Она научилась виртуозно разделять её-Ледибаг и её-Маринетт на двух разных людей — так было легче жить. Маринетт могла спокойно общаться с друзьями, безнаказанно творить неведомую херню, сначала делать, а потом думать — в общем, жить в своё удовольствие.
Ледибаг такой роскоши себе позволить не могла. Ледибаг была тщательно выверенным механизмом, созданным специально для людской любви. Созданным для того, чтобы людскую толпу ненавязчиво направлять туда, куда ей скажут, — символ, кумир, идеальная картинка.
Картинка, которая может тебя убить, к слову.
Ледибаг в жизни Маринетт Дюпен-Чен появилась намного раньше, чем в жизни простых обывателей. Она перешагнула порог квартиры, где вместе с родителями жила и радовалась жизни маленькая семилетняя девочка, в образе какого-то дедушки, окружённого огромными бугаями. Дедушка тогда о чём-то поговорил с мамой — папу она почему-то разговаривать с ними не позвала, плотнее прикрыв дверь в кухню — и с милой, как ему, наверное, казалось, улыбкой протянул Маринетт маленькую сухонькую ручонку. Потом они вдвоём сели в чёрную машину и уехали куда-то далеко, откуда не было видно высокую башню, на неделю оставив родителей в доме без присмотра.
Мастер всегда говорил, что чувства — это обычная придурь, которая затрачивает нерационально много лишних сил. Маринетт соглашалась.
Фу мог вызвонить её хоть из школы, и она покорно приезжала к нему в дом — выбора не было. Когда ворота вычурного особняка закрывались за спиной, Маринетт Дюпен-Чен оставалась где-то за забором, уступая место чему-то бездушному и сильному. Маринетт никогда бы сюда не приходила. Её никто не спрашивал.
В семь ей дали прозвище (никаких имён, они, по мнению начальства, вызывали привязанность) и куратора, который учил её искусству боя и прочим военным премудростям. Её занятия были строго индивидуальны, другие же занимались в группах, и у Маринетт не было никаких социальных связей внутри диаспоры — вечный отщепенец. Со временем она стала настоящим Жуком — сильным, хитрым, умным и изворотливым, способным без жалости уничтожить всё, что прикажут уничтожить, и обосноваться там, где скажут.
Аля об этом не знала. Об этом вообще никто из окружения Дюпен-Чен не догадывался, а все синяки, которые появлялись из-за Жука, очень удобно списывались на неуклюжесть (впрочем, с каждым годом их появлялось всё меньше).
Мастер запрещал привязываться к людям — мало ли кто из них станет твоей целью. Жук беспрекословно подчинялась. Маринетт души не чаяла в любимой подруге.
Дюпен-Чен была достаточно ветреной особой. Она легко могла что-то забыть, постоянно опаздывала и вообще создавала вокруг себя много шума. Впрочем, это не мешало ей быть душой любой компании и вполне миролюбиво смеяться над собой же вместе со всеми. Это было её свободой.
…ровно до того дня, в который, придя из коллежа раньше обычного, она обнаружила на своём столе шкатулку и письмо с крайне доходчивым содержанием. Так она стала Ледибаг — потому что такое имя звучало гораздо лучше — и отхряцала от своей беззаботной жизни ещё один немаленький кусок.
(Хотя эта чёртова магия никак не вписывалась ни в мировоззрение наивной Маринетт, ни в жизненные устои, вдолбленные в голову практичного исполнителя).
Кот Нуар ей достался явно не из наёмников — парень отрывался по полной, ни на кого не оглядываясь, а для дисциплинированной китаянки такое было смерти подобно. Причём — буквально, Фу прощать не умеет, и все его подопечные это знали и не раз наблюдали расправу. Собственно, поэтому Ледибаг была трижды осторожна на вылазках, ведь среди восторженной толпы запросто могут затесаться пара-тройка подлючих информаторов. А там и по шее получить недолго.
Наблюдая за напарником, она пришла к выводу, что он, во-первых, точно не от Фу, что было странно, а во-вторых — если и изучал боевые искусства, то чисто на спортивном уровне, что значительно усложняло их работу в первое время.
Нуар заигрывал, бессовестно и неумело. Это льстило, но Ледибаг
боялась идти ему навстречу. Поэтому она предпочла быть жестокой и холодной (что сыграло на руку и получило одобрение сверху: теперь Ледибаг, национальная героиня, была не только сильной и красивой, но и — желанной, что, определённо, делало ей честь).
Но, чувствуя, что, подобно любой девушке её возраста, жаждет любить и быть любимой, Маринетт выбрала своей целью отутюженного Адриана Агреста. Синоним элегантности, джентльменства, неприступности, рассадник хороших манер — само совершенство (почти как Ледибаг). Сторонником приятного трёпа его можно было назвать с натяжкой — спасибо мрачному телохранителю за его спиной, — но она ведь не ищет лёгких путей, верно? Поэтому о влюблённости было рассказано всем, кому только можно, ведь Дюпен-Чен — человек общества, Экстраверт с большой буквы, яркая и у всех на виду.
(Мысленно же она сравнивала его с той своей частью, которая была полностью зависима от китайской диаспоры; собственно, именно поэтому-то Адриан действительно к ней привязался — она его понимала как никто другой.)
Мастер требовал от своих подопечных ясного ума и твёрдой памяти. Жук никогда в жизни не записывала ничего поистине важного, имея в своей голове идеальный порядок. Маринетт с удовольствием разве что не купалась в разноцветных стикерах с различными напоминаниями.
Кажется, Аля очень удивилась, даже назвала подругу чокнутой, когда та вытащила целый рулон бумаги, посвящённый агрестовскому расписанию. Маринетт засмеялась, скорчив смешную гримасу, но не стала её переубеждать или хоть как-то оправдываться. Возможно, именно потому, что она была больше, чем сталкером, а конкретно этот шпионаж действительно доставлял ей удовольствие.
С Ледибаг ночью было лучше не сталкиваться. Потому что она целиком и полностью была за послушание, а если ты видишь её, скучающе подбрасывающую кинжальчик в крапинку в подворотне, — ты точно не был хорошим мальчиком. И об этой стороне своей Леди Нуар старательно не догадывался, ибо сама девушка предпочитала игнорировать любые вопросы о её ночных бдениях во «внеурочное» время, просто переводя разговор в другое русло или же мастерски растворяясь в темноте.
Мастер Фу доходчиво намекал, что настолько самоотверженно динамить напарника всё же не следует. Ледибаг молчаливо повиновалась, снисходя до дежурных поверхностных бесед. Маринетт грызло нехорошее предчувствие и мучила хроническая бессонница.
Адриан обменивался с Дюпен-Чен дежурными фразами, очень редко подключаясь к бурным обсуждениям. Кот Нуар постепенно стал поддержкой, ради которой можно было быть Ледибаг. Жука пока всё устраивало. Маринетт же держалась из последних сил.
И было бы гораздо смешнее, если бы не одна досаднейшая случайность, раскрывшая героям их личности. Впрочем, оба были воспитаны достаточно хладнокровными, чтобы сей занимательный факт об их сотрудничестве совершенно не был заметен стороннему наблюдателю.
***
Несмотря ни на что, Адриан Маринетт своим другом всё-таки считал.
Она была первым человеком в коллеже, заговорившим с ним «по-обычному», — даже ухитрилась наехать в тот день без всяких обиняков и оглядок на фамилию и телохранителя (которому пришлось потом объяснять, что полученный подзатыльник вполне заслужен и вообще — эта бойкая мадемуазель не несёт никакой угрозы). Она носила собственноручно сшитую одежду, абсолютно не умела игнорировать чужие подколки и почему-то забавно заикалась в общении с ним, Адрианом.
Маринетт была вспыльчива, часто делала поспешные выводы и иногда грешила самосудом, но ещё поспешней шла на уступки и попросту забивала на любые разногласия. Маринетт была девушкой яркой и активной в меру своей неуклюжести, она участвовала везде и сразу и не имела никакого плана на день. Она была предсказуемой в своей непредсказуемости, действительно привлекала внимание своей живостью и временами вела по-настоящему интересные беседы.
Адриан несколько раз ловил себя на мысли, что не прочь тоже послать кого-нибудь так громко, чтобы было слышно аж в коридоре, грохотать дверьми, на бегу надевая пиджак, и разок-другой разбить какую-нибудь вазу (пусть и случайно, но разбить же!).
Но вместо этого он спокойно сидел за первой партой, погрузившись в повторение накануне вызубренного урока, ощущая затылком контроль Гориллы и боязливый интерес одноклассников (которые попросту страшились с ним заговорить), зная, что костюм, сшитый специально для него по последней моде, сидит как влитой. Зная и то, что о любом его проступке станет тут же известно отцу, активно ищущему повод вернуть его на домашнее обучение.
Теперь ещё знал, что родительский контроль действительно тоталитарен и его жизнь давно и кропотливо распланирована. Причём — увы — совсем не им.
Кот Нуар был для него способом ускользнуть от всего этого.
После очередной миссии Ледибаг вдруг спросила, почему ему это по-настоящему нравится. Тогда, беззаботно болтая ногой над пропастью, он выдал, что терпеть не может предсказуемость и разные планы в особенности (за что тут же схлопотал подзатыльник и удостоился насмешливого фырканья). На ответный вопрос девушка отреагировала не сразу — сначала вообще уставилась вдаль каким-то затуманенным взглядом, а после наплела что-то про семейный долг перед Мастером.
Но это было так давно, где-то год назад, ещё в самом начале, и эту щекотливую тему они больше не поднимали.
Кот Нуар был для Адриана символом той призрачной свободы, которой его давным давно лишили. Ледибаг же была для девушки под маской сущим проклятьем.
Однажды она сорвалась. Они о чём-то болтали, возвышаясь над оживлённым городом, и в какой-то момент Ледибаг просто замерла, забыв ответить на какой-то совершенно дурацкий вопрос, а в следующее мгновение уже малодушно сотрясалась в рыданиях, старательно закрывая руками лицо. Ещё она что-то бормотала, хрипела о том, что очень устала от такой жизни и иногда хочет сорваться с небоскрёба или просто не увернуться от какого-нибудь молота Мима.
Она отказалась перейти в более тихое место, уверяя, что над толпой разговаривать безопасней. Возможно, так оно и было, но всё-таки они перебрались за один из громадных прожектеров, участвующих в вечерней подсветке, и устроились в просторном тёмном углу.
Ледибаг абсолютно не смутило то, что её форменный жакет побелел от пыли, в которую она рухнула. Откинув своё йо-йо подальше, девушка начала медленно говорить, блуждая взглядом по видимому им маленькому клочку ночного неба. Она говорила — возможно, поднимая эту тему в первый раз в жизни, — и сам Нуар находил в её рассказах самого себя (точнее, Адриана Агреста, идеального мальчика с обложки, хотя какая, собственно, разница).
В тот вечер Ледибаг, девушка без возраста, вдруг стала ему гораздо ближе, чем, наверное, планировалось. Причём — опять не ими.
— Говорят, раньше магия Камней Чудес была изящней и невинней, — как-то заговорила она, позволив ветру ерошить её распущенные волосы. — Вряд ли Созидание просто так начало выкидывать в помощь холодное оружие. Интересно, дело во мне или просто времена не те?
Они уже разговаривали об особенностях их семейного обучения, поэтому что-то смутно-восточное в её внешности наталкивало Адриана на определённые мысли. Впрочем, тогда же он признался, что его отец не брезгует пользоваться услугами таких, какой саму Ледибаг делали с детства, и ничего предосудительного в её профессии он не видит (Баг насмешливо хохотнула в темноту и заявила, что такое мнение существует у всех ровно до тех пор, пока они не становятся мишенью).
Но ни он, ни она не могли не признать — чертовски умно устраивать показательные бои (а в том, что их драки с Мимом, Голубем или Фараоном таковыми являлись, они не сомневались). Чтобы, так сказать, запугивать несговорчивых конкурентов и заодно давать простому люду повод для радостей. Ведь они даже день героев замутили — хоть у Ледибаг и была инструкция без особого распоряжения языком не молоть. Во как прониклись.
***
В том, что Адриан должен был ей отказать, были уверены оба. Так что к такому Маринетт была готова — ей хотелось лишь выговориться и сгрузить этот камень с души на чей-нибудь хребет. Гораздо больнее по ней ударил именно предлог отказа — фиктивный, чтоб его, брак.
(Хотя Маринетт прекрасно знала, что просто так — ха! — выйти замуж Мастер ей не позволит, как не позволит никому другому, пользующемуся его покровительством. Да и Адриан не был готов обрекать её на ту жизнь, которую должна вести мадам Агрест: полную условностей, правил и каких-то своих негласных законов.)
Любишь — отпусти, да?
Поэтому он заинтересованно взглянул на продефилировавшую мимо Дюпен-Чен, за те несколько дней, в которые они не виделись, выкрасившую волосы в идеально-рубиновый цвет и избавившуюся от половины их длины. Яркие локоны вызывающе лежали на обтянутых в чёрный пиджак плечиках и изумительно подчёркивали её голубые глаза, ехидно прищурившиеся при привычном приветствии. Смена имиджа ей, определённо, шла.
В какой-то степени, она была свободна. Он изо всех сил ей не завидовал.
