Крёстная жаба, или Сказка о золотой во многих, но не всех смыслах этого слова жабе

Старушка-жаба подарила ему крылья! И теперь можно было порхать с одной вещи безумно любимого начальника на другую, зарываться в мех опушки… А следом за ним летели и ахали стаи женщин — таких же крылатых и усатых, как он сам. Они дружно ныряли и синхронно восхищались, когда он залихватски шевелил усиками в их направлении. Сэр Гай вздрогнул, и ощущение полёта, и та свобода, которую оно дарило, исчезли вместе с гардеробом де Рено, уступая место более земным и прозаическим ощущениям. Холодно, однако. Сэр, Гай и Гизборн подумал, что нехило бы завернуться в плащ. Плотно. И вообще позавтракать бы не мешало. Ещё плотнее. Или поужинать. И… Над правым ухом квакнул кто-то, подозрительно сильно смахивающий на лягушку. Где-то рядом плеснула рыба. Что я пил, если срубился прямо у аббатского пруда? Кажется, накануне он отмечал с обоими де Рено манёвр шерифа, который отличился умом и сообразительностью, хотя говорил мало: после того, как Робин-так-его-и-эдак-Гуд оказался вовсе не Робин Гудом и рассыпался на глиняные составляющие, шерифа осенило устроить повторный рейд по деревням, особенно — в Уикхеме пошерстить. Шерстение прошло весьма удачно. Заначка у бедных и обездоленных селян как всегда оказалась втрое больше изымаемого. Или впятеро. И откуда они, шельмы, берут?.. Судя по их завываниям, расстроились угнетаемые и обираемые несильно. Брюер был счастлив. Шериф — в восторге. Он, Гизборн? Да в сплошной эйфории! Сэр мучительно не хотел разлеплять веки, купаясь в теплых волнах воспоминания. Зато припомнил, как выехал подышать кислородом, сытый и, наверное, отчасти пьяный. Вспомнил и о чудо-жабе, которая наобещала ему полные брэ сча… — И что у нас здесь? — Да вот, Ваше Преподобие… — Убрать, — голос преподобного Хьюго подавил зевок и поплыл куда-то в сторону. — Благотворительность — дело хорошее, но у монастыря, вверенного мне Господом, другая специализация. Сержант, выполняйте. — Извини, приятель, — это что, к старшему по званию так фамильярно? Безобразие! Лучше бы встать помог. — У самого таких семь штук. Ты… пойми, я не со зла. — Руку дай. А потом я т-те на твоих же пальцах объясню, как надо с командованием разговаривать. — начальник нелюбителя субординации зловеще цвикнул недовыросшим зубом мудрости. Как говорил этот брадобреишка шерифа, Всевышний изволил одаривать его резервными зубами. Прямо с той недели. Больно надо… — И заливать-то, семь штук! Непосредственный командир у тебя один, и он слегка перебрал… загара. Ну? Меня подымут или нет? К огромному сэрскому удивлению, его действительно подняли. Целиком. Или у нас в гарнизоне завёлся какой Голиаф, а мне доложить забыли, или… Похоже, спускался вечер. Очертания всего и вся делались какими-то… нечёткими. И это не считая выпивки. И его, словно пушинку, не иначе как с помощью какой бесовской магии перенесли ровнёхонько на перекрёсток, недалече от знаменитого пруда. А потом снова извинились и поспешили прочь, стараясь не оглядываться. Или магия тут невиноватая? Рыцарское зрение говорило, что не должна быть виноватой, вон, Голиафа на службу взяли. Здоровенного! Рыцарская социально-бытовая логика пыталась вникнуть. Рыцарское возмущение побороло логику. — Эй, мы так не догова!.. Голиаф ускорил шаги, вон, уже верхом на мега-исполинского монстра усаживается и бессовестно валит. Сэр погрозил ему кулаком. Попытался встать — ноги не держали. — Погоди же. Я тебя хорошо запомнил… Просплюсь — устрою сладкую жизнь! Мысль о восстановлении порядка запнулась о другую. Как-то… неприятно это — дрыхнуть у перекрёстка. Хотя ему не привыкать, вот во Франции… А всё равно неуютно. И съесть бы чего на сон грядущий, а лучше — опохмели… В вечерней свежести послышался дополнительный шорох. Потом где-то слишком близко для рыцарского комфорта взвыл любитель овец и пастухов. Взвывателю ответствовал другой — ещё ближе. Потом — ещё один, и ещё. К перекрёстку потянулись голодные волчьи тени. Сэр рыцарь отчётливо представил себя на ужине в виде основного блюда и решил попытать счастье, наплевав на гордость. — Момент, а если договоримся?! Я могу жалование из шерифа… вытряхнуть. В двойном размере! Повысить могу!!! Но нехороший Голиаф уже был далеко. А вот эти, неужинавшие, напротив… Ближе некуда. — Что за?.. Волки зашевелились, почему-то резко меняя направление. Один из матёрых серых хищников вздумал всё-таки попробовать сэра а-ля натюрель перед отходом в ночные дали, но его скосила чья-то стрела. О, а вот и… — Ты?! Из скользких сумерек выдвигался достопамятный Робин Гуд с луком наперевес. Следом нарисовывался полоумный с мельницы и… Скарлет. Двое последних тащили зеркало в дорогой раме. Наверное, туман сыграл с Гизборном злую шутку: они тоже показались ему Голиафами. Все, как и невежливый подчинённый. Сэр отстранённо прикинул, как дорого он успеет продать свою дворянскую, хоть не совсем трезвую жизнь романтикам с большой дороги, а романтик в безрукавке уже отпихивал своего романтического командира. И принялся общаться с зачем-то спасённым Гизборном. Чересчур ласково. — Тише… Живой? Вот и хорошо; мы тебя не обидим. Рыцарь возмущённо промолчал. Полоумный разбойник тем временем установился рядом с остальными. И теперь вот тоже над ним завис. Заодно с огромным краденым (а каким же ещё?) зеркалом. — Робин, откуда он взялся? Что, волчья голова, тебе никто никогда не рассказывал, откуда берутся… Едкая мысль застряла в сэре на полпути к горлу. Он на всякий случай перепроверил. Если зеркало обычное, то не врёт. А даже если необычное… Гай Гизборн обречённо вспомнил о том, что у золотой жабы есть своеобразное чувство юмора. И закончил свою мысль вслух. — …дети. Его всё равно никто не понял.