Дети Баларат

      1.       Каждый день начинается с солнца.       Эндас из клана Чарма Великого Дома Дагот, Эндас из клана Темери Великого Дома Телванни каждое утро смотрит солнцу в глаза: его собственные давно обучены выносить яркий свет - и подстраиваться под самую непроницаемую тьму.       Мудрецы одних народов считают первоэлементом огонь; другие называют свет; Эндасу кажется, что не правы ни одни, ни другие. Элементы могут быть какими угодно, но если они не вступают в реакцию... какой в них смысл? Живые молчат, но духи отвечают почти всегда, и некоторые чаще других.       Под ступенями южной лестницы живет дух раба, умершего при ее постройке. Он очень скромный, но иногда любит поворчать.       В бусинах и костях, что Эндас насобирал в самых разных местах или получил в подарок от тех, кто решался задавать ему вопросы в Ночь Предков, живут простые меры - или непростые - те, кто прожили жизнь и видели многое. С ними очень интересно говорить, хотя большинство капризны и требуют взамен то жертву, то впечатление, то услугу. Единственное, чего Эндас почти никогда не даёт им - своё тело. Он не уверен, что те достаточно понимают, какое зло могут совершить, получив взаймы плоть Печати.       Дух Хеласта Темери не живет в каком-то особенном месте - или весь Когорун стал телом привязки его посмертной души. Он приходит, когда хочет, говорит, что пожелает, но чаще всего присылает сны - и от них Эндас подолгу болеет, потому что все они о далёком будущем.       В них достаточно яда. В них двемеры исчезают, империя людей захватывает Велотиид, в них восходят и падают в океан крови Луна и Звезда, в них Золотая Маска распространяет чуму и мор, а потом живые боги умирают, и даэдра становятся смертными, и сам Нирн оказывается расколот и пожран Нумидиумом, который есть посмертная душа всех двемери.       Эндас не желает видеть этих снов, но мертвецам нет дела до желаний проводника. Большинству из них не с кем больше разговаривать, и они стучатся в ту единственную дверь, что хоть чуть приоткрыта.       Помогая бальзамировщикам или скитаясь по гробницам, Эндас размышляет о том,  сколько проживет сам, но ответа у него нет. О ком угодно он может раскинуть кости или карты - но не о себе. Те просто молчат и выдают чепуху - конечно, он же уже вычеркнут отовсюду... но всё ещё дышит, верно?       Эндас общается с духами предков - каждый день.       Болтает с ними, спрашивает про болезни меров, которые проходят мимо него и про то, как стоило бы лечить их и от чего эти болезни возникают; спрашивает и о страхах, которыми больны все живущие, и о видах боли, что могут разбивать не только тело, но и душу. Духи словоохотливы, потому что когда-то принадлежали вполне живым мерам.       Посмертие скучно и холодно - ведь не остается ничего, кроме самого себя и будущего забвения или рождения заново.       В день, когда Эндас откровенно болтает - как кажется посторонним, сам с собой, а на деле с собственной бабкой - он узнает, что Ирет беременна.       Новость дурная, и настроение у Эндаса резко портится, и портится еще сильнее, когда бабка добавляет: сама Ирет ещё не поняла, слишком много испытывает на себе зелий, как и Морвин, а вытравливать скоро будет поздно.       - Что я должен делать?!.. - изумляется он.       Женщины меров, искусные в магии, редко попадают в подобное положение. Есть сотни способов регулировать зачатие, желанное или нежеланное, и большинство проблем связано скорее с тем, чтобы ребёнок был. Эндас допытывается подробностей; он боится за Ирет, но ещё он перенял у Гилвота слишком много. Он хотел бы лечить, а не пытать; возвращать здоровье, а не бальзамировать трупы.       Духи лишь повторяют ему слова проклятья Баларат: кровь будет тянуться к крови, пока не прольется на землю...       Уже вечер, и Эндас сворачивается спать на самом пороге спальни сестры, чтобы отворяя дверь утром, она точно не упустила его… но слышит вещи, которых не хочет слышать, и потому ложится поодаль.       Утром Ирет проходит мимо - со служанками и рабынями, и Эндас всё вьется вокруг - не при них же говорить? Несмотря на объяснения, ему удивительно, как такая хорошая колдунья не_видит, но всё бывает впервые. Настолько крупные ошибки - тоже.       Эндас дожидается момента, когда Ирет остается одна - терпеть не может, когда её беспокоят в кабинете при проверке счетов.       Эндас забирается в окно. Подходит слегка боком; Ирет, конечно, отвлекается; смотрит в бумаги, но Эндас понимает, что её внимание полностью принадлежит ему.       У Ирет белеют костяшки пальцев, когда он договаривает то, что должен, и ныряет обратно в окно.       Слышен запах гари.       Эндас долго сидит на крыше, прислушиваясь к ауре сестры - хотел бы обнять её, утешить, помочь, но ему дозволяется лишь разрушать. Он мог бы и разрушить… наверное.       Но всё, что остаётся - наблюдать.       2.       Получив обруч наследника, Морвин меняется.       Тейран теперь не отпускает его от себя; одетый в чёрное, Морвин тенью следует за ур-Даготом, улавливая тайную науку, усваивая эманации Песни так близко, как только может.       Ирет должна сообщить ему новость, должна поговорить, но до Морвина попросту невозможно добраться. Он выглядит так же холодно и отрешённо, как отец, не замечает направленных взглядов, осунулся и побледнел.       Понимая, что теряет хватку, терпение, спокойствие, лицо, Ирет старается погрузиться в дела Цитадели - торговые операции, снабжение, ремонт стен, выплаты гарнизону, проблемы окружающих поселений, дань с подчиненных племен - но любая брешь в расписании возвращает её мысли к Сунгте, пропавшему в горах, и к тому, что все зелья, что она пьёт, не приносят эффекта. Она травит себя так, что иногда едва может ходить, но ни один известный способ не работает.       Остался только Ворин. Ей не хочется видеть Ворина после того вечера; его отказ всё ещё обжигает стыдом, возможно потому, что он кругом прав.       Ворин, как обычно по вечерам, в своей мастерской - и приходится стучать трижды прежде, чем он открывает дверь в своё царство ненормального порядка и изысканной, чудовищной аккуратности. Кажется, даже копоть от алхимических экспериментов ложится по строго заданной схеме.       Ирет меряет шагами комнату - мягкие туфли, мягкий ковёр, неслышные шаги, а ей нравится, когда каблуки сапог ударяют в паркет.       - Ты и сама сможешь сделать нужное зелье, - говорит Ворин, выслушав её. - Что ты хочешь от меня?       - Зелья не помогают. Мне осталось только пить кислоту. Или просить кого-то из вас взять нож. Ты сделаешь это для меня?       - Это ребенок с кровью кин, Ирет. Боюсь, даже я сделаю только хуже.       - Что же, нет никакой возможности прекратить это?!       - Я бы обратился к тому, кто принес тебе эту новость. Его способности к магии крови воистину удивительны. Подобное мог бы сделать и кена Гилвот, но ты вряд ли захочешь говорить с ним… раз пришла ко мне.       Ирет морщится.       - Мне иногда кажется, что ты машина, Ворин. Редкая, убедительная, но даже анимункули наших соседей куда больше меры, чем ты. Кто дал Эндасу маску?       - Нет, я не скажу это вслух.       - Ворин, какую игру ты затеял?       - Всего лишь ту, где у Дома Дагот есть шанс выжить. Не только завтра и послезавтра, но в долгой перспективе. Мне нечем тебе помочь. И… кстати, забыл сказать… Отец желает тебя видеть. Завтра, в утренние часы, когда медитирует. Думаю, что он всё знает.       - Откуда бы?       - Не забывай, кто он. Ур-Дагот видит и тебя, и меня, и многое вокруг. Кто мы такие, чтобы противиться его воле?       Усмешка Ворина даёт понять, что он думает на самом деле, и Ирет не по себе. Она не способна просчитать его дальнейшие действия; она и свои-то уже предположить не может.       Уходя, она нарочно оставляет на ковре выжженные следы.       3.       Отец и правда ждёт её в саду.       Всю ночь она пыталась найти Эндаса - но тот, как назло, куда-то запропастился, и даже Зов не дал никакого эффекта - Эндас единственный из всех умеет закрывать разум наглухо.       Тейран один. Аура его мощи свернута, и он кажется таким же спокойным и отсутствующим, как и камень, на котором сидит.       Ему около трёхсот лет, но выглядит он не старше своих сыновей.       - Ворин сказал, что мне следует прийти, - Ирет усаживается прямо в песок перед ним, и платье напитывается рыжей пылью, словно ржавчиной. - О чем ты хотел говорить? Цитадель крепка, и все наши дела в порядке.         - Ты ищешь определённой помощи, дочь. Тебе стоило придти ко мне самой.       Злость вспыхивает, словно сухое сено от искры.       Ирет стискивает кулаки, стараясь отвлечься на боль от когтей, входящих в кожу. Жар и гнев захлёстывают её - и многое в них уже не только от неё самой.       Да, она делала сейчас всё, чтобы… чтобы избавиться, но лишь из страха перед тем, что за кара может обрушиться на них с Морвином и что за чудовище может произвести на свет её лоно. Тейран предлагает свои услуги? С чего бы?       - Почему мы должны были сражаться с этим одни? Почему ты никогда не давал ни единой подсказки? - Ирет чувствует, что срывается.       Нельзя так сразу. Нельзя впрыскивать в свои слова больше яда, чем нужно. Почему держать лицо выходило со всеми, кроме…       - Ур-Дагот желает получить себе сильнейшего из вас. Я не мог вмешиваться.       - Неужели ты лишь сосуд для чьих-то прошлых ошибок? Отец, я…       Ирет замолкает, понимая, что не хочет больше называть это существо своим отцом. Вдыхает и выдыхает, пытаясь заставить себя родить иней. Холод. Остудить…       - Скажи мне, Тейран, где труп моей матери, Баларат, Дикой Ведьмы? Что ты сделал с ним? Молчишь... вот и я буду молчать. И ты тоже - обо всём, что я делаю. Потому что у тебя нет права осуждать меня или кого-то из нас.       - Никто не поверит тому, что ты скажешь, если ур-Дагот не захочет этого.       - А зачем бы мне рассказывать, ведь Консулу нужна послушная дочь? И я буду послушной. Мы можем договориться.       - Тебе стоит думать о том, как снять проклятье, а не как растравливать его и загонять глубже! Хочешь повторить судьбу Тиа?       - Ты сам заставил Тиа сгнить в темноте. Тейран, что у тебя вместо сердца?       - Многое сокрыто от тебя, и многое ищет свой срок.        - Хватит этого пустословия. Хватит с меня! - кричит Ирет.       Выхода у неё нет.       Она хотела бы быть мудрее. Или счастливее. Или сильнее. Или сдержаннее. Но выхода и правда нет - только схватиться с отцом один-на-один.       И пока она бьется с Тейраном, то чувствует - победа вероятна. В удары и всплески энергии она вкладывает всю ненависть и боль, всё отвращение к молчанию и тайнам Когоруна, всю любовь, которую ей некуда тратить, весь яд, в который превратились закрытые от света чувства.       И когда она почти на пике силы, ур-Дагот раскрывает свою мощь.       Тьма и боль поглощают Ирет.       Это похоже на волну звуков разной вибрации, разрывающих тело, или на дрожание земли, или на умноженное во сто крат ощущение при переходе в портал Обливиона.       Ур-Дагот говорит.       Ур-Дагот говорит о том, что такое Дом Дагот.       Ирет дрожит, ощущая набат в висках, ощущая, как тело покидают кровь, и слёзы, и прочие жидкости, бесконтрольно и унизительно: вибрации ЕГО невыносимы. Когда ОН оставляет отца, Тейран просто сидит на троне, смотря в точку, а Ирет корчится рядом. Рыдает, обнимая его ноги - не потому, что хочет, а потому, что цепляться больше не за что, и встать она не может. Тейран рассеянно гладит её по голове.       Зовёт слуг.       Молчаливые рабыни уводят Ирет под руки. Отчищают всё.       Им отдан приказ заточить Ирет в башню, в которой умерла Тиа.       Она проиграла - сорвав с себя лицо лжи вместе с любыми иными лицами.       Тейран сидит долго, начиная напоминать статую. Грезит, пока луч рассветного солнца из стрельчатого окна не падает на его лоб и скулы, обжигая глаза.       Уже около года он знает, от чьей руки умрёт.