барабанным перепонкам. Я вскрикиваю и прижимаю ладони к ушам, чем заслуживаю насмешливый взгляд своего спутника. И похер. Я глохнуть в неполные восемнадцать не хочу. Неполные… День рождение уже завтра… Я должна успеть всё придумать к вечеру. Должна… Успеть… Он предлагал наркоту, я отказалась. Но, как мне кажется, он не оставил надежды на изменение моего решения. Может и вправду согласится. Ну, от одного раза ничего не будет, а песня мне нужна… Но кто сказал, что, попробовав единожды и увидев результат, я не решусь на это ещё раз в сложный момент.       Мы быстро проходим по длинному тёмному коридору, со стен которого на меня смотрят портреты неизвестных мне личностей, и выходим в большое плохо освещённое помещение. Со сцены играют рок парни в тёмной одежде. Размалёванные белой краской лица, нестандартная одежда — всё это моментально притянуло к ним мой взгляд. Я несмело отстранила руки от ушей и замерла, неподвижно смотря на музыкантов. Вновь короткий смешок, заглушаемый музыкой. — Что, впечатляюще? — шепчет мне на ухо Человек без имени, и я безвольно киваю головой, как загипнотизированная глядя на сцену. — Да, Мэнсон выглядит взглядопритягающе. Ты ещё привыкнешь, не бойся. Только готом или панком после этого зрелища не становись, прошу, тебе не пойдёт. — Он хмыкает, довольно качая головой, и тащит меня куда-то, схватив за плечо.       Я вздрагиваю, встряхивая головой, и отворачиваюсь от сцены. Мэнсон, значит? Надо запомнить. Ошалело смотря прямо перед собой, я на автомате иду за своим спутником в тёмный угол зала. Меня отпускают, наставляя стоять на месте и никуда не уходить, и отходят в сторону вместе с каким-то типом подозрительной наружности. Я внимательно слежу за всеми их действиями и улавливаю момент, когда, после продолжительных разговоров, тип что-то передаёт Человеку без имени. Я хмурюсь, напрягая зрения, но не могу разглядеть, что именно. — Пошли, — говорит мне парень, хлопая по спине.       Уже? Да, уже. Мы сюда не тусить пришли. Мы пришли за Сами-Знаете-Чем. За тем, что я зарекалась употреблять. Потому что в детстве произнесла клятву на крови с подружкой, потом умершей от рака крови (какой сарказм), что «Цель никогда не будет стоить столь грязных средств». А теперь мне смешно. Вроде и не ангелок, но какие принципы. Фыркаю. Считаю себя бас-гитарой, грязным типом, а в душе ведь остаюсь маленькой девочкой с бантиками, стоящей на линейке на Первом Сентября. Стеснительно смотрящей вокруг, чуть опустив голову. Сидящей на плече у выпускника и звенящей колокольчиком. Остаюсь отличницей. Но потом ведь жизнь обломает, не так ли? Как обломала смерть Лучшей подруги. Я ведь и тогда поняла чёрный юмор. Поклялась на крови, да, маленькая сучка? Значит не будет у тебя крови… Жутко. Нет, не так. Очень жутко. До мурашек, пробегающих по спине. До холода в конечностях. До остановки сердца. Диагноз поставили ровно через месяц. Примерно столько (по словам врача) необходимо на появление признаков заболевания. То есть заболела она ровно в тот день (может раньше, но остановимся на этой дате) когда сказала печально известное: «Пока кровь течёт в моих жилах». Мистика. Никогда не верила. Но после этого я перерыла все энциклопедии, каждый день мерила себе пульс и наблюдала за цветом кожи. А один раз я обгорела на солнце. Обгорела зимой. Истерика, слёзы в подушку. Родители всё же сводили меня к врачу. После этого я перестала быть хорошей девочкой. Потому что плохой легче выжить в этом мире. Так, по крайней мере, я тогда считала. Мораль сей басни какова? А хер её знает. Я хмыкаю. Возвращаюсь в реальный мир. Слишком уж надолго я впала в транс. Провожу рукой по щеке. Слёзы? Да, слёзы. Я способна плакать. — Куда? — после столь продолжительной паузы и моих мыслей, которых, всё же, мой Незнакомец никогда не узнает, ведь он не умеет читать мысли (правда, порой я в этом сомневаюсь), вопрос звучит так глупо, что хочется смеяться. — Ловить драконов, а, точнее, выйдем в астрал. — Он усмехнулся. Чувствует себя Богом, играя непонятными мне словечками. Заметив мой непонимающий взгляд, он продолжил, правда, поясняя не то, что меня интересовало. — Кто же накачивается в четырёх стенах? Нужен простор. — Я же говорила… — Ты много что говорила. Принципы надо менять. Я говорил это сто раз и повторю ещё раз. Только вот терпение у меня не железное. — Он резко повернулся ко мне и схватил пальцами за воротник, чуть приподнимая над землёй. Он хрипло дышал мне в лицо. По глазам понял, что мнение я своё не изменю. — Ну, как хочешь. — Незнакомец оттолкнул меня и развернулся, делая шаг в толпу и сливаясь с ней, становясь единым целым.       Я замерла, до конца не веря, что он просто так возьмёт и уйдёт. А потом очнулась. Кинулась за ним, намереваясь пронзить толпу, как стрела, и вылететь с другой стороны. Но нет. Я отталкиваюсь от безразличных спин людей и вновь отлетаю в свой угол. Они подпевают какой-то песни, не обращая внимания на меня. Я свожу брови на переносице, непонимающе смотря на них. Что я не понимаю именно среди всего этого хауса, я без понятия. Дым (а здесь курит каждый второй) лезет в ноздри. Сладковато-горький. От него подташнивает. Марихуана. Чуть кружит голова. Назревает вопрос: от одного запаха можно захмелеть, или нет? Пожимаю плечами и двигаюсь в обход, обходя зал по периметру. Шаг-шаг. Гитара прижата к груди. Шаг-шаг. Меня дёргают за рукав, останавливая, но я лишь освобождаю руку и продолжаю путь, не поворачивая головы. Шаг-шаг. Мне брызгают чем-то в лицо из баллончика. Я на автомате вскидываю руки, защищая глаза. Откашливаюсь. Сразу хочется пить. Меня толкают в спину, и я чуть ли не налетаю на барную стойку. Как раз вовремя. Заказываю стакан воды со льдом и осушаю его залпом. В голове на время проясняется. Ещё пару шагов (как я устала отсчитывать их), и я в заветном коридоре. Со стен всё так же угрюмо глядят чьи-то портреты. Прохладно. Музыка на время отошла на задний план, но как только я подумала о ней, сразу ударила по барабанным перепонкам, оглушая. Я вздрогнула. Перед глазами окончательно все поплыло. Кашлянув, я осела на пол. Всё двоится, обретая копии. — Привет, — произнёс невидимый собеседник. — Привет, — апатично отвечаю, а я, глядя в стену. Стена, медленно переливаясь, становится синей. — Хорошо, что я не ушёл, — сообщает мне голос. Я молчу, наблюдая, как чёрное становится белым, а белое чёрным. Негатив. Смотрите, философы, как бренно понятие добра и зла. — С тобой могло что-то случится. — Хорошо, — подтверждаю я. Я наконец поднимаю взгляд. Он. Незнакомец.       Парень протягивает мне руку. Удивлённо смотрю на неё. Зачем? Он хочет, чтоб я встала? Я не хочу, мне хорошо на земле. Он нетерпеливо хмыкает. Ждёт. И, видимо, не дожидается. Хватает меня за запястье, грубо поднимает на ноги. И ведёт, нет, тащит куда-то. Я не вырываюсь, апатично следуя за своей судьбой. Минуем железную дверь и оказываемся на улице. Закоулки, переулки, лужи под ногами. Он ведёт, тащит меня куда-то. А я, влекомая, следую за ним. В голове гул. В мыслях путаница. И, наконец, я вижу чёрный автомобиль, криво припаркованный в тупичке. Сажусь на пассажирское, хлопнув дверью. Он садится за руль и закуривает, даже не открывая окно. Резко трогается с места.       Я утыкаюсь носом в стекло и смотрю на дома, проносящееся мимо (между) нас (нами). Гитара никуда не делась, хотя должна была бы. Спокойно лежит себе на коленях. Струны целы. А ещё на удивление светло. Даже солнце не зашло за горизонт. Как медленно тянется время, невнятным гулом отмеряя наши минуты. Все говорят, что минуты летят, влекомые быстротечной горной речушкой, но для меня время было широкой полевой рекой, текущей неспешно. Я, верно, задремала: пейзаж сменился до неприличия быстро. Или пригород всегда так резко обрывается, открывая путникам бескрайние поля? Не знаю, у нас никогда не было дачи. А, нет, была. Давным-давно. Когда я (маленькая девочка в красных, дорогих и очень-очень важных и значительных, галошах) прыгала по лужам, подставляя смеющееся личико под струи дождя. Или когда я (чуть постарше, но всё равно весёлая и по-детски доверчивая) держала в руке жёлтый шарик, совсем как подсолнух, о чём я не преминула сообщить на весь базар, широко улыбаясь. Когда я (маленькая первоклашка, еле дотягивающаяся до дверной ручки) играла в классики, а толстая рыжая косичка хлопала по спине в такт прыжкам. А потом мы уехали, продав дом из-за долгов. Старый дом, раньше фамильное поместье… Хорошее было время.       А мимо проносились поля, и куда мы едем? Машина замедляет ход, впереди простирается маковое поле. Маки, красные-красные (как те галоши, подсказывает сознание), смешиваются с золотой пшеницей. Красивое сочетание. Но почему именно здесь? Вопрос рвётся с губ, но я пока промолчу. Мы почти останавливаемся, подъехав ровно к первому маку. Сворачиваем на просёлочную дорогу, и плетёмся по ней со скоростью черепахи. Она старая, земляная, и ехать по ней на автомобиле это сущее издевательство. Сущее издевательство над подвеской, подсказывает мозг слова алкоголика и механика Кости. Видимо, мой спутник посчитал также и окончательно затормаживает, мгновенно остановившись. Открыв дверь, он вылезает из машины. Я, не дожидаясь от него проявления джентльменства, тоже спрыгнула на землю. Шелест пшеницы вызывает непреодолимое желание спрятаться в её зарослях и оттуда, не показываясь миру, наблюдать за закатом. — Красиво, — вырывается у меня. — Красиво, — подтверждает он. — Почему именно здесь? По опыту скажу, лучший эффект Двадцать Пятое, — я не знала, что это, но легко догадываюсь по контексту, — достигает на природе. — Я же сказала… — Мне кажется, ты должна была уже изменить своё мнение. Нянчится я с тобой не собираюсь. Вали на все четыре стороны! — он начинает кипятиться, я явно вывожу его из себя. — А что ты делаешь сейчас? — с сарказмом спрашиваю я. — Делаю из тебя музыканта, дабы потом слушать годную музыку. — Он хмыкает. И здесь выкрутился, мерзавец! Скользкий тип. Смешной. Хотя в этой ситуации боле смешна я, ломающаяся, как девственница на сеновале.       Я плюхнулась в рожь на спину, разводя руками. Хорошо… Хотя, верно, не стоит валятся прямо у дороги. Кое-как поднявшись, я проковыляла, виляя из стороны в сторону, дальше в поле метров на двадцать и вновь упала, весело смеясь. Вроде и не употребляла пока ничего (газовый баллончик), а в голове бардак. Это, наверно, от царящей вокруг обстановки. Я устремила взгляд на небо, замечая, как потемнело оное на востоке. Кое-где даже проглядывали самые яркие звёздочки. А на западе пламя. Бушующая гамма цветов. Всё ярко, неподдельно, как в детстве. Даже никакие галлюциногены не нужны. Я вырвалась из плена лжи и фальши. — Знаешь, думаю даже никаких галлюциногенов не нужно, — доверительно сообщила я маленькой пташке, сидящей на соломинке. — Ты просто проворонила момент, — хмыкнул Незнакомец, падая на траву рядом со мной.       Проворонила момент? Что бы это значило… Я провела пальцами по струнам. Дрынь… Звук отразился где-то в глубине мозга, как эхо. Вокруг всё становится ярче, и все оттенки будто разделяются на те семь цветов, знакомых каждому с детства. — Дай сыграю, — он вынимает у меня из пальцев гитару и садится, скрестив ноги, на землю. Проводит по грифу, лаская инструмент. Как можно гладить бас-гитару, самый тёмный инструмент в мире? Чуть подождав, он начинает играть.       Из инструмента льётся лёгкая музыка, совсем не свойственная басу. Я свожу брови и трясу головой, пытаясь понять, как он это сделал. Звук низкий, но при этом мелодичный и лёгкий. Будто взяли классическую гитару и играют на двух струнах. Музыка заволакивает сознание. Мир перед глазами искажается, всё куда-то плывёт. Цвета меняются местами. Небо — белое, облака — синие. Как на детских рисунках. Руки — за голову. У нового мира свои законы. Он настраивает яркость. Что-то — бледнее, что-то — до неприличия ярче. Изображение расслаивается, становится многогранным. Каждая пылинка будто относится тенью на сотни километров, растворяясь в горизонте. — Что это? — голос кажется писклявым, неприятным. Голос — удел слабых, ведь есть Сознание, царство мысли.       Я медленно поднимаюсь на локтях. Голову кружит. Где-то вдали раздаются голоса. Кто-то не спеша ведёт беседу с невидимым другом. Обычные люди не видят его, но я же Бог. Напрягаю зрение и вижу далеко-далеко человека в шляпе. Он идёт над полем, он парит над землёй. Я переношусь к нему (оказывается, понятие расстояния так субъективно) и слушаю его речь.       Он говорит о музыке со времён сотворение мира. О струнах, что звенели под пальцами Первых людей. Мы парим над землёй, незаметно удаляясь всё дальше и дальше от пшеничного поля. Вверх. О Лире, которую держали в руках древнегреческие боги. Я слушаю, затаив дыхание и склонив голову на бок. Он рассказывает о музыке в метро. О симметрии гудков поездов. О нотах, семи проводах и воробьях. О шелесте листьев на ветру. Ощущение того, что я умнее всех людей на планете, бьёт набатом по сознанию. Он поведал мне историю (её никто не знает) о Матери, сочинившей колыбель. Первую колыбель в мире. Половина непонятна, но я слушаю, проникаясь повестью. Я отпускаю его, когда он рассказывает всё, и спускаюсь вниз. Земля стремительно летит к ногам, вертясь. Я боюсь, что промахнусь, попаду не туда, откуда вылетала. Боюсь и смеюсь над своим трахом. Я буду в новом-новом месте, и это прекрасно. Я увижу новый воздух и запахи, почувствую новые, необыкновенно яркие краски. Проникнусь новыми идеями. Уеду от всех забот далеко-далеко, за синие горы, что виднеются вдали.       Музыка продолжает звучать. Изображение плывёт волнами. Туда-сюда. Лучше не концентрировать взгляд. Всё мгновенно раскладывается на атомы. Секунда — и музыка замолкает. Замолкает, и продолжается вновь. Женский голос завораживает, хоть поёт Невидимая сказительница властно и громко, подчиняя разум. Она поёт о закате. Вспышки то слабее, то ярче. Удары расплываются пятнами по Мировому полотну. Голос срывается, замирая. Девушка плачет о былом, о свете дня. Она возьмёт сигарету (я вижу её, она прямо передо мной) и выйдет к окну покурить. Это был рок? Смешно. К чему названия. Это лишь бессмысленный набор букв. Он не нужен тем, кто дышит телом. Это прекрасно, и этого достаточно. Перед глазами летят образы, не лишённые смысла. Я вижу загадки, иероглифы, читаю без труда. В одну секунду я везде и нигде. Я прочитала все книги, что есть на земле. Я купаюсь в море света, мокну под дождём.       Возвращаясь назад, в поле, я вижу черноволосого парня, спящего в пшенице. Он спит спокойно, раскинув руки. Но я чувствую, что где-то внутри его гложет червь. В его голове витают образы, ему плохо. Плохо душевно. Что-то рушится в глубине его сердца. Его кто-то предал. Или он кого-то предал. Впрочем, неважно. Понятие предательство — такая хрупкая вещь. Но он, видимо, печалится из-за этого. Жаль его. Жизнь столь коротка, что нет резона тратить её на такие глупости… Хотя за этой жизнью последует ещё одна… и ещё… Жизненный цикл. Всего лишь название. Но как сообщать людям о великом, если не можешь выразить всё словами. Они ведь так ничтожны.       Перед глазами пролетают образы, я слышу звуки и слова песен, понимаю весь мир, осмысляю новое. Я проживаю тысячи жизней и уношусь, уношусь куда-то вдаль. Цветут луга, ветер покачивает колоски ржи. Закрываются маковые бутоны, с грустью отворачиваясь от солнца. Мне терпеливо объясняют прописные истины, и я вникаю, внимаю их смыслу… А на фоне маячит песня, самая-самая главная, и теперь я помню её слова наизусть. Помни, главная цель достойна любых средств       Я вырываюсь из плена миражей и резко сажусь, распахивая глаза. — Что это было?       Из пшеницы поднимается Незнакомец, откидывая со лба прядь. Он улыбается, чуть щурясь в темноте. — Это была Вселенная.