«Бей меня, что есть силы, Тебе меня не сломить, Мне есть, ради кого...»
— Жить, — прошептал окровавленными губами Чонгук, издав утробный вопль и царапнув лицо Сехуна складным ножом. Альфа отшатнулся — секунда, стоившая омеге мироздания. Он схватился за шприц и выдернул его, отшвырнув иглу в сторону и вылив содержимое. Сехун стиснул зубы, но не проронил ни звука — тело, изваянное из металла, кожа, лишенная мук. Он в рывок оказался рядом с убегавшим Чонгуком, сдавив его шею и сильно ударив ладонью по лицу. Спасение замигало нищим миражом. Из носа хлестнула кровь, залезая в приоткрытый рот и подступая к глотке рвотными позывами. Омега скреб ногтями пол, пытаясь подняться, как бы ни ныли открытые раны. Глаза нещадно закатывались, зрение мутнело, видело лишь бесчеловечное лицо его личной погибели, ступающей к нему с обнаженным лезвием. Сехун вцепился в спутанные волосы, запрокинув его голову и воткнув острую иглу в нежную шею по самое основание, запустив в организм все содержимое. Треск. За поворотом декоративная ваза разбилась на мириады маленьких кусочков — отражение вселенной омеги, цепляющегося за жизнь последними остатками себя. Ради семьи. Ради Тэхена. — Чтоб ты сдох! — разодрал глотку Чонгук, не контролируя обжигающие слезы вперемешку с собственной кровью. Сехун на поебать бросил перед ним шприц и грубо отпустил, резко развернувшись. Впервые за тридцаток лет его кровавого существования на земле — планы едва не нарушились. Беспардонно, дико, непоправимо. Из-за лежащего под его ногами омеги, чью белизну кожи обагрил собственными руками, чью душу хотел выпотрошить без орудия, вселив в нее неусыпляемый, неизбежный мрак. Чонгук выбрался из лап смерти и стал сильнее. Но кто сказал, что дьявол позволит смертной душе победить в жалкой игре под названием «жизнь»? Сехун сжал челюсти, выплюнув ядовитое «сука»: на запястье часы вели обратный отсчет. Красные цифры вычертили четыре минуты пятьдесят девять секунд. Под кожаным рукавом сверкнула рукоять ножа.***
Болезненный, раздирающий чистую душу хрип возвратил в реальность. Сознание тонуло в раскаленном огне, выжигающим ноющие, принявшие в себя дрянь внутренности. По виску катились алые дорожки, смешиваясь с багровыми у губ, ловящими отравленный воздух. Чонгук разлип упрямо сомкнутые ресницы, неполной грудью вдыхая и расфокусированно осматриваясь. А вокруг — разруха. Его или мира — не ебет. Рядом с ним лежат игла, шприц и белесая пыль, нашедшая приют в его нутре. Он умоляет небеса о малой дозе, жадно вдыхая кислород и надеясь остаться в себе — человеком, до рези вдоль ребер нуждающимся в близких, а не в смертельном порошке. Всхлип клеймит его сердце болезненными, отчаянными нотками. Он озирается по четырем сторонам, на шатких ногах поднимаясь, и бежит на источник звука, заворачивая за угол, где осколки вазы норовят вспороть нетронутые миллиметры тела, и замирает. Незаслуженные шипы вспороли чужую грудную клетку, выпустив органы наружу. У холодной стены лежит Сонхва с перерезанным горлом, не пытающимся остановить кровь, окрасившую шею, ключицы, безвольно свисающие вдоль туловища ладони. Он мерит пустоту стеклянными глазами, где жизнь и покой не нашли обители, где надежда умерла в ожидании рассвета. Чонгук падает рядом с ним на колени, боясь дотронуться до его ледяного тела, парадоксом все еще человеческого. Омега не поворачивается к нему, утягивая с собой на самое дно отчаяния, поселившегося в венах. — Он чудовище, — дрожащими губами прошептал Чонгук, подползая ближе и непослушными пальцами стирая капельку крови с его мертвенно-бледного лица. — Из-за меня... Ненависть, животная и неистовая, захлестывает его рассудок, руки, мечтающие задушить психа, убравшего со своего грязного пути невинного. — Случайности, Чон, — бесцветно усмехнулся Сонхва, не являясь святым и не строя его — честным с самим собой на грани мучительной бездны. — Я не желал тебе смерти, но и спасать не стал бы. Чонгуку плевать на его слова, когда на кону стоит самое ценное — жизнь. — Не трать силы, не разговаривай, — выпалил омега и оторвал от своего топа кусок ткани, хотев зажать порез, но омега не дался, отрицательно мотая головой. Чонгук нахмурился, сквозь боли внутри и снаружи, всем сердцем, ощутившим несправедливость унесенных судеб, пытаясь помочь. — Где твой телефон? Я вызову скорую, — протараторил он, рыская по его карманам, свой гаджет оставив там, где не вспомнит. — Хватит, — слабеющим, умоляющим голосом произнес Сонхва, прикрыв глаза от фантомных ножевых, болящих под ребрами. — Неужели я похож на того, кто цепляется за жизнь? — по его острым скулам потекла одинокая слеза, кинувшая Чонгука в самую пропасть. Он острожно приобнял блондина и прижал к своей груди, где крошечное сердце боролось за каждый вдох. — Я сам довел себя до черты, откуда нет возврата. Я захотел стереть себя, исчезнуть, раствориться, лишь бы избавиться от этой чертовой боли. Он роняет голову на его мягкое плечо, не видя больших чернильных чонгуковых глаз, сверкнувших влагой. — Останься, — еле слышно попросил Чонгук. — В какой бы тьме ты ни блуждал, завтра взойдет солнце, и имя его залатает дыру в твоем сердце. Только останься. Сонхва мокрыми глазами измерил вечность, с которой обещал слиться. «Я не хочу ждать человека, оттащившего бы меня от ямы — я хочу упасть в нее и засыпать себя землей». — Думаешь, я так сильно любил Хенвона, что теперь хочу сдохнуть без него? — с горечью усмехнулся омега, глотая собственную кровь и едкие слезы. — Я ненавижу его всем, что еще осталось во мне. Ненавижу его за то, что, уходя, он забрал с собой мое сердце. Невыносимо кровящее за него каждый гребаный миг, — выдохнул он обиды и раскаяния, орошившие его душу солеными каплями. Чонгук желает никогда не понять его сумасшествия, все еще нареченным одним единственным, заставляющим умирать в золе и воскрешаться из пепла — любовь. Он сглатывает океаны нечестности и несчастия, обрушившегося руинами на их хрупкие юные плечи, рано познавшим горести и могилы. — Сонхва, — не своим, треснутым голосом позвал Чонгук, поглаживая мертвое тело теплыми пальцами и слишком терпко плача. Норовя выблевать запахи крови и смерти, застрявшие в легких. — Сонхва! — громче, боязливее, знающе. Омега сломленно смотрит на его прикрытые веки, бледные губы, что никогда больше не проронят искренних-ядовитых слов. Чонгук никогда и никому не пожелает приютить гибель на своей груди. «Завтра точно взойдет солнце». Но я устал ждать. Я больше не верю. «Похороните меня в яме».***
Под ключицами бьется в триста, прорывая плотную футболку и кожанку поверх болящими пульсациями. Альфа сбегает вниз по лестнице, ведущей на крышу, несется так быстро, как никогда до, путаясь в затемненных узких коридорах, но находя ориентиры. Он опирается стену, тяжело дыша, ведомый знакомыми голосами, раздающимися за углом. Он резко заворачивает, большими глазами — от страха за чужих, смотря на них и громом посреди багряного неба выпаливая: — В универе бомба. Услышавшие его несколько студентов орут и кидаются к выходу, пока Чимин и Уен нахмуренно глядят на него в ответ. — Ты ебанулся, — выплевывает Уен и дергается, когда Джэхен хватает его за плечи и сильно встряхивает. — Разве так шутят, блять? — прикрикивает на него альфа, паническим взглядом сверля обоих. — Бомба на крыше, я пытался ее вырубить, но не вышло. У нас 4 минуты, ебать, — по мере его окатывающих ледяным цунами слов в душе омег нещадно трескается. Самое больное. — Чонгук, — шепчет одними губами Чимин, рванув в крыло, куда ушел брат. Уен бежит за ним, оставляя Джэхена с грохнувшим в самую низину сердцем, разодранным поджидавшими в бездне шипами. — Чонгук, — вторит он инстинктивно, болячкой и наказанием, следуя за ними и надеясь успеть. Чимин не справляется с дрожащими конечностями, норовящими отвалиться из-за жгучей, током пробивающей боли, крадущейся в голову. Он не разбирает поворотов, всем естеством держась за маленький остаток рассудка, пытаясь отогнать бешено разрывающие его чувства, что так мешают сейчас, нагоняя муть на глаза, поглощенные страхом. Самым простым и уничтожающим. «Успеть схватить за руку, прежде чем пропасть затянет его в фатальные объятия». Джэхен оказывается быстрее их, добегая до спортивных классов и тормозя. В лопатки будто врезаются тысячи клинков, а с губ рвется громкий крик. Уен душит его в глотке, в топящем ужасе рассматривая шприцы, порошок и иглы, окрасившую плитку кровь. — Нет, — мотнул он головой, из последних сил вдыхая нещадно кончающийся кислород. — Не верю, — выдохнул омега, порываясь вперед, но его остановил Джэхен, настороженно посмотрев в ненавидящие сейчас весь мир глаза. — Будь тише и иди за мной, — проговорил он и потащил его к стенке, идя вдоль нее по фарфоровым осколкам. Альфа показал ему жестом молчать, вытащив из-за пазухи заряженный пистолет, и резко вышел из-за угла. Уен взял за руку подбежавшего Чимина, в отчаянии и боязни застрявшими взглядами обменявшись с ним. Оружие с грохотом летит на холодный пол. Джэхен бы упал рядом, но на негнущихся ногах подходит к Чонгуку, лежащему у стенки и поглаживающим мертвое тело. — Чонгук, — Чимин зажал рот ладонями, рухнув с братом, павшими глазами изучающим пустоту. Он кровавыми пальцами перебирает блондинистые волосы Сонхвы, пока по собственным вискам, из носа и разбитой губы текут струйки крови. Чимин опускает шокированный взор на перерезанное горло омеги и поникает всецело, с тянущим на дно сожалением сжав длинные труповые пальцы. — Кто так с тобой? — выдохнул он, опоминаясь только когда альфа оттащил его. — У нас нет времени, нужно выбираться, иначе, — осекается Джэхен, показательно посмотрев на блондина, которому, как бы сильно ни хотел, больше ничем не мог помочь. Но зарекается вытащить тех, кого еще можно спасти. Уен сглотнул грязную пучину сострадания и нежелания такого исхода, но под бездушными обстоятельствами взял себя в руки, обнимая Чонгука. — Поднимайся, — прошептал он, ощущая ранящий лед его тела. Но Чонгук не шелохнулся. Будто перед ними — он — живая мертвечина. Джэхен сражен нервами, осторожно прижимает к себе Сонхву и укладывает на твердый пол, обещавший служить ему могилой. — Чонгук, быстрее, у нас две минуты, — просит альфа в унисон с Чимином, который смотрит на брата пугливыми глазами, тряся его и умоляя встать. Уен сражает не двигавшегося Чонгука убийственным взглядом, никогда не позволившим бы добровольно сдаться в лапы смерти. Он сжал челюсти и кулаки, решительно схватив его за плечи и рыкнув: — Поднимайся, блять, — он силой заставил его встать на ноги, придерживая, чтобы он не упал вновь, мысленно прося прощения, но по-другому потеряв бы. — Дай его мне, — сказал Джэхен и взял его на руки, надежно прижав к себе. — На первом этаже есть черный выход на задний двор, — бросил Чимин, обеспокоенно посмотрев на неподвижного Чонгука, уронившего голову на плечо альфы. Джэхен кивнул и рванул так быстро, как мог, направляясь за омегами, каждую роковую секунду оборачивавшимися на брата. Длинная цепочка неосвещенных коридоров кончалась у подножия низких ступеней, ведущих к темным запертым дверям. Альфа остановился, не веря смотря на деревянные плотные доски, отгораживающие их от шансов на уцеление. — Отойдите, — тяжело проронил он. Чимин подтолкнул Уена прижать к себе брата, теперь закрывшего глаза и пугающего их пуще, нещаднее. Набросившись со всей дури и мощи на двери, Джэхен поднажал вновь, пытаясь выбить ее плечом. Чимин бил яростнее, налегая всем телом и радуясь первым звукам трещин. Он кивнул альфе и добил последние несколько раз, вываливаясь на сумеречную улицу, пропитанную смесью фиолетово-горчичного неба и безлюдья. Густая скошенная трава кажется миражом, к которому норовят подползти конечности. — Быстрее, — с бешено стучащим сердцем выкрикнул Чимин, пока Джэхен взял Чонгука на руки, выбегая из университета за пятнадцать секунд до взрыва. Всполохи огня озаряют вечернее полотно, прорываясь сквозь пыльные облака языками безжалостного багряного. Их отбрасывает на несколько метров на твердую зелень; пламя любовно лижет костяшки и кончики пальцев, оставляет уродливые черные пятна на скулах и в сердцах, что пластырями больше не залепить, не вытравить из пульса всполохи, убившие тлеющие надежды на рассвет. Ногти вцепляются в траву и рвут ее от боли, будто выбившей все органы разом. Чимин открывает глаза, видящие только яркие обжигающие брызги; слух заложило, но до него долетают обрывки громких голосов. Он пытается сглотнуть и горбится, выплевывая осколок, царапнувший его язык, вместе с кровью. Омега глубоко и часто дышит, но не насыщается: воздух бесчеловечно мерзотен, сперт, отравлен. Он опирается на ладони, встав на четвереньки, медленно ползет к братьям, норовя впасть в истерию, но держась на хилых канатах здравомыслия. «Какое к черту здравомыслие?», — нервно посмеялся бы про себя Чимин, указав на взорванное здание позади них, оставленный под руинами труп совсем юного омеги, устлавшие землю, подобно ковру, тела братьев. Разве в их мире можно остаться в своем уме? — Чонгук? — еле раскрыл губы Чимин, ослабевшими руками стаскивая с него Джэхена, потерявшего сознание, принявшего весь удар на себя. — Чонгук! — заорал он, тряся его за плечи и хлопая по холодным, как льдины, щекам. Альфа глухо простонал и с трудом открыл глаза, резко садясь и нависая над омегой. Скользя встревоженным, испуганным до чертов взглядом по застывшему лицу. — Уен, — прошептал Чимин и встрепенулся, порываясь к брату, который был в объятиях Хосока, пробитыми дрожью руками гладящим его. Юнги бы опустился на колени прямо сейчас и драл глотку в мольбах небесам прекратить их мучить, даровать им покой, оставшийся бы с ними на немного — надолго — навечно. Он подбежал к сгорбившемуся над младшим братом Чимину, обнимая его со спины, словно крылья демона — оберег для падающего мальчика. Омега вздрогнул, фантомное спокойствие ощутив лишь рядом с ним — вдохнув родной дым, отдавшись сильным ладоням, огладившим его волосы, горячим губам, в минутном облегчении поцеловавшим в лоб. — Блять, Чимин, — только и смог выдавить альфа, прижав к себе самое ценное сокровище. Он поднял поломанный на куски взгляд на брата, что припал к земле к Чонгуку — вновь без сознания, вновь на грани жизни и смерти — роковые игры сучки-судьбы. Тэхен смотрит разрушено, обесточено, измучено. Тэхен смотрит и мечтает выколоть себе глаза. Тэхен смотрит и издаёт надрывный вопль — послание жестокому небу. — Отойди от него, — не своим — ледяным голосом произнес он, потеряв себя в прошедшем крике. Он уничтожающе глянул на Джэхена, что поджал губы и уступил. Хосок обвел ненавистным взором горящий огонь, обломки, обожженые тела самых близких, улыбнувшись краем губ очнувшемуся Уену, доверчиво прижавшемуся к нему от летящих со всех сторон пуль. — На его руках умер человек, мы нашли его будто бы умершим вместе с ним, — с дрожью на губах рассказал Чимин, на чьи опущенные плечи Юнги накинул свою ветровку. — Но с ним все будет хорошо, со всеми нами, Тэхен... От его слов в тысячу раз больнее. — Замолчи, Чимин, — бездушно кинул альфа и большой ладонью огладил мраморное лицо Чонгука, тронутое чернью. Он будто бы бесконечность сканировал его ресницы, щеки, родинки и бледные губы, с каждым мигом все глубже закапывая себя в яму. — Иди ко мне, — слышно только ему и его раненой лани, вновь поразившей его в самое сердце. Оголенное, навсегда его. Тэхен берет его на руки, легкого и спящего сладко, как он тщательно вторил про себя, веря в свою красивую ложь. За ним идут братья к тачкам, оставленным невдалеке, рядом с тенью опавших лепестков. Он ловит краем уха шаги Джэхена за собой и стискивает зубы, осторожно укладывая Чонгука на заднее серебристого мерса, подогнанного Чаном. — Поторопитесь. Чанбин, — велел Хосок, усадив своего омегу на заднее своего авто. Телохранитель кивнул и сел за руль, резко вырулив на полупустую трассу, вдали которой слышались сирены. Юнги бросает короткий взор им вслед и переводит беспокойный на брата, заставшего над тачкой. Чимин проскальзывает между руками Тэхена, опершимся на крышу мерса, и осторожно кладет голову Чонгука на свои колени, мягко поглаживая его волосы и крича альфам: — Какого черта вы застыли? Нам надо в больницу, скоро приедут копы и вам всем пиздец, — он злобно клацнул зубами, непонимающе оглядывая их. Тэхен брошенными в низину глазами посмотрел на своего омегу, снова ускользающего из его намертво вцепленных в него пальцев. Он смотрит и дичает. — Я убью тебя, ублюдок! — рычит он на всю округу, отшугнув брата и Криса, но не Джэхена, лишь сжавшего кулаки. Альфа рывком оказывается рядом, смачно заезжая в его челюсть под маты Юнги и крики Чимина. — Как ты посмел тронуть мое? Кто тебя подослал, долбанная псина? Какого хрена вы воюете не с нами, а с нашей семьей? — рявкнув, он повалил альфу на землю и начал без жалости избивать, не поддаваясь даже брату, пытающемуся оттащить его. Джэхен прикрывает лицо, дает отпор, скидывая его с себя ударом с колена, но против озверевшего хищника у него шансы — на ничтожном на нуле. — В него ввели наркотик! — во всю глотку выкрикнул альфа, вцепившись настороженным взглядом в чужой безумный. Чимин приоткрывает рот, большими глазами глядя на своего брата и умоляя их ехать в больницу. — Ебанный идиот, изобьешь меня потом. Эту дрянь надо вывести из него сейчас же! — он процедил громко, доходчиво, попадая стопроцентно. Минус Тэхен. Плюс человек в нем, силящийся сохранить самое дорогое его душе создание, без которого истребить все живое и себя затем нарекается. Он на секунду прикрыл глаза, в обличии и безличии должный защитить сейчас, и отшвыривает Джэхена, сплёвывающего кровь, рвясь обратно к тачке. — Я поведу, садись спереди, — сказал Юнги, резко сел за руль мерса и кинув Чану через плечо: — Отвези его на базу.***
Во дворе больницы, застланной вечерним небом, стоят в куче бойцы и телохранители, беспокойно поглядывая на верхний этаж, где неярко горит свет, отражаясь силуэтами на одиноких окнах. Внутри пахнет отвратными медикаментами, отчаянием и упованием, нашедшим вечный приют в легких. Палата переполнена; трясущиеся руки сжимают другие, до боли родные, не отнимая последних надежд на светлое завтра, мерцающее недосягаемым миражом. У подножия койки сидит Тэхен, перебирая теплыми пальцами холодные чонгуковы. Руки омеги прикованы к игле, из организма усердно пытались вывести наркотик пару часов — ему остается лишь возносить молебны. Хоть его и приговорили к мгновенной смерти беспощадным: «К сожалению, доза была слишком большая». Он тяжело сглотнул, обещая себе найти ублюдка, терзавшего его самое любимое, обрекшее его на муки чертовым порошком. На мягком синем диване сидят Шивон и Чимин, прижавшийся плечом к отцу, не моргая смотрящего на своего младшего сына. Омеге кажется, будто тяжесть вселенной обрушилась на его сгорбленную спину, и он больше не в силах нести бремени и коек груз. У тумбочки рядом с кроватью стоит Джин, скрестив руки на груди; на его длинных изящных пальцах сияние одинокого обручального кольца — счастье, вновь покинувшее их дом. Он напряженно смотрит за Чонгуком, словно и не думающим возвращаться к ним. — Не думаю, что он придет в себя ближайшие несколько часов, — нехотя сообщает Джин, сожалеюще посмотрев на брата, опустившего голову, затем на Тэхена, на лице которого мускулы застыли, в слепой верности наблюдая за его омегой. — Доза была слишком большая, мы не знаем, как он поведет себя, — он прикусывает губу, немо глянув на прижатые к кровати запястья омеги. В палату тихо заходит Юнги, неловко кивнув омеге и присев на ручку дивана, ближе к Чимину, слабо улыбнувшемуся ему. Он ласково поглаживает его поясницу большими ладонями, на миг заглянув в карамельные усталые глаза, обмениваясь надеждой. «Мы с тобой — живучие звери, а души наши болят от бесконечных потерь». В теплой обители, сотканной из дыма и преданных касаний, Чимин позволяет себе поверить в лучшее завтра. — Как Уен? — тихо спросил омега, прижавшись макушкой к его сильной груди. — В норме, проходит обследование с Хосоком в другом крыле, — Юнги улыбнулся ему успокаивающе. — А он как? — он указал на Чонгука, желая стереть вселенскую боль с его губ, отчаяние из карамельных глаз. — Никак, — шепнул Чимин, сжимая кулаки. — Никак. Его слова отпечатываются на груди и в сознании отца, сидящего под боком. — Кто это сделал? — стальным голосом спрашивает Шивон, вскинув голову на альф. Он смотрит на них, как на чужаков, и предчувствие коллапса заселяется в сознании каждого. — Господин Чон, мы сейчас выясняем это, — начал осторожно Юнги, лишь подбросив дрова в камин. Шивон резко встает, пугая брата и сына, вскочившего следом. Он опасно озирается на Тэхена, слишком убитого, чтобы среагировать. Схватив его за грудки, он заставляет его подняться и почти мертвенно взглянуть в свои глаза, наполненные истым гневом. — Когда это закончится? — на грани рыка, встряхнув альфу и злобно посмотрев на Джина, пытавшегося вмешаться. — Когда мы поставим моему сыну надгробный камень? Тогда ты успокоишься? — кричит отчаянно, яростно, переживая за свой маленький смысл жизни вновь и вновь — на бесконечном репите до невозврата. Тэхен тяжело сглотнул, ножевыми между лопатками принимая его слова и мельком смотря на Чонгука, излюбленного койкой и медикаментами. Его сонная лань, его вечный шрам и синяя панацея. — Вы знаете, как я пытался его уберечь. Можете бить, выгонять, приставить дуло к моей башке. Ничто в этом мире не сможет отнять его у меня, — не слышно самому себе — пульсации внутри заглушило собственный голос, фантомной дрожью пробитый из-за его омеги. Шивон с горечью усмехается, отодвинув от себя вцепившегося в его руку Чимина. — Уходи, Тэхен, — властно повелел он, просверлив в альфе уродливые дыры. Тэхен играет желваками, не дергаясь даже когда его встряхивают, прогоняя, как побитую псину, верно сторожившего свое единственное сокровище. — Отец, пожалуйста, — умоляет Чимин, большими просящими глазами смотря на него. Юнги тянет его к себе за локоть, отрицательно мотая головой и мягко шепча: — Не надо, муза. Омега громко сглатывает, нежностью и виной во взгляде его давясь. — Уходи и не возвращайся, пока не обеспечишь ему безопасность, пока твои враги больше не будут калечить мою семью, — будто бы без эмоций, но парадоксом разрываясь изнутри от них же, грозит Шивон, непреклонно осмотрев альф и указав им на выход. — Обоих касается. Выметайтесь. Джин безвыходно поджал губы, понимая, что брат сорвался с последних цепей и спорить с ним — во вред себе же и бессмысленно. Юнги кладет тяжелую ладонь на надплечье Тэхена, не собирающегося двигаться с места, в битве взглядов с отцом его омеги сдаваться, от Чонгука отходить, когда внутренний зверь воет в предчувствии катастрофы, моля его остаться. Шивон прав стопроцентно. Тэхен пониманием сжирает сам себя. — Пойдем, брат, — серьезно сказал Юнги, надавив на него и подтолкнув к выходу. Тэхен знает, что сопротивляться — неуместно, с кровоподтеками на груди отдаляясь, озираясь на своего омегу, прикованного к койке, с надрезами и ранами незажившими. Юнги крепко удерживает его, норовящего вернуться в любую секунду, и ведет по широкому коридору, наводящему блевотину изученными углами. — Нам бы прописку тут оформить, — в своем забытом репертуаре бросил Юнги, усмехнувшись. — Нахуя тащиться каждый раз? Тэхену нихрена не смешно, но он благодарен брату за попытки разрядить обстановку, напряженную до отвала — черепа и нервов. Он хлопает альфу по мощной спине, хмыкая и тормозя, когда звонкий голос Чимина окликает их. — Вы поедете на базу? Юнги прожег его испытующим взглядом, почти заставив растратить весь пыл. Тэхен сжал челюсть, упрекнув: — Если собрался с нами, то забудь. Ты должен быть с Чонгуком, — на любимом имени голос хочет перейти в скулеж — вернуться и никогда больше не уходить. Чимину хотелось вдарить ему за такие слова, но он сдержался. — Вы держите там Джэхена, что вы сделаете с ним? — беспокойством сквозя, спрашивает омега. Он с немой мольбой уставился на Юнги, поднявшего бровь и вдруг сверкнувшего чертовщиной во взгляде. — Переживаешь за него? А с хуя? — хмыкнул он, за ответ не по его душе выпотрошивший бы кишки любому. Чимину бы язык прикусить и заткнуться на этом моменте, не доводя обоих, особенно Юнги, до разрушенных зверями клеток. — Если бы не он, мы не узнали бы о бомбе, не смогли бы спасти Чонгука и выбраться. Поэтому даже не думайте его пытать своими чудовищными методами, — на грани злости проронил омега, не потерпевший бы нечестности этих двоих к человеку, который вытащил их из горящих руин. Благодарность — временами непосильная черта. Тэхен держится, чтобы не рассмеяться ему в лицо и выплюнуть: «Ты, блять, откуда такой наивный?», но брат предвидит его реакцию и с ухмылкой опережает: — Как думаешь, Чимин-и, откуда этот еблан узнал о бомбе? В глазах Юнги — пропасть и хитрые сплетения боли и жестокости, любви и защиты. Омега на миг зависает, в его пятый океан безропотно ныряет, грубо вытащенный на поверхность: — Может, он сам ее установил? Совесть замучила и решил в героя поиграть? — строит предположения альфа, вгоняя Чимина в краску, будто глупого ребенка, влезшего в дела взрослых — умных и всемогущих. — А может, он связался с Хоккэ, вынюхал их планы и решил предать? Крысятничает и мечется из клана в клан, надеясь найти снисхождение? — Юнги скалится, и в угольном взоре его омега видит чужую кровь и искромсанное тело. — В обоих случаях я переломаю ему кости. — Он сейчас усрется, — усмехается Тэхен, кивнув на Чимина, сжавшегося бы в кокон от жажды расправы в их глазах. Хотя и в словах брата — ни доли фальши. — Запомни, Чимин, — холоднее, жестче говорит Юнги, задрав большим пальцем подбородок омеги. — Никогда не защищай перед моими братьями, и тем более передо мной другого альфу. Чимину по сердцу ножевыми его слова, пропитанные оправданной яростью, собственничеством и не прощанием предательства. — Муза, — ласковее зовет Юнги, из дикого животного резко став ручным. — Со своими делами мы разберемся сами, иди к брату, — не терпя возражений, но омега не унимается, останавливая его за плечо. Он стеклянными, как у фарфоровой куклы, глазами исследует его хмурое лицо, одними губами произнося: — Там был труп, — после удивленных взглядов на себя он продолжает: — Мы нашли Чонгука, который был как парализованный и обнимал его. Ему перерезали горло. Тэхен прикрыл вмиг потяжелевшие веки, внутри тревожась из-за все бóльшего количества жертв, павших в войне. Юнги нахмурился сильнее, сильно сжав локоть омеги и выронив: — Кто это был? Чимин пожевал губы, метнув в Тэхена многозначительный взор: — Младший брат Хенвона. Знакомое, избитое годами, прошлым и предательством имя отзывается эхом в районе груди. Тэхен никогда и никому не признается в истинных чувствах, обрушившихся на него после смерти омеги, чей призрак засел в убитых горем и долгом глазах его альмиранте. Он смотрит на Вонхо и на дне его черных зрачков здоровается с Хенвоном, посылая его к дьяволу на бесконечном повторе. — Блять, — вздыхает Юнги и поджимает губы, мельком глянув на застывшего брата. — Нам пора, — отрезает Тэхен и разворачивается, зная, что альфа пойдет за ним. Юнги крепко прижимает к себе не понимающего ни черта омегу, любовно целуя его в лоб, в выжженные огнем волосы. Чимин цепляется за его широкие плечи, обнимая сильнее, беспокойнее. — Пожалуйста, помни о том, что я сказал, и будь осторожен, — несмело просит омега, мягкими маленькими пальцами оглаживая его грубые скулы. Юнги вновь заводится, подавляя в себе хищника, из-за этих слов рвущегося растерзать альфу на куски. Но перед своей бестией послушно преклоняет колени. Он кивает и улыбается напоследок, искренне так, что сердце омеги сжимается до размера ничтожного, предчувствуя бедствие. Чимин смотрит на его удаляющуюся спину и молит небеса подарить им светлое завтра. За семью на вечном репите — привычный ритуал.***
Монитор главного компьютера слепит стекла очков, смуглые пальцы напряженно сжимают мышку и подпирают подбородок. Намджун вглядывается в экран, изучая каждую мелкую деталь, но успехом не блещет, глуша грозные маты. Рядом на стуле сидит Джексон, сложив локти на разведенных коленях. — Мы смотрим запись раз дохренасотый, но зацепок ноль, — цедит Намджун трем вошедшим братьям. Хосок подлетает к нему быстрее остальных, отодвигая его и сам проверяя видео. — Камера была расположена на одном из фонарных столбов, но слишком далеко от университета, так что ничерта не разберешь. Тэхен сжимает кулаки, нервно стоя над столом, на край которого присел Юнги, невесело усмехаясь: — Голливуд плачет по нашей жизни. Как в низкосортном экшн камеры не работают в самый нужный момент, — он сметает с поверхности бутылки с пивом и аппаратурой, проигнорив рык Намджуна. — Ломай, блять, крушить только ты можешь. Мы же дохуя спокойные, — он гневно глянул на брата, зарывшегося в волосы пятерней. Хосок нечитаемо завис в компьютер, бегло стуча клавишами и говоря под нос, но слышно: — Смысл теперь цапаться друг с другом? Мы все в курсе, кто это натворил, — он садится на место Джексона, оставившего их одних под внимательный взгляд Намджуна. Тэхен теряет терпение медленно, но верно, нависая над братьями роковой тенью. — Если бы этого было достаточно, — выплюнул он. — Щенок мэра, которого мы сюда притащили, был шестеркой Хоккэ. — Хер пойми, зачем он полез спасать наших, — кинул Юнги, доставая такие необходимые сейчас сигареты и видя перед порочными глазами непорочный образ своей музы, рассеянный мгновенно сизым дымом. — Хер бы понял, если бы Хо дал мне поговорить с ним один на один, — заметил Тэхен, глубоко втянув запах никотина, прикоснуться к которому не было желания — тревога заполнила все его естество. Хосок громко прыснул, на миг оторвавшись от монитора: — Чтоб его конечности по всему Сеулу собирали? Намджун неодобрительно хмыкнул на Юнги и Тэхена, многословно переглянувшимися с пугающими оскалами. — С ним поговорим я и Хо, — отчеканил альфа. — Кто-то напичкал Чонгука и убил одного омегу. Вероятность в восемьдесят пять процентов, что и бомбу подложил он же. Вряд ли бы Хоккэ отправили одного из своих шакалообразных генералов. Здесь действовала фигурка помощнее, которая умело за собой подчистила. С Тэхена пластыри сдирают при упоминании Чонгука, хищник рвется наружу растерзать обидчиков, снова посягнувших на его семью. — Взорвала, — поправил мрачно Юнги, смяв сигарету в пепельницу на столе. — Легче, если твое предположение окажется верным. Тогда мы просто расхерачим этих дрянных япошек, — он встает с нагретого места к двери, разжимая и сжимая кулаки. Намджун закатывает глаза и поднимается следом, останавливая его за грудки. — Ты ебанутый или обдолбанный? — любой ответ на его вопрос кажется верным, но он забывает про ещё одного зверя, зло глядя в наглые, бесстрашные глаза Юнги. — Сначала я выпотрошу этого гандона, — рыкает Тэхен и выходит в коридор, пока братья несутся за ним — остановить, пока не придется выносить из здания труп. — Maldito sea, — выдыхает про себя Хосок и порывается следом, схватив альфу поперек груди только перед входом в подвал, где запертый Джэхен рвал и метал, требуя выпустить его. — Как скажешь, — рычит Тэхен и отбивается от брата, врываясь в закрытое помещение с бетонными стенами и полом без единой мебели. — Отсюда выйдут только твои органы, — бросает он и бьет ошалевшего альфу ногой в грудь, хватая его за волосы и со всей дури вдаривая в челюсть. Намджун суровым возмездием заходит внутрь, хватая руку брата и, заведя ее за спину, не сильно выворачивает. Тэхен держит в себе вопль боли, рычит, вырывается, пока Джексон и Юнги вытаскивают его из комнаты, заставляя смотреть на происходящее через вделанное непробиваемое стекло. — Слушай сюда, — говорит Юнги и впихивает в его ухо наушник, где избитый Джэхен сыпет правдой. Хосок и Намджун окружают его с двух сторон, на расстоянии одного сантиметра держа дула пистолета у его лица и не позволяя и слова лжи. Джэхен и не собирался. Он искупляется, честен перед самим собой и другими: рассказывая, как в Хоккэ ходит суета, как главы собираются разжечь настоящую войну — клан против клана на одной нейтральной территории, но до этого клянутся отобрать у них все — семью. Альфы на моменте напрягаются, готовые глотки рвать за своих. Тэхен порывается вперед, дергается нещадно, но Юнги сдавливает его надплечья. — У них есть человек, который взял на себя всю ответственность за устранение Чонгука, — на сказанном Джэхеном зверь Тэхена воет, рвет когтями каждого, кто смеет притронуться к его мальчику. — Я не знаю, какую позицию он занимает в клане, но я уверен на все сто: он маньяк. Самый настоящий, блять его, маньяк. Он взорвал университет, он напичкал Чонгука собственными руками изготовленным наркотиком, он убил того невинного омегу. И, возможно, что это он устроил ту аварию. Тэхена помогают удерживать уже и Вонхо с Джухоном, вчетвером навалившись на вывшего раненным зверем Тэхена, скребущего землю кулаками, оглушающего рыками, и все равно вырвавшимся. Он вваливается в помещение, ловя безумными глазами напуганные сумасшествием в них Джэхена, и хватает его за ворот грязной рубашки, сталкиваясь с ним лбами. Ему плевать на маты и крики братьев, на снятые с предохранителей пистолеты, на возможность сдохнуть прямо здесь и сейчас. Чонгука не защитил. Маньяк подобрался к нему вплотную и залез в вены. Тэхен бы добровольно кинулся под пули, распорол бы себе чертовы кишки, ненавидя себя, презирая, самоистезаясь. — Кто это? — тихо, будто бы зимний шепот, будто бы убаюкивающая песня. — Кто это, ебать вас всех в рот, я спрашиваю!? — оглушает на двести процентов Тэхен, встряхивая альфу так сильно, что тот норовил бы потерять сознание. Он прижимает к его глотке холодное дуло, рявкая в ухо: — Говори, сукин сын! — Я, блять, не знаю! — проорал в тон Джэхен, когда одичавшего альфу от него отцепили братья. Тэхен дышит тяжело, часто, сверля его животным взглядом, пока его держат со всех сторон, прожигая беспокойными, на самом дне — шуганными от дикости взглядами. Прежде, чем они успеют слово вставить, они замечают бегущего к ним со всех ног Шону, показывающего темный пакет с дохлыми марами и черный конверт. Альфы догадливо смотрят на изуродованные части тела животных, пахнущих так, что хочется заблевать бетон. — Хоккэ ждут нас.***
BTS — UGH!
Вязкая сырая тьма опустилась на цветущие худые деревья, окружившие давнее белое здание, запятнанное черными разводами пережитого страха. На крыше массивные железные ворота, плотные стены и приделанные лестницы с оградой подташнивают грязью, неухоженная зелень переплелась со ржавой колючей проволокой. Вход в психиатрическую больницу Гонджиам заблокирован железной дверью из проволочной сетки, предупреждающая фраза на ней отгоняет от гнетущего места на мириады миль, камеры наблюдения развешаны по округе с темными объективами. Тэхен уверен стопроцентно: ни одна из них не работает. Догадки подтверждают мертвые, разбросанные по периметру тела патрульных полицейских с перерезанными глотками. Давящая, всеобъемлющая тишина, жрущая нервы, обрываемая карканьем ворон, вцепившихся в сухие ветки. Здание окружили десятки тонированных джипов с сидящими внутри бойцами, готовыми пустить залп по приказу наставников. — Ну, брат, палим или нет? — теряет терпение Юнги на переднем сиденье, сжимая рукоять винтовки. На них военные костюмы с черными перчатками; дикий блеск плещется в глазах, соперничающих с темнотой ночи. Их новое поступление автоматов Colt M4A1 пробует себя прямо в ближнем бою, заполненное всеми тридцатью патронами. В багажниках лежат спортивные сумки с запасом холодного и огнестрельного оружия, бомб, тайно закинутых на непредвиденный случай. В кожаном салоне пахнет кровью, дымом и тропическим ароматом плюмерии, напряжением и гневом — дурительная смесь, приправленная жаждой смерти. На заднем сидении Ману нервно поглядывает в окно, барабаня пальцами по стволу винтовки. Его короткие светлые волосы стянуты в афрокосы, на невысоком, но сильном натренированном теле военная форма. Омега спустя долгое время вырывается на задание с альфами, как в далеком излюбленном прошлом в Мехико, на потасовку каждый чертов день. Соврет, сказав, что не скучал. Он подается вперед, ненавязчиво сжав надплечье Тэхена, что напряженно, не моргая всматривался в здание перед собой. Под его ребрами — смутные сомнения и мысли, цепляющиеся за загвоздки, стоящие ему потери рассудка. Зачем маньяк притащил их к психиатрической больнице, закрытой десяток лет назад? Альфа играет желваками, оглядываясь на Ману, едва не сталкиваясь с ним щеками. Он смотрит чернильно, тяжело, опуская неодобрительный взгляд на его ладонь, но омега не убирает ее. — Нам надо наступать, Тэхен, — решительно сказал он, получив поддержку в лице Юнги, согласно кивнувшего. — Нельзя медлить, мы должны следовать плану. Рация разрывалась от настойчивого голоса Намджуна, требовавшего выходить из тачек. Его с Хосоком отряд расположился с задней стороны лечебницы; альфа держался на последних канатах, чтобы не бомбануть здание к херам. — Предлагаешь торчать тут, пока нас самих не уебут? — поднял бровь Юнги, стиснув зубы. Он впервые видит Тэхена задумчивым, молчаливым, пока они на территории врага, впервые не отдающим приказ разъебать каждого, кто попадется на пути. В его голове лишь непорочный образ Чонгука, вновь ступающего по краям бездны и протягивающего к нему бледные тонкие пальцы. Больше не на самом дне — на самой гребаной поверхности ему больно. Смотреть, как самый родной в его жизни человек борется со смертью. Из-за него. Каждый ебанный раз. Тэхен лишь молится дать им передышку от смертей, больниц и разрушений. Он смеряет затяжным взглядом брата, сидящего на старте строптивым зверем, и берет рацию, проговаривая низко, уверенно: — Выходим. Один за другим бойцы вылетают из тачек, пригнувшись и с выставленными вперед автоматами окружая лечебницу. Как ночные хищники они останавливаются в полукруге, не смея сдвинуться с места, пока не поступил приказ. А вокруг — молчание, невинное и разрушающее изнутри. Тэхен чует дрянь, но пути назад отрезаны. Бок о бок с ним идет Ману, мысленно обещавший себе прикрыть его тушку в любом из исходов. Альфа на него внимания не обращает, но переживает, что тот словит пулю, предназначенную не ему. Груз вины на собственных мощных плечах ощущается слишком непосильно. С задней части подбегают Намджун и Хосок, включив тактические фонари, на что Тэхен, остановившийся у входа, резко командует: — Врубите ночные прицелы и глушилки. Все, живо. Бойцы послушно исполняют, пока братья нахмуренно подходят к нему, не вникая в происходящее. — Что за хуйня? — цедит Хосок, оглянувшись на затемненное безлунным небом здание. — Их нигде нет, если они не спрятались там. На его слова Тэхен лишь усмехается: — Так и есть, — альфы удивленно уставились на него, и он продолжил: — Поэтому никто не сдвинется в места, пока я не позволю, — проговорил он в рацию, с железным терпением воззревшись на мертвенные стены и безоконные рамы. Братья не спорят, приготовившись к нападению со всех сторон, привыкнув к тактике Хоккэ, сродни крысиной. — Если они выползут из тени деревьев, я тебя порешаю, hermano, — хмыкает недовольно Юнги, уставившись на подозрительный свет, за наносекунду блеснувший на крыше. Тэхен молчит, но сигнал застал, рыча во все горло в рацию: — Залп! Винтовки переключаются на гранатометы, паля по выскочившим с лестниц и окон самураям, стрелявшим в них в ответ. Сидящие в джипах альмиранте запустили в воздух бомбовые кассеты, уничтожившие целившихся с крыши альф, успевших убить несколько бойцов. Юнги напряжно вглядывается в нависшую над их головами тьму, разряженную только их фонарями. Он сжимает переднюю рукоятку автомата, матерясь и едва удерживаясь на ногах, когда что-то чертовски острое лезвие режет его голень. — Pajuo, — матернулся он, не успев выстрелить, как холодное орудие разорвало ткань на его плече, надзрезав плоть. — Блядь, кто это был? — зашипел он, пустив пару патронов и повалив самураев, бежавших на него. Гробанув повисших на нем альф, Хосок в секунду оказался рядом, осторожно тронув его глубокую рану. — Справишься, брат? — затревожился он. Юнги кивнул, отбросив их обоих к земле от летевших бомбочек. — Хуйня, — отмахнулся он, помогая брату встать. — Подготовились по полной схеме, ублюдки. Череда бесконечных выстрелов оглушает, бойцы валятся один за другим на безжизненные тела самураев; запах мертвечины заседает в заебанных легких. Рука не дрожит ни разу, нажимая на курок и опустошая магазин, бегло заменяя его на новый. Тэхен включает лазерный целеуказатель и пробирается ко входу, держа ружье в полной готовности. С ходу на него несутся несколько самураев, приставляя пушки к башке, но он оказывается быстрее, выстилая себе проход из ковра трупов. Позади слышатся тихие шаги, и он резко разворачивается, держа палец на курке и едва не выстреливая. — Ебать, Ману, — процедил альфа, отвернувшись. Омега широко заулыбался не под стать ситуации-дряни, следуя за ним по пятам. — Выйди и держись за Намджуна и Хосока, я тебе ясно сказал. Тэхен злится на него за непослушание и ставит пометку больше никогда не брать с собой на задания, но передумывает в миг, когда Ману точеным ударом с ноги в грудь валит крупного альфу, не дав ему подняться и стрельнув прямо между глаз. — Так, что ты там мне приказал? — усмехнулся он, довольно рассматривая гордого за него Тэхена, что за наносекунду нахмурился, притянув его к себе от летящего залпа. Он больно столкнулся со стеной, придерживая омегу и стараясь одной рукой стрелять в вбежавших за ними самураев. — Вылезай через окно, блять, сейчас же, — рявкнул альфа и подтолкнул его к отверстию, закипая из-за отрицательно качнувшего головой омеги. — Я не оставлю тебя здесь одного. Хочешь, чтоб я свалил, пойдешь со мной, — раскидывается ультиматумами Ману, вскинув подбородок и смело глядя в дьявольские глаза наставника. Тэхен полурыкнул, схватив его за воротник формы и прошипев вошедшему Намджуну: — Забирай его и никого из наших не запускай сюда. Ману сопротивлялся сильным рукам альфы, тащившего за собой, параллельно прицелившись в выскочивших из разрушенных палат бывших больных самураев и завалив всех по очереди. — Сука, — ругнулся Намджун и заслонил его своей спиной, по которой прошлась катана одного из генералов. Не разглядел в блядской темноте, но по смешку узнал Мино, хищно ухмыльнувшись: — Слабо, пидорас. Он замахнулся керамбитом, который держал на большом пальце через специальное отверстие, и резнул линию от виска альфы до скулы. Мино упал на колени, утробно крича и держась за кровящий глаз. — Шрам останется, — усмехнулся Ману, окончательно повалив его ударом колена в подбородок. Подмога генералу не ожидалась: последние остатки самураев добивали в округе рушившегося под нещадными пулями здания. — Неплохо, мелочь, — похвалил Намджун, стиснув зубы от жесткой боли между лопатками. — У лучших учился, — подмигнул омега, не заметив в кромешной тьме его раны, из которой хлестнула кровь, моча военный костюм. — Где Тэхен? — взволнованно огляделся он, но альфа уже вытаскивал его из лечебницы в дымящую улицу, где звуки выстрелов слышались все реже. Взмах лезвия ловит острый слух, привыкший к любому виду оружия, и альфа быстро ориентируется, пригнувшись и пустив острие чужой катаны в воздух. Он резко выпрямляется и вырубает не успевшего принять боевую стойку самурая, задав ему автоматом по башке и швырнув вниз по ступенькам. Он рвется дальше наверх, по винтовой полуразрушенной лестнице, почти добравшись до второго этажа и встречая препятствие. — Давно не виделись, сукин сын, — выдыхает ему в темноте чей-то ядовитый голос. Тэхен коротко усмехается и инстинктивно выставляет ладони перед собой, зажимая в них лезвие. — Хотел ебануть мне такую же хуйню, как у тебя? — насмехается альфа, смотря на шрам Лэя и будя в нем внутреннего зверя. Его собственный давно порвал клетку, жадный до чужих глоток, голод утолить собрался стопроцентно. Кровью. В темноте он чувствует едкий, смертоносный запах. Никогда не вдыхаемый ранее. Слышит дыхание гибели перед собой, исходящее вовсе не от альфы перед ним, которого выученными до дыр приемами обездвижил. Острая катана разрезает его военную рубашку, доходит до грудной клетки и вспарывает ее. Тэхен видит свое истекающее алым сердце, подаренное одному Чонгуку до талого и по гроб. Потому за роковой миг уворачивается, отделываясь неглубокой красной полосой, не по-детски кровоточащей. — Бля, Тэхен, — рыкнул побежавший за ним под пули Хосок, оттаскивая с лестницы, где уже не было ни Лэя, ни самурая-призрака, вестника могил. Тэхен не ощущает физической боли, разъедающей его твердую оголенную грудь. Добровольно бы под резь, пытки и истязания подался, если бы помогло унять цунами внутри, под ребрами, болящее по его мальчику вечность. Беззвездная, лишенная человечности ночь обагряла кроны деревьев, зелень, окрашенную в алый, почву, будто бы впитавшей в себя патроны. Массивным подошвам ботинок ступить негде: бойцы натыкаются на конечности врагов и своих, из последних сил держа тяжелые винтовки в руках, трясущихся от количества смертей — братьев, друзей, верных товарищей. Стоя напротив не сдающихся самураев, нацеливших на них свои автоматы, Равенсара упрямо наставляют на них свое оружие, за одно слово наставников готовые растерзать их. С обломков крыши слышится тяжкий грохот. Пара фонарей направляется наверх, освещая крепкие ноги самурая, обтянутые темными брюками, его голый рельефный торс, отливающий яркой бронзой, жилистые руки, держащие крест накрест блестящее лезвие катаны. У него черная со свисающими темными стразами маска, закрывающая все лицо. — Что они, блять, курят? — не особо веря в представшее зрелище прошипел Юнги. Хосок, поддерживавший его за плечо, невесело усмехнулся. Тэхену первобытная ярость застилает глаза, пробуждая животные инстинкты, трубящие разодрать альфу в мясо, вырвать его холодное сердце и скормить своим цепным псам, облизавших бы его раздробленые кости. За содеянное. Тэхенова душа никогда покоя иначе не узнает. — Ты сдохнешь, сука, — бесчеловечным голосом процедил он и рванул обратно в здание, налитым кровью взглядом видя лишь то, как отрывает ему руки и ноги, запихивая его грязный отрезанный член в глотку. Хосок хватает его за грудки, ведь каждый, кроме одичавшего брата, слышал звуки приближающегося вертолета. Не принадлежащего Равенсара. По их боевой, сражавшийся за семью дух пришли. — Отъебись, пока я не уебал тебя, — рычал Тэхен, вырываясь из захвата брата. К нему подбежали Вонхо и Джухон, вместе с вновь напиравшим Хосоком оттаскивая его к джипу. — Бля, Тэхен, они нас на пушечное мясо пустят своими ебными игрушками, — орал Намджун, призывая оставшихся бойцов садиться в машины и уезжать. Юнги подгонял альф, первым усадив на заднее трясшегося за Тэхена Ману, затем Намджуна, что не был в силах выпрямить спину: кровь из раны стекала на чернильную землю и заляпывала сидение. Тэхен хищно, дико смотрел наверх, где все еще стоял самурай, будто бы ухмыляясь под плотной маской. Альфа нутром чувствовал, что это гребаная правда. — Это он, блядь, — рыпался он даже под висящим над ними вертолетом, открывшим по ним огонь. Утробный вопль сорвался с его губ, но братья и альмиранте не слушали, держа его с обеих сторон на заднем и выруливая отнявшего десятки бравых жизней Гонджиама. — И он труп, я клянусь, — выдохнул клеймом под ключицами Тэхен. Но кто сказал, что сучка-судьба позволит ему сделать новый вдох? Телефон Юнги, сидящего спереди, громко звонит, привлекая внимание сидевшего за рулем Хосока, гнавшего во все двести плюс. Чимин. Вслух произносит он тревожно, с оскоминой ласки, а под ребрами предательская дрожь. Он принимает вызов, хмурясь на первых же нотах заплаканного голоса омеги, как мантру повторяющего сквозь слезы: «Чонгук, Чонгук, Чонгук...» Тэхен рушит себя, всех, кто рядом, и чертову тачку.***
Ледяные объятия поглощают его в пучину страха, безвестия и аморальности. Бездны чернее глаз холод, пришедший остаться навсегда, морозит его внутренности, глыбами покрывая бешено бьющееся сердце. Дрожащие тонкие пальцы хватаются за блестящий нож, размахивая перед собой, пытаясь отогнать видение настоящего, тиранящее сознание и тело. Штатив резко падает на бело-синюю плитку, пробирки и лекарства с треском летят следом. Из сраженных тряской и бледностью губ срываются болезненные, отчаянные вопли, мольбы оставить его наедине с разрушенными мирозданиями. — Убирайся! — рвет глотку Чонгук, швыряя в Сехуна попадающиеся под руку предметы, иглы, что впиваются в нежную кожу ладоней, но крови, стекающей по белизне рук, не ощущает. У Чимина подбородок, как у припадочного, дрожит от такого брата, пока он пытается подойти к нему, смотря большими влажными глазами. — Здесь никого нет, Чонгук, — тихо, вкрадчиво, мягко беря его за запястье. Омега в ответ сверлит его отрешенным, застрявшим не тут, не в этот моменте взглядом, продолжая размахивать перед собой воображаемым ножом, на деле — шприцом с вылитой жидкостью. Чонгук вырывает руку, распахнутыми глазами глядя вперед, в стену, но в своем сознании — гибель свою находит в Антарктиде напротив, в омерзительной ухмылке, цитирующей ему Сайге. «Скажи, сколько новых весен тебе осталось встречать?» — Он тут, я вижу его, — в сотый раз повторяет Чонгук в больничной темно-голубой пижаме, босыми ногами подходя к окну. — Пусть уйдет, пусть уйдет, пусть он уйдет! Его истошный, просящий о помощи голос надвое разрезает сердце омегам, которым подступиться к себе не дает. Джин впервые как мраморное изваяние, ведь не мешкал даже когда под его скальпель лег раненый Намджун. Его душа растерзана когтистым зверем, путающим былые смелые мысли. Его семья вновь рушится, его маленький Чонгук, выросший на его руках, нареченный негласно его сыном, рассыпается на его глазах, в уголке которых застыла слеза. Он чувствует себя уязвимым, как никогда до и после. Уен, стоящий по другую строну от брата, не выдерживает тоже. Крошечный плод под его ребрами бушует так, словно доведет его до могилы прямо сейчас, нервы, терзания и боли его почувствовав, как свои. Они не справляются. На блядский конец они не справляются совсем. За дверью стоит потерянный, проклинающий себя за то, что не сберег, Шивон, не осмеливаясь войти. Ему бы и не позволили. — Чонгук-и, пойдем со мной, — улыбается так искренне, как может Чимин, протягивая к нему обе руки, а в глазах влага застыла, перетекая в ярость на самом кончике языка. Он храбреет каждый раз, когда дело касается младшего брата, не зная отступных и попятных. Омега медленной поступью обходит Чонгука, горящим взглядом выжегшего дыру в стене, и резко отбирает иглу, швыряя ее в сторону и крепко обнимая его. Чонгук в его подкачанные совсем недавно плечи вцепляется ногтями, не различая, кто перед ним, и горько воет. «Заберите мой слух, мое зрение, лишь бы не ощущать боли самого родного человека». Внутривенно. — Никого нет, Чонгук, тут только ты, я, Уен и Джин, — ласково шепчет Чимин, поглаживая его по сгорбленной спине, когда они падают на холодную плитку. — Мы рядом, и никто не посмеет обидеть тебя, — его голос — сладкая потока, растекающаяся в душе покоем. На короткий миг омега чувствует себя в безопасности, перестав царапать брата и прикрывая глаза. Наваждение отступает неспешно, ложно, усмехаясь вслед, чтобы обрушиться смерчем в следующий миг: входная дверь с грохотом стукнулась об стену. Потрепанный, усталый, с рассеченной в кровь грудью Тэхен вваливается в палату. Он ослеплен тревогой и страхом, смотрит на Чонгука, поднявшего на него большие оленьи глаза, и пропадает всецело. Впервые в жизни он ловит в них чертов испуг, и вновь хочет схоронить себя под его ногами. За ним стоят его раненные братья, которым не разрешают войти. Тэхен неслышно сглатывает, не решаясь подойти к омеге, хоть шаг навстречу сделать, но просит остальных выйти. И замирает, не веря. — Нет! — кричит Чонгук, и ужас в его взгляде режет под самые ребра. — Не подходи ко мне! — снова восклицает он и отползает к уголку, поджав под себя колени и обхватив их руками. Тэхен на грани срыва улыбается с примесью безумия, качая головой. — Что он с тобой сделал?...— отчетливыми ножевыми, ковыряясь в сердце и вытаскивая его из грудной клетки, что будто бы и не бьется больше. Альфа оседает на пол, загнано и сломлено рассматривая Чонгука, не одаривающего его взглядом, тихо покачивающимся из стороны в сторону. Чимин и Уен с сожалением опускают головы, Джин застывшим между временем взором глядит перед собой. И все слова вдруг ненужные. Как облечь смысл в то, что более не спасает? — Выйдите все! — рыкнул Тэхен, не сводя взгляда с крошечного омеги, выдыхая только когда дверь захлопывается. — Чонгук, — слышно только им, из вены в вену, в мраморную синеву, мелкими шагами приближаясь к нему. — Иди ко мне, — просит он, как побитый жизнью и каторгами отец возвращается к летами ждавшему сыну, моля о прощении. Чонгук дергается резко, неестественно, подскочив и пытаясь убежать, но Тэхен перехватил его и поднял в воздухе. — Отпусти меня! — вырывается так яро, до боли в душе обоих, содрав глотку. Альфа ловит дикие дежавю: их первая встреча, оглушающие биты и его белая кожа, блестящая под цветными софитами. Если бы он знал, через какие тернии, распри и мучения им придется пройти, до каких жертв, самоотречений и бездн они дойдут — не влез бы в его жизнь, прийдя разрушить ее навсегда. Тэхен крепко держит его поперек живота, ловя прерывистое дыхание, отдающее чертовщиной. Он валит их на кровать, сдерживая брыкающегося омегу, что дергает ногами в попытках ударить его. Альфа прикрывает глаза — в них ощущение ямы, безвылазной и радушной, прочно застряло. Под его большими ладонями — биение маленького сердца, за каждый пульс которого засыпать землей себя готов, лишь бы слушать его траурный реквием. Все его маленькие частицы неразрывно связаны с его. Тэхен вжимается в его пушистую макушку, затылок, надплечья, целует между лопатками, отдавая тепло, скопившееся за время нежных касаний его погубленной лани, с такой преданной надеждой отправившейся за ним в тернистые джунгли. Чонгук перестает биться, с прикрытыми ресницами вслушиваясь в его бешеное биение под ключицами — для него, ради него. И вечности им будет мало.***
— Что с вами? — испуганно прошептал Чимин, во все глаза осматривая перебитых альф, каждый с ножевым ранением. Он подошел к Юнги, прислонившемуся к стенке, и нахмуренно тронул его окровавленное плечо. Юнги перехватил его мягкие руки, одним касанием-панацией излечившие, и приобнял его, проговаривая в огненно-рыжие пряди: — Хуйня, пройдет. Чимин недовольно глянул на него, затем на молчаливого Джина, будто бы забывшего, как моргать и двигаться, и решил сделать все сам. — В малооперационный кабинет, Мин Юнги, живо, — не терпя возражений произнес омега, потащив его за собой под хриплые возмущения. Уен присел на скамью рядом с Хосоком, прислонившись к его плечу своим, и тихо спросил: — А у тебя есть, что залатать? Хосок отрицательно помотал головой, откинувшись спиной на стену позади себя и притянув к себе омегу, прижавшегося щекой к его груди и нервным, беспокойным взглядом сверля дверь, где раздавались чонгуковы крики — ножевые поверх незаживших шрамов. В молчании под ритм его звериного сердца, железной стойкой вставшего против невзгод и врагов — прелесть и утешение. — Конец совсем близко, Уен, — уверено в будущее, но сомнительно в настоящее. Джин скривил на фальшивое высказывание Хосока побледневшие губы, специально не смотря в сторону Намджуна, закапавшего белоснежный пол алым. Его душа — отражение уродливой раны и струек крови его альфы. — Не скажешь ничего, высочество? — первым сдается Намджун, вплотную подходя к омеге и протягивая руку к его лицу, но Джин уворачивается, мрачным затяжным взглядом смеряет стену. Альфа изучает его проницательно, капая на самое дно, и предчувствие коллапса надежно залезает в кости. Джин вдруг смотрит прямо на него, обжигая укорами и невыплаканной горечью. Его высочество слишком сильный. Намджун и во снах бы не увидел его слез, кристально-чистых, рвущих на частью жестокими приговорами. — Пойдем со мной, — раскат грома в без того бушующем темно-сапфирном небе. Омега идет впереди, не оборачиваясь проверить, послушается ли Намджун, проходя весь коридор и заходя одну из перевязочных, что сейчас вовремя пустовала. Альфа закрывает за собой дверь и прислоняется к ней ноющей спиной, сдержав боль, прокатившуюся по всему телу. Джин неслышно сглатывает, вытаскивая огромную аптечку и указывая ему на кушетку. Ненависть к страданиям близких, к которым сам же себя приговорил, но терпеть еще не научился. Он без лишних, но разрывающих горло слов обрабатывает кровавые полосы на его мощной спине, не задевшие четкие контуры символа Равенсара. Его ледяные изящные пальцы касаются оголенной горячей кожи, открытой только к его исцеляющим касаниям, аккуратно обматывая бинт. Намджун в напряге сканирует голубые полки со справками, пока Джин заканчивает и убирает за собой, выливая багряную воду в умывальник. Он подолгу моет руки, борясь с желанием крушить идеально расставленные препараты, яростно кусая пухлые губы и придавая им розоватый оттенок. Опершись ладонями о края мойки, он протяжно и глубоко вдыхает, прежде чем сорванно произнести: — Когда это дерьмо закончится, Намджун? Альфа бы больше всего на свете хотел преподнести ему ответы, сидя затянутыми холодными ночами у его коленей и гладя белые пальцы, целуя кольцо на его безымянном и веря, что кровь к сердцу поступает вместе с его преданной любовью. Но кто знает о боли тех, кто слишком долго терпел? — Когда, блять? — позволяет себе заматериться Джин, смотря на него устало, обвиняюще, безнадежно. Намджун резко поднимается, делая шаг навстречу, но ему не позволяют: — Сколько еще придется вытаскивать всех из ямы? Сколько смертей придется нам пережить, пока моя семья не разрушится полностью? Чимин режет вены, их пытаются взорвать прямо перед вашим носом, Чонгуку вкалывают наркоту. Кто-то из вас в курсе, что ему грозит наркологический диспансер и, в худшем случае, психушка? — он бросается словами, как кастетами, обливая лавой мигом ранее зализанные увечья. Намджун смотрит в его едва уцелевшие из-за череды жертвоприносей глаза, свои эшафот и благодать в них находя. — Остался только Уен. Может, сами отдадим его этому гребаному клану? Они ведь все равно за ним придут, поможем, хрена нет? — Хватит, Джин! — рычит альфа, в рывок оказываясь рядом и припечатывая его к стене. Джин глядит неумолимо, дерзко, недоверчиво, в грязь первородную втаптывая. Намджун поднимет его правую руку, осторожно сжимая узкое запястье и кивая на кольцо. — Думаешь, зачем я это сделал? Потому что я ждал ебанного момента, когда мы сможем вдохнуть спокойно, а если не дождусь, если не увижу, как закончится эта война, я согласен умереть лишь сделав тебя своей семьей. С твоим именем под ребрами и в росписи, — на последнем он переходит в предательский шепот, не в силах донести молящие вопли зверя внутри. Омега неотрывно смотрит за его широкие плечи, пока непрошенная влага оседает на ресницах. Он смаргивает слабость, упрямо поджимая губы. — Нет вечной боли, Джин. И мы с братьями добиваем последние шаги к завершению того, что начали не сами, но по нечестной воле сучки-судьбы невинные оказались втянуты. Никто из нас не хотел этого, но свое мы доведем до конца. Я могу просить лишь дать нам еще один шанс, — выдыхает отчаянно, с упованием Намджун, глядя в непоколебимые, ледяные глаза его высочества. — Если бы они были моими родными сыновьями, я бы взял их и уехал в первый же день, как узнал вас, — горести полные губы, дрожащие от безжалостных фраз. Джин грубо вырывается и идет к выходу, останавливаясь на секунду, и указывая на их обручальные кольца. — Теперь мы пониманием, что это невозможно. Внутри обоих с треском ломаются построенные вместе мечты, грезы и надежды. Призрачное счастье ускользает из протянутых слабых рук, норовя больше никогда не постучаться в их дом.***
В особняке Чон, охраняемом похлеще президентской резиденции, впервые поселилась гнетущая тишина, закравшаяся во все ярко освещенные комнаты. Третий день чистого безумия, нарушаемый бушующим лазурно-фиолетовым небом, спрятавшим звезды. В гостиной, повисшей в гробовое молчание, сидит Шивон с младшими братьями, нервно поглядывая на верхний этаж, где каждый новый крик Чонгука вскрывает его органы. — Галлюцинации участились, он не спал всю ночь. Пытался убить видение ножом и покалечил бы себя, если бы Тэхен не успел, — бесцветно проронил Джин, настоящие цунами переживая глубоко на самом дне. Семья знала подробности, ведь они не сомкнули глаз тоже. — Если так пойдет дальше, нам придется... — он запнулся и тревожно глянул на старшего брата, накрывшего беспокойное лицо ладонями. Сидевший рядом с ним Уен нежно поглаживал его по согнутой спине, пытаясь быть спокойным по просьбе Джина и родителей, отошедших и просящих прощение. Провально. Он не веря переглянулся с омегой, отрицательно мотая головой и протестуя: — Но его ведь можно вылечить и... — Нельзя, — отрезал Джин, проглотив отвращение от сказанного. — Он может попытаться покончить с собой в диспансере, за ним присматривать двадцать четыре на семь не будут. Шивон безвыходно смотрел на пустующие кресла, где всего пару месяцев обнимал своих сыновей и самым счастливым из отцов улыбался на камеру, прижимая к себе маленьких, дорогих сердцу птенцов. — А в психушке за ним очень хорошо присмотрят, да? Это ты не можешь сказать? — ненавистно выплюнул Уен и побежал наверх под убитый взгляд Джина, до крови прикусившего губу от потери последних ростков надежды. Чонгук изо всех сил сжимает подушку, трясется и мычит, большими пустыми глазами измеряя потолок. Он в свободной белоснежно-розовой пижаме, комкает босыми ледяными ногами одеяло, при любой попытке сбежать воя не в себе, потому что его не отпускает Тэхен. Единственный, кому он позволяет прикасаться к себе, единственный, в чьих сильных руках он находит тепло и недолгий покой. Тэхен сидит спиной к изголовью кровати, подняв одну ногу и верным псом наблюдая за Чонгуком, корчащимся в непрерывной ломке. И сжирает себя заживо мыслями, что ничем помочь не может. О худших исходах он не смеет думать, лишь оттягивая неизбежное. У Чонгука головокружение каждый час, не затихающее после обезболивающих и успокоительных, тошнота, мешающая есть, выходящая наружу желудочным соком, когда он вновь сидит на полу в ванной, пока Тэхен убирает с его лба влажные волосы и помогает умыться. У Чонгука темные круги под красивыми глазами, похудевшие слабые ноги, руки и запястья, потухший безумный взгляд, севший из-за вечных криков тихий голос, молящий лишь об ангельской пыли — наркотике, доведшим его до невозврата. В любом обличии для Тэхена он — самое прекрасное искусство в бесподобном его воплощении. — Почему он не уходит? — шепчет несвязно омега, замирая на пару секунд и умоляюще глядя на него. — Я слышу, как он читает мне Сайге: «Скажи, сколько новых весен тебе осталось встречать?» Альфа сжимает кулаки, во взгляде его дьяволы вырывают органы самураю, к которому подобраться не может, пока обнимает Чонгука долгими бессонными ночами, веря в его скорое исцеление. Как сейчас, прижимая его к своей груди и ласково поглаживая по спутанным кудрявым волосам, и сломленно смотря на такого же разбитого Чимина, который сидит в уголке комнаты и не смеет свести взгляда с любимого брата. — С ним всегда приходит Хенвон и ухмыляется мне кровавыми губами, обещая, что мы скоро встретимся, — как обычным рассказом делится Чонгук, по-детски посматривая на молчаливого Тэхена, уходящего в низину с каждым похожим изо дня в день словом. — А еще маленький Сонхва, лежит на мне так же, как я сейчас на тебе, плача, что очень хочет жить, — шепчет он, с грустью поджимая губы и вырисовывая на его черной футболке узоры. Тэхен острожно подносит его холодные пальцы к своим горячим губам и поочередно целует, согревая их. Он оглаживает большой ладонью его мягкие пухлые щеки, наслаждаясь минутным спокойствием и иллюзиями, что все былое — жестокий сон, от которого вскоре очнется. С Чонгуком под боком, болеющим по нему, а не дозе.***
Falling — Jk(cover)
Йеско рассекает пустые улицы серого Сеула, погруженного в искусственные света. Чернильное небо с россыпью мигающих созвездий, окруживших мреющую голубую луну, висит над крышами высоких домов непосильным бременем. Телефон разрывается от перебойных звонков, гулким эхом отдающихся в сознании знамением не успеть. Снова. Промаха больше себе не простит. Тэхен выдавливает из тачки весь бензин, гоня к единственному месту, куда мог пойти Чонгук. Почуявший свободу и убежавший при первой же возможности, когда он поехал на неотложную передачу товара, надеясь столкнуться с японцами и перерезать им глотки. Самурай, чьи органы хотел самолично вырвать, скрылся и не собирался показываться, пока сам не захочет. Излюбленный детством и прошедшими видениями, прожитыми касаниями, объятиями и поцелуями обрыв встретил его холодным ветром, колышущим твердые листья пальм и качели, пусто раскачивавшиеся из стороны в сторону. Темно-лазурное море мурлыкало белыми пышными приливами, ласкающими золотистый песок. На пустынном берегу в легкой свободной пижаме сидел Чонгук, соединив руки перед собой и раскачивая их. Тэхен тяжело сглотнул, высматривая в черни лишь свою кроткую, раненую лань, спрятавшуюся в любимых дюнах. Его дразнящий мираж, его последнее сердцебиение, его маленькая обитель. Тэхен по нему невыносимо болен. Нещадно, бесповоротно, без наркоза. Он несмелыми шагами приближался к нему, сжимая кулаки в порыве обнять его до хруста в позвонках и больше никогда не отпускать. Мысли, правильные и необходимые, дробили его кости. Альфа присел рядом с ним на ледяной песок, осторожно коснувшись его щеки, похоронив себя в его улыбке, такой живой и забытой. Чонгук сиял, затмевая небосвод, не сумев сдержать слез и протягивая к нему сцепленные руки, на которых укачивал младенца. Любовно, трепетно, до рези в ребрах. Тэхена, который никого не видел. — Смотри, любимый, — его розовые губы вновь тронула улыбка, в его бездонных глазах — гибель и воскрешение Тэхена. — Это наш маленький ребенок, — прошептал Чонгук, мягко оглаживая невидимые щечки омеги и поправляя теплое одеяло, в которое заботливо его закутал. Альфа смотрит и в сотый раз за последние дни хочет выколоть себе глаза, в уголке их — беспощадная влага. Он испытания таким Чонгуком больше не выдерживает. — Возьми его на руки, — попросил омега, аккуратно, как никогда до и после передавая в его ладони невесомую ношу. Тэхен сжал челюсть и задрал голову к беспощадному небу, смаргивая предательскую соль. Он вздрогнул, когда искусанные, но самые родные губы прошлись по его скуле, засыпав своей улыбкой прощальной землей. — Ты ведь любишь его, правда? — с надеждой спросил Чонгук, будто бы хотел сбежать после ответа. Тэхен яростно закивал, боясь упустить малейший миг рядом с ним, ускользающим из его цепкой хватки, не слушающим его мольбы остаться, убивающим его без орудий прямо сейчас. Своими невыносимо черными глазами — его вечным надгробием. — Пойдем со мной, мое маленькое все, — выдохнул Тэхен и приобнял его, хоть и Чонгук никогда не узнает, из-за кого он впервые сломался насовсем. Он прижимал его к себе, самое дорогое изувеченному сердцу сокровище, целуя в прохладный лоб, щеки и губы, сцепляя пальцы и ведя верх по скалам к нагретой, ожидающей их тачке. А печали его щедрые горсти унесут мирные приливы.***
Бездушный рассвет разгорался над широким кругом белого здания, у входных дверей которого стояли санитары в темно-зеленых формах, шапках и белых масках. На парковке, огражденной клумбами без единой розы, резко затормозил йеско, выпустив клубы сизого дыма из шин. Следом за ним остановился темный мерс, который отданный всецело Чонгуку Тэхен не заметил, прижимая к себе омегу и ведя к ожидающим их своим людям. Вокруг психиатрической больницы выстроились бойцы, обязанные охранять ее до момента, пока Чонгук не выйдет из нее, сколько бы времени это ни заняло. Прямо в объятия Тэхена, самым преданным зверем поклявшийся беречь его. — Зачем мы пришли сюда? — по-детски спросил омега, большими влажными глазами осматриваясь вокруг, замечая отца, держащегося из последних сил и обнимая заплаканного Джина, смотрящего прямо в его пропащую душу. Он впился умоляющим невинным взглядом в альфу, надрывая в глотку в криках и слезах, когда его бережно отпустили и передали санитарам: — Нет, Тэхен, нет! Его горький плач разорвал грудную клетку альфы, его мольбы заложили уши, мантрой обещавшие крутиться, его протянутые бледные пальцы ранили его дрожью. Его последние объятия отпечатались под ключицами клеймом, мучавшим проведенные без него дни. «Пожалуйста, Тэхен...», — на бесконечном репите, падая на землю и сдирая колени в кровь, сильными чужими руками поднятый — в могильный холод пустых палат. — Тэхен! — сломленным воплем, рыданием, затуманившим зрение, шепотом треснутых с его любимым именем губ. Мы с тобой — живучие звери, а души наши болят от бесконечных потерь.