Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы. Эрих Мария Ремарк «Три товарища»
***
— Ну всё, Костян. Тебе абсолютно точно собираются начистить морду лица, — с серьёзным видом заключает Саша утром следующего дня, внимательно изучив переписку своего закадычного друга и его футбольного кумира. Они сидят у Саши на кровати в одних пижамных шортах и уже минут десять решают дальнейшую судьбу Кости, потому что сам Кучаев не дал Головину даже проснуться толком — влетел (если это слово можно употребить в его положении) в комнату, как только услышал первые признаки жизни, и давай с порога панику разводить: «Са-ань, я тут такого натворил! Чо делать? Выручай!». Головин, естественно, сперва испугался, а потом увидел эти горящие глаза и телефон в руках и как-то сразу догадался, где собака зарыта, поэтому не поиздеваться над другом в подобной ситуации был бы сущий грех. Саша внимательно изучил переписку с неким Фёдором Чаловым, который своими сообщениями так разволновал бедного Костю, словил испанский стыд, но каким-то образом сохранил спокойствие и сдержал порывы смеха. Вообще-то он в психологи не нанимался, но Кучаев, видимо, не в курсе. — Да? — растерянно спрашивает взволнованный Костя, меча взгляд от одного предмета к другому, но старательно избегая лица Саши, а затем спешно, как бы в ответ самому себе, с надрывом в голосе добавляет: — Да-да, ты прав. Я сразу понял, что что-то не так. Он ещё во время съёмок так странно на меня смотрел… Головин смотрит на Костю и не понимает, как человек может быть одновременно очень умным и тупым как пробка. Кучаев вроде книжки умные читает, школу хорошо окончил и на олимпиады по математике ездил в шестом классе, а тут ведёт себя хуже ребёнка… Саша смотрит на него, смотрит да и мысленно рукой машет. Нашёл чему удивляться. Пора бы уже привыкнуть, что Костя совмещает в себе несовместимое. Взять хотя бы, к примеру его преданную любовь к красно-синему московскому клубу, но одновременно уважение к красно-белому (Сашка думал, что такое только в сказках бывает), а ещё его страсть к фотографиям, но совершенную потерянность перед камерой, когда кто-то фотографирует его самого. — Конечно! Ты разве не слышал, что в твиттере пишут? Чалов-то твой — профессиональный убийца, а карьера футболиста — лишь прикрытие! А Лера — его сообщница, которая помогает избавляться от трупов. Ты определённо их новая жертва! Бу! Терпение Саши явно подходит к концу, и он несёт откровенный бред, чтобы Костю наконец вразумить. И это работает: Кучаев весь краснеет, вспыхивает и, видимо, понимает, что со стороны действительно похож на идиота. Ему становится ужасно стыдно за своё поведение. В самом деле! Он что, по уши влюблённая фанатка, чтобы себя так вести? Ему вообще по игре больше Влашич симпатизирует, а волнуется он почему-то из-за Чалова! Однако Головин тоже хорош — с самого утра издевается! Никакой помощи в этом доме, честное слово… — Сань, ну я ж по-человечески попросил помочь, а ты как всегда, — обиженно отвечает Кучаев и грустно вздыхает, выхватив телефон из рук шутника. — А как я тебе помогу? За тебя думать буду? Или лучше за тебя жить? — говорит Саша уже без намёка на шутку. Кучаев кидает на него взгляд, но не может произнести ни звука. На самом деле, Костя и сам не знает, какой именно ответ ожидает от Головина и почему возлагает на него такие большие надежды. Просто Кучаев сам думать не привык: за него всю жизнь решали что делать, что не делать, как быть, как не быть. И сейчас, предоставленный лишь самому себе, он просто теряется в большом мире самостоятельных решений и ответственности. Костя боится каждого своего действия, ведь оно может привести к катастрофической ошибке. А тут рядом есть Саша… Нет, Кучаев не свалит на него вину в случае неудачи, но он хотя бы будет спокоен, что облажался не в одиночку. — Я не знаю, — искренне сознаётся он. — Я тоже, — спокойно отвечает Головин, ожидая, что этот ответ произведёт совсем другое впечатление, что это как-то расшевелит друга и подталкнёт к откровениям, но Костя, вопреки ожиданиям, просто замолкает. Так и сидят в тишине, а стрелки часов неумолимо бегут вперёд. Кучаев и не думает ни о чём: смотрит куда-то перед собой потерянным взглядом, а на ум не приходит ничего. Ни мыслей, ни переживаний, ни эмоций — он будто уже умер. Ему будто теперь уже ничего не нужно. Саша вздыхает и понимает, напрасно ждёт от друга хоть каких-то действий и мыслей, которые помогли бы понять, в каком направлении двигаться. Напрасно, ведь направления нет. Все дороги Кости Кучаева ведут к обрыву. Шаг влево, шаг вправо — и ты покойник. Поэтому что будет лучшим решением в подобном положении? Правильно. Оставаться на месте. Костя остаётся. А Головину опять приходится строить мосты. — Я не знаю, что будет лучше для тебя, ведь я не могу вывернуть твою душу наизнанку, понимаешь? Я не знаю, идти ли тебе на встречу с Чаловым, покупать ли новую камеру и прочее. Пойми это наконец, Кость: только тебе решать, — вдруг произносит Саша, и Кучаев смотрит на него с неожиданным пониманием. Слова Головина кажутся ему до чёртиков банальными, застрявшими уже где-то в горле. Да, только он должен определять повороты судьбы — он это понимает куда лучше остальных! — незачем об этом постоянно напоминать. Однако возникает вопрос… — А если я не могу? Не могу решить? Головин улыбается совсем аккуратно, уголками губ, и смотрит ласково. Костя ожидает, что он сейчас скажет что-то очень умное и необычное, что-то, что перевернёт весь мир с ног на голову и пробьёт путь к свету, но… Но Саша произносит банальную и знакомую фразу, от которой легче не становится. — Знаю, звучит глупо и ванильно, но… Просто слушай своё сердце, оно никогда тебя не обманет. Проверено на собственном опыте, так сказать, — усмехается Головин. Кучаев благодарно кивает, будто познал все тайны мира, и спешно, под предлогом срочной необходимости туалета, поднимается с кровати Головина и ковыляет в ванную, хотя, конечно, ни о каком туалете и речи быть не может. Костя просто вновь стыдливо сбегает от неловкого разговора, который зашёл в тупик и принёс больше вопросов, чем ответов. Он не только не добился от Саши советов как ему поступить с Федей, но и ещё больше запутался в собственных ощущениях. Косте порой кажется, что его разрывает на части. Он одновременно рвётся к новым вершинам и стремится познать новое, а с другой стороны какие-то непонятные страхи, вызванные тяжёлым детством, и физическая неполноценность не позволяют ему перешагнуть порог квартиры. Кажется, будто всей его смелости, сил и амбиций хватило лишь на одно судьбоносное решение — уход из дома практически без копейки денег. А после этого жизнь будто остановилась, будто силы иссякли, а мечтания, за который он так отчаянно цеплялся, растворились в воздухе как сигаретный дым. Дым-то растворился, а запах преследует и по сей день. Кучаев упирается руками о края раковины, умывает лицо холодной водой и внимательно разглядывает уставшее отражение напротив, точно ожидая, что оно оживёт и решит все его проблемы, но этого не случается. Костя всё ещё здесь, в своём бедном теле, без малейшего представления о будущей жизни. — Но почему моё сердце молчит? — тихо спрашивает он, зная, что никто и не ответит. Даже то самое сердце не ёкнет при упоминании о себе — глупое. На секунду Косте кажется, что и отражению становится стыдно, и оно грустно отводит взгляд. Его сердце молчит всю его жизнь.***
Погода в Москве с каждым днём превращается в персональный ад Кости Кучаева. Он убеждается в этом окончательно, когда вынужденно выходит на улицу в плюс тридцать, которые здесь, среди многоэтажек и открытых дворов, ощущаются как все сорок. Мало того что метеозависимость бьёт под дых после столь резких скачков температуры за последние несколько дней, так он ещё и таскается по улице в состоянии полу-трупа со своим напрочь сбитым режимом и общей слабостью организма. Теперь, почти в два часа дня, на Костю наваливается ужасная усталость и желание уснуть прямо в вагоне метро. Наверное, он так бы и проспал свою станцию, если бы она не являлась конечной, а какая-то женщина любезно не растолкала бы его перед выходом. — Ну, Кость, как ты? Выздоровел? Кучаев не может объяснить своё состояние, но почему-то каждый раз, как только он переступает порог кабинета Игоря Владимировича, непонятная злость закипает в крови. Костя разговаривает с Акинфеевым как на иголках, чувствуя, что в любой момент готов взорваться, а «физику» вообще переносит со скрежетом в зубах. И это вовсе не связано с тем, что мужчина ведёт себя некорректно или раздражает — напротив! — Игорь Владимирович всегда до чёртиков любезен, спокоен и опытен. А Костя сидит как какой-то мальчишка, который двойку по контрольной схлопотал, и упивается своей злостью. В чём же дело? А дело в том, что обстановка кабинета и рутинные безрезультатные упражнения встали поперёк горла и дальше идти не хотят. Кучаева трясёт от мимолётной мысли, что ему придётся жить по маршруту дом-больница-дом до конца жизни. Он бы всё на свете отдал, лишь бы не появляться на физиотерапии и бесконечных обследованиях, да вот только отдавать нечего. Костя беден и живёт за счёт другого, а его душа никчёмная даже Сатане не сдалась. — Да-да, уже лучше, спасибо. Горло почти не болит. Естественно, горло! А что он ещё мог придумать в оправдание того, что он не появлялся у Акинфеева три дня? Не мог же Кучаев в открытую сказать, что его всё так достало, что ему уже плевать на свою ногу — пусть хоть мышцы атрофируются наконец. Может, так менее обидно будет. — Это хорошо, — кивает Игорь Владимирович и задумчиво смотрит куда-то позади Кости, а затем произносит: — Ты сегодня немного опоздал, — Кучаев поворачивается к настенным часам и замечает, что, к удивлению, действительно приехал на полчаса позже, хотя вышел как обычно. Ну ладно, хрен с этим. — Поэтому не против начать сразу? А позже поговорим. А Косте это лишь в радость. Можно вообще без «поговорим» обойтись! Он пожимает плечами, мол, да без разницы — хоть расстреляйте, а я даже глазом не поведу, а Акинфеев аккуратно улыбается. Начинается очередная бессмысленная процедура проверки того, насколько беспомощным Костя стал за эту неделю. Через несколько минут Кучаев сидит босиком на специальной кушетке и немножечко радуется жаркому лету — хоть шорты снимать не приходится. Парень даже не дёргается, не злится и не краснеет привычно, когда Игорь Владимирович опускается перед ним на колени и ведёт какой-то острой металлической штуковиной с зубчиками, название которой он так и не запомнил, хотя спрашивал неоднократно, по его левой ноге — начиная от стопы, а затем выше. Костя лишь смотрит прямо перед собой, на картину каких-то глупых барашков на лугу, и старается дышать ровно. «Давай. Просто вдох-выдох. Дыши. Это не так сложно. Скоро всё закончится», — мысленно повторяет он как мантру. «Скоро всё закончится» длится уже больше года. — Скажи, когда почу… — Знаю. Когда почувствую лёгкие покалывания, — перебивает он быстрее, чем Акинфеев успевает завершить фразу. Набирает побольше воздуха и закрывает глаза. Косте кажется, что он оказывается где-то в невесомости — бесконечной, тёмной, но долгожданной. Его душа будто покидает это тело и рвётся наружу сквозь густую тьму, но чем больше расстояния она преодолевает, тем больше её тонкие крылья путаются в липкой чёрной смоле и под тяжестью этой ослабевают. Темнота. Кучаев не чувствует ничего, кроме темноты, окутывающей его со всех сторон. Он просто ждёт проблески света. И вот — он ощущает слабое, едва ощутимое покалывание. — Здесь, — говорит он и одновременно с этим быстро распахивает глаза. Костя быстро опускает взгляд на свою ногу, и по его спине мгновенно пробегает мелкая дрожь. Он хлопает глазами, думая, что происходящее ему лишь кажется, но «здесь» по-прежнему не там, где было месяцы назад. Точка «чувствительности» на сантиметра четыре-пять выше обычного. Нет, это не обман зрения! Нет, Костя не преувеличивает! Почему он почувствовал здесь, а не там? Как такое вообще возможно? — Ты уверен? Давай ещё раз проверим? Мне кажется, ты отвлёкся — говорит Акинфеев ровным голосом, но что-то мутное появляется в его глазах и интонации. Кучаев понимает, что с ним что-то не так в большей степени, чем обычно, ведь Акинфеев никогда не спрашивает дважды. Костя кивает. — Хорошо… Сосредоточься, пожалуйста. Кучаев мысленно усмехается — легко сказать. Как он может сосредоточиться, если внутри всё вверх дном перевернулось, а руки трясутся как у наркомана? Он с волнением вновь прикрывает глаза. Теперь Костя слышит лишь бешеный стук своего сердца. Мгновение, другое, попытки сфокусироваться и… — Стоп, здесь, — быстро говорит он, чтобы — не дай боже! — Акинфеев не сделал лишнее движение. Костя с надеждой и страхом открывает глаза, и мир вокруг рушится, когда ничего не меняется. Он сталкивается с растерянным взглядом Игоря, и воздух выбивают из лёгких. Акинфеев хмурится, встаёт с колен и говорит Кучаеву, что он может одеваться и идти на назначенный приём массажа, а сам подходит к столу и быстро делает какие-то заметки. — Ты за последние дни не ударялся где-нибудь? Не падал? Может, болело что-то? — Нет. — Нервничал? Может, случилось что в семье? — Нет, — отвечает Костя, болезненно морщать при упоминании о семье. Акинфеев молча кивает. Кучаев на автомате надевает обувь, фиксатор для колена и берёт костыли ватными руками. Он делает шаги по направлению к двери, но его движения медленны и напряжёны, будто он делает их впервые. Косте от чего-то кажется, что стоять и двигаться ему стало значительно сложнее, чем обычно. И руки какие-то слабые, и мышцы ног напрягать сложнее… Кучаев смотрит на то, как сосредоточено Акинфеев пролистывает, видимо, старые записи о состоянии Кости, что-то сверяет, пишет новые… И неожиданно парень понимает истинные чувства, которые он испытывает входя в этот кабинет. Это не злость. Это страх. — Игорь Владимирович, всё так плохо? — спрашивает Кучаев с комом в горле. — Что? Нет-нет, Кость, не переживай. Иди скорее, у меня ещё пациенты. Завтра только не опаздывай, ладно? Всё определённо очень плохо.***
Костя понимает, что весь этот день откровенно идёт через задницу, когда, возвращаясь домой в полу-живом состоянии и мечтая лишь о том, чтобы заесть свои эмоции чем-нибудь неполезным и рыдать пока не уснёт, видит сообщение на главном экране и вспоминает о назначенной вчера встрече. Вернее, назначена она была сегодня в час ночи. Наверное, если Кучаев спал нормально, то не забыл бы об этом. Как хорошо, что он этого не делает. — Бля-ять, — вслух тянет парень, игнорируя осуждающие искры из глаз сидящей рядом дамы. Кучаев спешно оглядывается по сторонам и бросает взгляд на карту метро. В принципе, он опоздает минут на двадцать, если выйдет на следующей и пересядет на другую ветку, но с другой стороны он может придумать что-нибудь и отправиться домой зализывать раны… Вот ведь незадача. chal_f9: эй, Кость, ты где? chal_f9: очень надеюсь, что ты подъезжаешь. Я тут сварюсь chal_f9: Костя? Ты придёшь? Ответь Кажется, что в подобной ситуации Костя должен был кинуться к первому встречному и поступить как тот ему посоветует. Или написать Сашке с криками о помощи. Однако парень не делает ни того ни другого. К удивлению, он сохраняет полное спокойствие и мгновенно принимает решение: встаёт с места и выходит из вагона на следующей станции.Извини. Врач опоздал и всё наперекосяк пошло Я могу подъехать минут через 15, если ты ещё не ушёл? Извини ещё раз
Кучаев застывает посреди зала, потому что все его дальнейшие действия зависят лишь от ответа Феди. Он гипнотизирует открытую переписку и тяжело вздыхает. На самом деле, в таком подавленном состоянии Косте уже совершенно безразлично, пошлёт ли Чалов его на все четыре стороны, заблокирует ли или вдруг согласится ждать. Костя понимает, что его устроит любой ответ. Мысленно парень даже надеется, что тот будет отрицательным, и он со спокойной душой просто поедет домой. Однако у Феди планы другие. Не сказать, что Кучаев удивлён, но… Ничего. Тогда я подожду тебя прямо у входа в метро Кстати, любишь мороженое?Люблю
Тогда поторопись :) Он приятно удивлён.***
— Вот блин. Ты всё-таки пришёл. А я вот собирался второе есть. И это случается едва только Костя выходит из метро. Чалов, заметив его, отлипает от столба и быстро оказывается рядом. Кучаев с немалым удивлением смотрит на Федю, который (мало того, что его-таки дождался) вместо приветствия протягивает стаканчик пломбира и улыбается до ушей. Костя как-то тушуется и от неожиданности плохо соображает. Ладно, он всегда плохо соображает, но сейчас прям вообще плохо. Конкретный напряг. Он осматривает Федю и не понимает, как так получилось, что он видит его так близко — прямо-таки лично! — во второй раз. А теперь ещё и один на один, без Леры, которая служила хотя бы поводом для их первой встречи. Сейчас всё по-другому, ведь Чалов сам хотел увидеться и как можно скорее. Да-да, его слова! — Я… Э-э, спасибо, но не стоило, — вежливо отвечает Кучаев, а сам этикетку разглядывает. Ванильное. Вкусное. Он такое любит. Костя вообще от сладкого без ума: начиная от мороженого и заканчивая ирисками, которые Саша считает насилием над зубами. — Я пошутил про второе, — улыбается Чалов, настойчиво протягивая стаканчик, — я бы, конечно, съел, но мне потом Михалыч устроит отпуск. Бери, пока не растаяло. Костя переносит вес тела на правую ногу, неловко берёт мороженое и уже представляет как неуклюже будет есть его на ходу, обляпается как свинка, а потом обязательно уронит себе на кроссовки. Они делают несколько неудобных шагов от метро, не зная, куда идут, и Кучаев не спешит приступать к мороженому, потому что не может держать что-то в руках, когда идёт. Он останавливается и прикусывает губу — просить о помощи стыдно и неудобно. Хочется швырнуть это мороженое куда подальше, но есть хочется больше. Однако Федя оказывается ещё более сообразительным, чем Костя представлял. Он будто прочитывает его мысли (ну или замешательство в глазах) и демонстративно берёт из рук стаканчик. — Извини, не подумал совсем, что тебе неудобно. Может, присядем где-нибудь? — Всё нормально, я могу идти, — мгновенно, даже с неким раздражением отвечает Костя, хмурясь. Чалов смотрит на него с непониманием. Он бегло оценивает взглядом ситуацию и понимает, что, наверное, сказал что-то неправильно. Или с мороженым не угадал? — Ты можешь, а я устал ужасно после тренировки. Да и жарко очень. Тут недалеко, минутах в пяти, кафешка классная есть, зайдём? — аккуратно спрашивает Чалов, и видит как лицо Кости мгновенно светлеет. Кучаев слегка поворачивает голову в его сторону и лишь сухо кивает. Федя думает, что так бы и не узнал ответа, если бы не рассматривал Костю, который выглядит совершенно не настроенным на разговор. Ему кажется, что в день съёмок тот был более улыбчивым, а тут прямо-таки совсем лица нет… И Чалов совсем не знает как себя вести, как поддержать разговор, ведь поддержать-то хочется и нужно. Они доходят до кафе быстрее, чем за пять минут, и Федя искренне удивляется тому, что Костя на костылях передвигается чуть ли не быстрее его самого. Как реактивный какой-то, честное слово. Но как только они оказываются на летней веранде и приземляются за понравившийся столик, Чалов понимает как трудно на самом деле Косте даётся эта ходьба. Да уж, травма-то сама по себе жуть какая неприятная. Уставший парень ставит костыли к стенке около столика и блаженно садится на стул. Он даже на несколько секунд прикрывает глаза, и Федя готов поспорить, что это от боли в мышцах. — Чёрт, твоё мороженое совсем растаяло. Надо взять новое, — с досадой говорит Чалов, заметив, что станчик в его руках превратился во что-то мягкое и полужидкое и грозится вот-вот запачкать стол или пол. Поэтому Федя встаёт и быстренько пробегает кросс в десять шагов от стола до мусорки, а потом обратно. — Спасибо, но не надо, — отказывается Костя, и Федя видит на его лице подобие улыбки. Наконец-то! — Надо-надо. Мне же нужно как-то оправдать, что я за сегодня своё уже заточил. Только ты никому, ладно? А то у нас перед сборами режим должен быть: правильное питание, никого сладкого и всё такое… А вообще, если что, ты — мой сообщник! Уголки губ Кучаева стремительно ползут вверх. Он как-то смущённо отводит взгляд и едва заметно качает головой. Без осуждения совсем! Это так, машинально. — Это ещё почему? Я же мороженое не ел. — Пока не ел, — поправляет Федя, тоже улыбаясь, — но это ты вынудил меня его купить! — В смысле? — хлопает глазами Костя, не припоминая, когда в здравом уме мог написать футболисту ЦСКА, чтобы тот купил ему мороженое. — Ну. Я у тебя спросил: «Любишь мороженое?», а ты ответил: «Люблю». Пришлось покупать, а там я и не сдержался немного. — А я солгал. Ненавижу мороженое, — хитрит Кучаев. — Ну вот. Ты ещё и обманом заставил меня это сделать. Любишь манипулировать людьми, Костик? — шутливым тоном отвечает Фёдор, и они, посмотрев друг на друга, вдруг оба начинают смеяться. Костя думает, что всё происходящее похоже на какой-то бред: он сидит в кафе не с кем попало, а с Федей Чаловым и — подумать только! — обсуждает мороженое. Кому сказать — не поверят. Парень бы и сам, наверное, не поверил, если бы не сидел здесь тет-а-тет, ведь происходящее всё более начинает походить на шутку. Или обязанность. — Так ты будешь мороженое? — вновь заводит шарманку Чалов, когда порывы хихиканья утихают, и между ними повисает неловкая пауза, разбавляемая лишь шумом вечерней веранды и чьи-то смехом за соседними столиками. Кучаев отрицательно мотает головой, и пауза возобновляется. Но Костя, к удивлению, не чувствует себя неловко и не спешит, поджав хвост, сбежать под предлогом болеющего друга (бедный Сашка у него больной по жизни), хотя вся эта встреча до сих пор кажется ему заоблочной фантазией. Такое только в подростковых фильмах бывает — богатый и популярный парень влюбляется в тихую девушку. Ладно, сравнение не очень, потому что он на девушку не похож, а влюбляться тут никто не собирается, но! Ситуация, в принципе, где-то перекликается. Как так получилось, что известный футболист вот так вот просто сам назначил встречу с каким-то простым парнем? Где подвох? Поэтому Костя и занимает чисто наблюдательную позицию. Кучаеву вообще нравится наблюдать за людьми: их жесты, мимика, взгляды способны рассказать о человеке больше, чем слова. И почему-то Чалов выглядит каким-то… нервным? Кучаев не делает никаких попыток продолжить разговор и убрать неловкость, забиться Феде в «друзья» (хотя любой на его месте попытался бы), а просто ждёт действий со стороны Чалова, ведь где-то он должен проколоться! А вообще Фёдор ведь тут нападающий, а не Костя! Вот пусть и создаёт «опасные моменты у чужой штрафной». — Эм… Ну… Может, расскажешь что-нибудь о себе? — наконец подбирает слова Чалов и ожидающе смотрит на своего собеседника. Костя подмечает, что он как-то нервно ломает руки. Ага! Попался! — Зачем? — с усмешкой отвечает Кучаев, ставя в тупик одним вопросом, а в душе удивляется своей смелости и разводит руками, мол, ты чего творишь, идиот? Ты хоть понимаешь, кто перед тобой? Ты чего добиваешься? Хочешь как можно быстрее с этим покончить, чтобы убедиться, что ты никому нахер не нужен? — Хочу с тобой познакомиться, а что? Против? — уверенно отвечает Чалов. Конечно, как тут по-другому? Вы его вообще на поле видели? Нападающий ЦСКА так просто не сдаётся. Вот тут-то Костя и тушуется. Отвлёкся немного — и гол! — Чалов бежит праздновать, а Кучаев подводит команду. Он смотрит на Фёдора каким-то испуганно-удивлённым взглядом, а в голове как будто кассета заела: «Познакомиться. Со мной. Федя Чалов. Познакомиться». Если бы здесь был Саша, он бы наверняка сказал: «Ну, Кучай, соображай реще!». Реще, реще, реще! — Зачем? — гениальный ответ, сообразил. Федя легко смеётся и принимает более расслабленную позу. Он с прищуром, точно оценивающе, смотрит на Костю, который выпрямляет спину и выглядит максимально серьёзным, и, улыбаясь, говорит: — Ладно, я понял. С тобой напрямую надо, — Кучаев изрядно напрягается и взгляд от Чалова не отводит — глаза в глаза, никак иначе, — у меня к тебе, так скажем, деловое предложение, но познакомиться я, между прочим, действительно хочу. Честно говоря, Костя ожидал чего угодно, но не этого. Он был готов к тому, что Федя скажет ему, что встретился с ним из-за чувства обязанности (ведь Кучаев отказался от денег) или это какая-то благотворительная акция «помоги никчёмным фанатам с костылями», но уж точно не такое. Деловое предложение? Это как? Видя то, что Кучаев соображает смутно и отвечать явно не намерен, Чалов поясняет: — Так вот, о чём я… Как ты смотришь на то, чтобы к нам в ЦСКА фотографом пойти? Ну знаешь, фотки с матча, тренировок, презентация игроков и прочее. Место пока свободно. Зарплата приличная. Костя хлопает глазами, точно привидение перед собой увидел, и не понимает, почему нижняя челюсть так и тянется к полу. Все мысли в голове, что накопились за несколько дней, смешиваются в кашу, а в груди что-то колотится громко-громко. Кажется, будто мир плывёт куда-то, а лишь Федя перед ним остаётся чётким и настоящим. Предрассудки и сомнения засовываются в одно место, и Костя совершенно не думает о том, что кто-то хочет его разыграть. Кучаев не знает, возможно ли описать чувство, которое он испытывает, но самое близкое значение к этому чувству — радость. Сумасшедшая, слепая и глупая. Аж дыхание перехватывает, аж сердце до горла подпрыгивает! — Ты серьёзно? — еле-еле спрашивает он, а голос уже как у мальчишки дрожит, надрывается. Федя ярко-ярко улыбается. Прямо как на тех фотографиях после забитых голов! И кивает. Костя не знает то ли готов разреветься, то ли завизжать от радости. — Я… Да, да! Я бы с удовольствием, — бормочет он, не раздумывая, — А как… А ты разве имеешь к этому отношение? Почему я? Разве я справлюсь? — сыпется поток вопросов, а глаза блестят-блестят-блестят лихорадочно. Кучаев даже не замечает, как летит время и наступает тот самый «золотой час» для всех фотографов, или простым языком: час перед восходом солнца и последний час перед закатом. Именно в это время любые фотографии получаются идеальными, если ты, конечно, не фотографируешь на тапок. Тёплые лучи создают идеальное освещение, и мир будто сияет изнутри, отражается в витринах и медово-карих глазах. Костя невольно становится свидетелем того, как заходящее солнце прячет лучики в кудрявых волосах Фёдора, а глубокие глаза футболиста смотрят на него с добротой, и на душе Кучаева становится так тепло. Настоящее лето. — Ну-у, — хитро улыбается Чалов, — не сказать, что имею прямо-таки влияние, но ко мне определённо прислушаются, — уверяет он и продолжает, — Ты, наверное, знаешь, что у нас Тырин ушёл под конец сезона, а искать абы кого был не вариант. Оставили это дело до межсезонки. Денис классным был и работал в кайф. Вот мне и захотелось, чтобы замена ему стоящая нашлась, а ты… Травма — это ничего. Ты ведь скоро уже встанешь на ноги. Я просмотрел твои старые работы. Ну те, где мальчишки в футбол играют… Они прекрасны. Сразу видно, что ты любишь футбол не меньше меня, — Кучаев кивает, показывая, что понимает о чём речь. Уши от чего-то горят. Он тоже прекрасно помнит те фотографии. Это было прошлым августом, в один из солнечных вечеров: он сидел на лавочке во дворе, уже с поломанной судьбой, наблюдал, как какие-то ребята гоняют мяч в коробке, и думал о том, что никогда уже не сможет также. Косте было до чёртиков больно наблюдать за этими мокрыми, но весёлыми лицами, но боль сменилась внезапным вдохновением. Кучаев вытащил камеру, которую в то время постоянно таскал с собой, и увидел что-то прекрасное в этих неумелых движениях, потрёпанном мячике, лицах тех мальчишек. Наверное, многие ребята в этом возрасте мечтали стать великими футболистами и с огнём в глазах гоняли мяч всё лето. Костя знает, ведь тоже когда-то мечтал. Костя знает, как потом разбиваются мечты, и вот оно — то самое! — прекрасное. Прекрасное было в том, что те глаза были живыми: мечты в них только взлетали, достигали своего пика. — И ещё ты мне просто понравился. И Лере тоже, а её мнению я доверяю, — говорит Федя, слегка смущаясь, а Кучаев дарит ему одну из своих самых искренних улыбок. Нельзя объяснить, что происходит в этот момент, но два молодых сердца, даже не догадываясь об этом, стучат в унисон. — Ну и нельзя не упомянуть то, что ты за армейцев болеешь (да, я посмотрел твои подписки). В общем… Как тебе предложение? — волнительно спрашивает Чалов, прикусывая губу и не сводя взгляд с парня. Он ждёт этот ответ. Ох, а что же может ответить Костя, у которого в животе те самые бабочки летают? Костя, который про усталость и ногу свою забывает вовсе? Который готов кружиться, смеяться и спать в обнимку с камерой своей? Костя, который впервые отбрасывает сомнения, страх, неуверенность и, кажется, даже костыли и просто доверяется человеку напротив него? Человеку, встречу с которым он даже не мог представить. Кучаев забывает про то, куда может завести ложь. Чувство, что движет им в эту минуту, неподвластно и сильно. — Да. Я бы очень хотел попробовать.