Опилки

***

— Скажи: «Я виноват». — Я виноват. — Нет, не пойдет… Скажи: «Я раскаиваюсь». — Я раскаиваюсь. — Черт. Скажи: «Я не хотел». — Я не хотел. Хитоши цыкнул и скрестил руки на груди, рассматривая пустые голубые глаза. Закатный оранжевый свет из окна красиво ложился на расслабленное лицо Мономы, делая его почти пасторальным, и даже в таком умиротворенном состоянии, без своей извечной клоунады, тот не выглядел виноватым. Или хоть чуточку раскаявшимся за то, что выставил Хитоши дураком. Кто вообще просил его проводить такую демонстрацию собственной причуды? Нельзя было взять чужую? «Но класс «Б» все равно самый лучший!» — заорал какой-то первогодка из «А»-класса на церемонии, переполошив весь учительский состав, и все, конечно, решили, что виноват Хитоши. Больше-то некому было копаться в чужих мозгах, это еще с первого курса запомнили. Моному было не переделать — как и его отсутствующее чувство юмора, такое же отсутствующее чувство такта и неспособность сопротивляться соблазну пользоваться причудой Хитоши только потому, что у него был неограниченный доступ к телу. От последней мысли Хитоши нахмурился. — Сядь на парту, — сказал он, и Монома послушно залез, сложив руки на коленях. Хитоши подошел ближе. Наклонился, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Скажи: «Я ужасно виноват, я самоуверенный идиот, и больше такого не повторится». Ни одна мышца в лице Мономы не дрогнула. — Я ужасно виноват, я самоуверенный идиот, и больше такого не повторится. Хитоши положил ладони на теплые колени, развел их в стороны, не встретив сопротивления, и оставил правую руку на бедре, устроив пальцы в складках школьных брюк. Приподнял лицо Мономы за острый подбородок, переживая наплыв какого-то садистского удовлетворения. Моному всегда хотелось трогать — наверное, это тоже была часть его причуды. В голубых глазах что-то мелькнуло, рот расслабленно приоткрылся, будто приглашая. Хитоши отвлекся и остановился на нем взглядом. — Скажи: «Я сожалею». — Я сожалею, — медленно произнес Монома. Бледные губы задвигались, сначала принимая форму буквы «о», а потом растягиваясь, и Хитоши погладил их большим пальцем, надавливая. Из-под нижней показалась белая кромка зубов. — Скажи… скажи: «Хочу тебе отсосать». — Хочу тебе отсосать, — повторил Монома так механически, что Хитоши поморщился. У обычного Мономы — редко, когда до этого доходило, — получалось говорить это так, что у Хитоши сводило живот от одних только слов. И, видимо, дело все-таки было не в них — а в звуке голоса с хрипотцой, взгляде из-под ресниц и не сходящей с лица усмешке. И руках чертового фокусника, который сначала расстегивает тебе ремень, а потом уже что-то предлагает. Хитоши симпатизировало, как Монома обращался со своей внешностью — без особого трепета, но со вкусом. Он умел любоваться собой и быть по-настоящему красивым, но не стремился демонстрировать это всем. Не боялся испортить лицо, когда было необходимо. Знал, где проходят его границы — и все равно их переступал, коверкая и искажая, доводя до уродства. Вот кто действительно мог бы стать «популярным у девчонок», если бы не все его «но». Девчонки его не выносили, даже Кендо и та иногда избегала. Зато у Хитоши неплохо получалось. Как сейчас, например. — Достаточно, — сказал Хитоши сам себе, устало выдохнув. Весь гнев уже куда-то испарился, так что можно было считать Моному оправданным. — Скажи: «Прости меня», и закончим на этом. — Тебе так нравится, когда я извиняюсь? — вдруг быстро уточнил Монома, растягивая рот в улыбке. — Что? — не успев сообразить, переспросил Хитоши и застыл на месте под тихое «Замри». — Я понял, что тебя разозлило мое выступление, — насмешливо продолжил тот, глухо пробиваясь сквозь муть причуды. — Но кто-то же должен был сказать, что «Б»-класс лучший? Тот первогодка был таким восторженным, когда заявлял, что не хотел бы попасть на второй план, и, ах, ты слышал, как он радовался, что попал в «А»?.. Хитоши почувствовал, как под рубашку скользнули ледяные руки, но не смог посмотреть — взгляд застыл где-то на уровне окна. Сам он в свое время не пожалел, что попал в «Б». Ни разу. — Ла-адно, — издевательски протянул Монома, задирая ткань и мстительно оставляя на животе дорожку болезненных укусов. А потом дернул его на себя, заставляя тело вклиниться между разведенных коленей. — Если ты так хочешь, я извинюсь. И звякнул пряжкой ремня.