Упавшая комета

Над мирными просторами Извора вновь развеяла свои одеяния волшебная полночь. Теодор сливался с её мраком, так он чувствовал себя комфортнее. Он не боялся темноты, он предпочитал дружить с тем, чего не понимает. Мириться с существованием того, что доставляет тебе неудобства. Он видел очертания домика фермерской семьи и не мог сдержать своих чувств. Теодор сорвался с места, потревожив нежные стебли поросших везде одуванчиков, перешёл на бег, лишь бы успеть к тому времени, пока Санда не уснёт. Это сейчас казалось самым важным. Если Теодор не успеет, он думал, он погибнет от нахлынувших на бедную голову эмоций. Всё тело гудело и готово было треснуть от напора, рухнувшего на сутулые плечи. Силуэт девушки, призрачный и зыбкий, как мираж, закрыл калитку и двигался в сторону входной двери. Но Теодор успел догнать её и ухватил за вспотевшее запястье. - Санда, - выпалил парень, сам не зная, что конкретно хотел этим сказать. - Теодор, ты пришёл слишком поздно, - смутилась девушка, отстраняясь. - Хозяйка дома не будет рада, увидев тебя. - Санда, ты, - Теодор захлёбывался собственными словами. - Ты любишь меня? Санда растерялась. - С чего бы вдруг такие вопросы, Теодор? Конечно, до Луны и обратно. Теодору хотелось податься вперёд и защитить её хрупкое тело своими объятиями, но отчего-то он не спешил этого делать. Девушка вдруг скорчилась в позе, на которую человеческое тело в обыкновенных условиях способно не было. Схватилась за горло и тяжело хрипя втянула воздух раскрытым ртом, как рыба. Сомкнула влажные губы и вновь разомкнула, зайдясь в приступе кашля. - Мне нехорошо, - подытожила она и обессиленно рухнула наземь. - Санда Стан! - крикнул из-за стен дома зычный женский голос. - Санда, пора в постель, милая. Ещё успеешь завернуть сыры в молочне. Девушка схватилась за островок свежей травки, словно за спасительную соломинку, царапала землю отросшими ногтями. Страшно было наблюдать за её конвульсиями и осознавать свою беспомощность в данной ситуации. Теодор не мог ни крикнуть о помощи, - тётушка была бы явно недовольна поздним визитом столь странного типа, - ни оказать первую медицинскую помощь, так как просто-напросто не умел. Поддавшись странному импульсу, Ливиану упал на колени и сжал ладонь Санды так сильно, как только мог, пытаясь смириться с происходящим. Это всего лишь припадок, это... пройдёт. Обязано пройти. Но приступ Санды затянулся и с каждой долгой секундой, тикавшей в застывшем воздухе полуночи, становилось чётко ясно, что лучше ей уже не станет. Девушка издала истошный хрип, и её глаза остекленели. Дрожащей рукой Теодор прикрыл её веки. С чувством стыда и невыполненного долга лил горячие слёзы, обжигающие уродливый рубец на щеке. Санды больше нет. - Есть, - послышался рядом шелестящий шёпотом голос. - Близкие люди с тобой на веки веков, если у тебя есть сердце. Если ты научился любить. Глаза Волшебного Кобзаря, - а это был, несомненно, он, - как-то странно поблёскивали в лунном свете. Своими тонкими пальцами, увенчанными перстнями, он уверенно сжимал вторую руку умершей девушки. - Санда была чудесным человеком. - Да, - согласился Теодор, утирая слёзы. - Почему, ну почему ты пришёл именно за ней? Именно сейчас? - У меня не было выбора. Только обязанности. Её срок просто, - музыкант смущённо кашлянул. - Подошёл к концу. Они немного помолчали, прежде чем он добавил: - Теодор Ливиану, таких солнечных людей стоит провожать в вечную ночь с песней. Флуер ведь при тебе? От прикосновения Смерти рука Санды, а затем и всё её тело, постепенно белели и осыпались тысячами лепестков такой знакомой всем ромашки. Обычной, но оттого не менее прекрасной. Кобзарь развернул свёрток со своим музыкальным инструментом и, печально улыбнувшись, кивнул колеблещемуся Теодору. Парень прильнул губами к флуеру и заиграл печальную мелодию, льющуюся из самой глубины его души. Взгляд Кобзаря прояснился, стал осознаннее, в звёздах заиграл какой-то лихорадочный блеск. Он касался струн робко, словно никогда в жизни раньше не брал в руки Волшебную Кобзу, словно вспоминал давно забытую мелодию. Мелодию Любви, которую законом ему запрещалось помнить. И две сломленных души заиграли в унисон. Сокрушённые сердца бились в едином темпе, а Кобзарь, не скрывая чувств, плакал, значит, сердце у него появилось-таки. Появилось, понял Теодор, из-за мелодии, которую они играли. Смерть рассмеялась так, словно тысячи осколков разбитого стекла одновременно зазвенели, вспарывая ночную тишину. Кобзарь плакал навзрыд и радовался этому, как маленький ребёнок купленной по милости игрушке. И Теодор понял, что, если может сделать этого сломленного человека, - человека ли? - счастливым, то это именно то, чего он желает. Смерть дорожила им, как не делал никто другой. Как ни парадоксально, Кобзарь научил Ливиану любить, и любить искренне абсолютно всё, что может быть любимо. Он потратил миллионы лет, лишь чтобы найти именно его, Теодора. Такого простого и невзрачного Теодора. Тео провожал взглядом улетающую к нарастающему месяцу дорожку белых, с зеленцой, лепестков. И чувствовал каждое движение музыканта, словно своё собственное. Весь мир разрушился за пару мгновений и восстанавливался не менее быстро. Теодор был счастлив. Печально счастлив. Ведь все наши чувства противоречивы. Все наши чувства - сплошной парадокс.