***
Первым пропадает Иида — прямо из своего дома, в перерыве между фанатской встречей и патрулем. Перестает выходить на связь, не приходит на работу — Очако звонит ему несколько раз, оставляет кучу взволнованных сообщений. Иида обязателен до мозга костей, он всегда отвечает на звонки и перезванивает, поэтому исчезновение обнаруживается быстро, Очако даже не успевает заехать к нему домой перед обыском. Следов взлома на двери не находят, запасной геройский костюм оказывается на месте, как и мобильный телефон — будто Иида просто вышел вечером в магазин за какой-то мелочью и не вернулся. Очако добровольно включает себя во все поисковые отряды, но это ничего не дает. Выглядит она настолько паршиво, что Цую каждый день обеспокоенно расспрашивает ее о самочувствии, но Очако не может ответить, что именно пугает больше всего — само исчезновение или тот факт, что Иида мог знать человека, который его похитил. И доверять ему. Геройское сообщество беспомощно бьет внутреннюю тревогу, стараясь скрыть факты от общественности до выяснения. Ииду ищут все менее активно. Затем, внезапно, исчезает Бакуго, и у Очако почти не остается времени на сон. Услышав в ночи взрывы и крики, соседи вызывают полицию сразу же, но, когда появляются герои, уже слишком поздно — на месте никого нет, как будто участники просто испарились. Его квартиру находят разгромленной, похожей на поле боя — все разломано, пробиты и обожжены стены, выбиты окна, и повсюду много, страшно много крови. Очако тоже приезжает на место, ее тянет туда веревкой чутья. Кажется, что Бакуго дрался с самим Всемогущим, настолько квартира разрушена. Экспертиза показывает, что вся кровь принадлежит самому Бакуго, и это пугает больше всего — словно, столкнувшись с соперником, он так и не смог его даже задеть. С кем он на самом деле сражался и куда исчез, не знает никто — свидетели просто разводят руками. Очако снятся кошмары из прошлого. Много, много разных кошмаров, будто мозг пытается подсказать ответ на самый главный вопрос. Очако не хочет его слушать. Она не может вести расследование, у нее нет полномочий, поэтому собственные догадки держит при себе, чтобы не сочли сумасшедшей. Страх изматывает, но героев не принято охранять как свидетелей, это ведь их основная задача, больше просто некому. Когда исчезает Тодороки, паранойя становится такой сильной, что Очако просит выписать себе снотворное, берет короткий отпуск и не выходит из дома трое суток, закрывшись на все замки и сидя в темноте до тех пор, пока страх не переходит все границы, и не становится все равно. Это не особо помогает, но в следующие полгода не происходит ничего — ни исчезновений, ни крупных убийств, ни террористических актов. Поиски по-прежнему ничего не дают, и еще через полгода Очако почти смиряется — и с постоянным страхом, и с потерями.***
Пальцы скользят по стеклу, оставляя за собой уродливые полоски — руки влажные и холодные, привычный ужас ледяной удавкой держит за горло. Очако смотрит за окно, вниз, на стоящую по ту сторону улицы темную машину. Фары выключены, за легкой тонировкой стекла не видно, кто сидит внутри. Очако дышит так громко и часто, что стекло перед ней запотевает, но это не важно, она чувствует себя словно мышь перед змеей, и это ощущение не проходит, не отпускает, заставляя сглатывать и, не моргая, смотреть дальше. Герои не должны бояться, но от смелости в ее действиях нет ничего. К окну тянет каждые две минуты какой-то безумный, самоубийственный интерес. Хочется узнать, проверить, увидеть и убедиться — он снова там, снова сидит в своей черной машине. Наблюдает который день подряд. Выжидает. И Очако не уверена в том, что не дождется. Это началось месяц назад, и пока она делает вид, что не знает, кто скрывается за темным стеклом, они могут играть в эту игру бесконечно. Очако, конечно, может догадаться — по идеальному расчету времени, по неуловимому знакомому ощущению, по однажды замеченным иссеченным шрамами рукам на руле. Но тогда придется натягивать костюм, объявлять общую тревогу, прекращать все это. И она медлит. В городе совсем тихо — уже целый месяц, и Очако старается не думать, что это может быть из-за нее. Когда ничего не происходит, патрули превращаются в тягучую рутину, без привычного адреналина это уже начинает напоминать затишье перед бурей — не могут просто так исчезнуть все преступления, такого просто не бывает, невозможно контролировать всех. Из-за этого затишье пугает и кажется не спокойным, а мертвым. Очако старается не задумываться над собственными ассоциациями. Машина вдруг коротко мигает фарами — всего один раз, Очако почти верит, что ей показалось. Фары мигают снова, словно в подтверждение. Он уже заметил ее — сквозь метры ночного осеннего воздуха, одиноко стоящую в темноте комнаты. Первый порыв дергает по нервам, заставляя нервно царапнуть ногтями по стеклу — хочется спрятаться, убежать, засесть в углу, включив весь свет в квартире, и притвориться, что ничего не происходит, что все нормально. Очако остается стоять, завороженно глядя на бликующий в темноте лакированный бок машины. В кармане домашних штанов вибрирует телефон. Не отрывая взгляд, она тянется за ним, чуть не роняя дрожащими руками. На экране высвечивается смс от неизвестного: «Хочешь, я тебя покатаю?» Очако не удивляется, что у него есть ее номер. Не удивилась бы, в один из дней обнаружив его у себя в шкафу или под кроватью. Или однажды ночью зайдя в ванную, как в одном из ее кошмаров. Он может, она чувствует. Несмотря на все предосторожности, железную дверь, сигнализацию и здравый смысл — может. Наверняка может успеть даже до того, как приедут другие герои и полиция, если она вдруг решит попытаться. Просто не хочет. Боится спугнуть. Дыхание застревает в горле, руки холодеют настолько, что Очако перестает ощущать кончики пальцев. По позвоночнику проходит дрожь, разбегаясь мурашками, сердце колотится, через один пропуская удары и бухая где-то под ребрами. Она быстро облизывает пересохшие губы, сжимая непослушными влажными ладонями телефон, и делает один крошечный шаг назад. Ковер под голыми ступнями ощущается колючим, словно Очако идет по иглам. Она делает еще один шаг и разворачивается, сорванно вдыхая. В голове так пусто, будто неизвестный вид гипноза вымел оттуда все лишнее. Что-то тянет ее — туда, вниз, к избавлению от прилипчивого надоевшего страха. Это не любопытство и не чужая причуда, это что-то нездоровое — интерес, граничащий с безумием, как желание остаться в героике, несмотря на кучу мирных профессий и возможностей, как стремление влезть в самую гущу событий, получая свою дозу бьющего по нервам адреналина, как возможность сцепить пальцы, выключая причуду в полете на огромной высоте, и отпустить тело вниз, в свободное — смертельное — падение, чтобы остановиться у самой земли. И Очако снова позволяет себе упасть. Быстро, лихорадочно натягивает джинсы, запрещая себе думать, не давая логике просочиться в действия. Хватает отложенный телефон, зацепившись взглядом за укоризненно лежащую посреди стола гарнитуру связи, и оставляет ее на месте. Телефон опять вибрирует, Очако вздрагивает, на секунду выпадая из этой странной горячки — на экране отображается: «У меня есть кое-что. Я готов этим поделиться». Мозг судорожно подвисает, пытаясь разобраться, и она быстро трет глаза пальцами, приводя себя в чувство — дурацкая привычка из-за постоянно скачущего от применения причуды давления. Вспышкой проносится и сразу гаснет мысль: «Наверное, это информация». Очако почти плевать на информацию — она хочет проверить, кто наблюдает за ней уже месяц, хочет убедиться лично, что не ошиблась, хочет прекратить кошмары — во сне и наяву, — и это сильнее инстинкта самосохранения, сильнее геройского долга, сильнее здравого смысла. Навязчивая паранойя уже настолько извела, что это кажется единственным возможным вариантом. Она сбегает по ступеням в гулкой тишине. Телефон, все еще зажатый в руке, показывает половину двенадцатого ночи, все люди в ее районе уже спят. Очако тоже спала бы, если бы не это зудящее, не отпускающее ощущение, от которого хочется избавиться, а лучше — вообще сбежать в другую реальность. Но получается только в черную машину, прямиком в колодец неизвестности. На улице тоже пусто. «Никто не видел, никого не предупредила, — думает Очако, — классическая история. Глухарь». От мысли веет трупной вонью, неправдивыми сводками новостей и короткими записками на тетрадных листах: «Жертва геройского режима №». От напряжения внезапно сводит плечи и шею, Очако выдыхает, пытаясь выровнять дыхание. По ногам сквозит, с другого конца улицы ползет туман, фонари в нем тускнеют, подсвечиваясь ореолами, и все это придает происходящему оттенок дешевого фильма ужасов. Очако боится до дрожащих коленей, холодного пота и замирания сердца, почти до жертвенного паралича — прямо по канону таких лент. Металлическая ручка дверцы ледяная на ощупь, а в почти черном салоне контрастно тепло. Очако осторожно садится на переднее сидение, захлопывая за собой дверь. Резко становится очень тихо — вместе с путем отступления отсекаются и все уличные звуки. Очако не рискует повернуть голову, смотрит перед собой, на приборную панель, и натыкается взглядом на одиноко стоящую фигурку Всемогущего — неподвижный большеголовый болванчик выбивается из официальной строгости салона почти новой безликой машины. К фигурке тянутся чужие пальцы, осторожно касаются, и Всемогущий послушно качает головой — Очако кажется, что почти укоризненно. Она задерживает дыхание — протянутую бледную ладонь пересекает знакомый широкий шрам. Шрамы виднеются и дальше — до самого локтя, скрываясь под подворотами белой рубашки. Глаза быстро привыкают к темноте, и Очако наконец решается перевести взгляд на водителя. Тот молчит, ничего не говорит, но угроза висит в воздухе, окутывая его душным мрачным облаком, и если бы Очако постоянно не сталкивалась с жуткими людьми, она бы вряд ли сейчас могла шевелиться — даже воздух кажется густым желе. — Десять лет прошло, — равнодушно произносит Деку и качает головой, будто говорит о погоде или недоделанном домашнем задании. — Как твои дела? Все как раньше, когда-то давно, до того, как он погиб в бою с Шигараки на третьем курсе. Очако лично видела бездыханный труп — сквозь пелену слез, мельком, пока его не накрыли пленкой и не увезли на носилках. Тогда у него вместо шеи было разрушенное кровавое месиво, которое до сих пор иногда снилось ей в кошмарах. У этого Деку из-под воротника рубашки торчит плотная черная повязка, обматывающая шею под самую челюсть. Он дышит и миролюбиво улыбается, а выше Очако смотреть не рискует. Живот от ужаса скручивает так, словно ей дали под дых, поэтому она глотает воздух короткими порциями, стараясь не поддаваться подкатывающей к горлу панике. Сжимает пальцами колени так сильно, что белеют костяшки. Это действительно он. — К-как? — хрипло спрашивает Очако, запнувшись. Голос не слушается, реальность плывет, кажется ненастоящей, отретушированной. Вновь возвращаются чувство вины и старая тупая боль, столько лет мешающие ей жить счастливо. — Зря ты сюда пришла, — грустно вздыхает Деку, будто уже случилось что-то непоправимое. Мотор заводится с тихим рычанием, зажигаются фары, они медленно трогаются с места. Сюрреалистичные мрачные фонари проплывают мимо. Деку продолжает все тем же печальным тоном: — Я ведь не могу заходить в дома без приглашения. Очако вздрагивает и переводит на него испуганный взгляд. Деку ведет машину, смотря на дорогу перед собой, и она только сейчас замечает, какая бледная у него кожа — мертвенная, почти белая. Его рот на секунду дергается, словно он борется с собой, но быстро выправляется и вздыхает: — И не могу передвигаться днем. Пальцы сами собой тянутся к ручке, следом раздается тихий щелчок блокировки всех дверей. Очако чувствует, как с этим же звуком над ней схлопываются края ловушки. Деку возвращает руку с переключателя на руль, как ни в чем не бывало, и продолжает: — Вы все слишком доверяете тому, что видите, во что верите, — он переводит на нее взгляд неестественно зеленых глаз. — Бесполезным героям. И ему. Он указывает на себя. Очако осторожно пытается нащупать голый металл каркаса машины, чтобы активировать причуду, и почти пропускает молниеносное движение. В следующее мгновение на шее смыкаются руки, перекрывая дыхание — в панике она бесполезно хватается за чужие ледяные запястья, пытаясь разжать стальную хватку, пинается и выворачивается, но все бесполезно — Деку сжимает сильнее, и что-то резко жалобно хрустит внутри. В горле булькает, металлическая горечь наполняет рот, боль простреливает все тело, и мир очень быстро меркнет в пелене ледяного удушья. Перед тем, как потерять сознание, Очако ярко понимает — это ведь просто какая-то чужая причуда. Это не Деку. Деку бы так не поступил, а в этом существе от него ничего не осталось. Она глупо попалась, наивно надеясь на какое-то чудо, сама же насадилась на крючок, но теперь уже слишком поздно. Проваливаясь в темноту, она слышит почти искреннее: — Прости, что так получилось, «Урарака-сан»…***
Очако открывает глаза и моргает, прищуриваясь — свет яркой лампы бьет прямо в лицо. Она осторожно садится, отстраненно замечая, что движения даются очень легко, и осматривается. Стены глухого помещения окрашены в тусклый серый, единственная дверь закрыта, а кроме стола и лампы вокруг больше ничего нет. Собственные бледные шея и грудь под больничной белой рубашкой оказываются плотно замотанными в черные бинты, и это смутно о чем-то напоминает, но думать об этом не хочется. Не хочется вообще ничего. Все кажется неважным, незначительным, не стоящим внимания. Очако спускает голые ноги с гладкого металлического стола на пол и понимает, что не чувствует температуру и текстуру — пол кажется никаким, ноги словно онемели, но это открытие не вызывает эмоций. Она на мгновение замирает, потому что это ощущается неправильным — будто исчезло что-то большое и важное. Но до этого тоже нет особого дела. Очако остается сидеть на краю, бездумно рассматривая кафельные плитки. Все кажется удивительно бесполезным — каждое движение, даже дыхание. Она пробует не дышать и понимает, что не задыхается и не умирает — значит, можно не тратить на это время и силы. Осязание возвращается медленно и издалека — Очако равнодушно рассматривает бледные пальцы ног и раздумывает над тем, что сломай она себе сейчас что-нибудь, наверняка не ощутила бы боли. Просто было бы неудобно ходить со сломанным пальцем. Воспоминания лениво прокручиваются в голове, размытыми кадрами напоминая о себе. Кажется, она нашла Деку. Или Деку нашел ее, это уже не важно. Мозаичные кусочки в мозгу постепенно складываются в четкую картинку, и Очако приходит к выводу — судя по бинтам на теле, с ней еще что-то случилось. Она тянется и трогает пальцами черную ленту на животе — на ощупь та никак не ощущается, и ее не удается отодрать даже с усилием, словно это живая часть самой Очако. Раздаются далекие шаги, затем скрипит и открывается дверь, и Очако медленно переводит взгляд на вошедшего. Деку смотрит на нее так же равнодушно — теперь можно разглядеть, насколько неестественно он выглядит при ярком свете: черные глаза, не отражающие свет, белая кожа, искусственно блестящие волосы и будто нарисованные веснушки. Когда-то давно они казались Очако очень милыми. Но теперь она не совсем понимает, что значит «милые». — Я осалил тебя, — ровно говорит Деку. Его слова не интересуют ее, не задевают, не вызывают страха — пустота внутри не откликается. Больше нет эмоций, понимает Очако. Поэтому ей совершенно все равно, хоть она и не понимает значения. Он, кажется, тоже — слова это просто слова, бессмысленные строчки букв в сценарии. Деку широко открывает дверь, встает рядом с пустым проходом, как кукла, и произносит: — Теперь ты водишь. В голове вдруг яркими красками расцветает целый список действительно важных вещей, которые Очако предстоит сделать. Она плавно спрыгивает на пол, выпрямляется и идет к выходу — к своей единственной цели в этом тусклом неинтересном мире. За порогом в мыслях что-то приятно щелкает, тихий шепот на ухо дает подсказку, и Очако уже знает, куда направится дальше. Первой в ее списке стоит Асуи Цую.