Дети Баларат

      1.       Для Даготов, не особенно-то усердствующих в благочестии, храм Мефалы, стоящий на полпути между Когоруном и Фаласмарионом - одно из немногих мест, не утративших популярности. На пять дней, когда близнецы проходят посвящение Наследия, храм закрыт, и лишь передний дворик со статуей Прядильщицы доступен поклоняющимся даэдра.       Сюда приходят просить. Молиться. Думать. Заключать браки, иногда.       Сюда же должны явиться юноши и девушки клана Чарма Дагот на пороге совершеннолетия Наследия, чтобы получить право выбирать себе партнеров для любви и заводить супругов, наложников, наложниц и детей.       Морвин и Ирет приходят как положено, с пустыми руками и в белой траурной одежде, поскольку на пороге храма их старые личности умрут - а новые возродятся из пепла через пять дней, уже знающие все премудрости, что необходимы.       Иные кланы дома Дагот проходят посвящения такого цикла иначе; мистерии Мефалы необязательны для них.       2.       Первая ночь - лишь медитация и сосредоточение.       Это положено делать в одиночестве, но дети Баларат всюду находят друг друга, даже здесь, в мрачном и строгом храме, где жрецы разводят их в мужское и женское крыло и оставляют в тишине для молитвы.       Им не понять, что для близнецов в такие моменты одиночество - не лучший советчик.       Сбегают они одновременно - и встречаются в покоях за огромной статуей Прядильщицы, равнодушно-внимательной и неизмеримо коварной.       Там пусто, если не считать каменного алтаря или ложа, на котором иногда помещают дары или проводят загадочные обряды, смысл которых близнецам еще не ясен. Морвин и Ирет просто забираются туда, спасаясь от сырого камня пола - чем выше, тем суше и теплее. Приходится лечь рядом и обняться, чтобы не было так холодно.       Они уже не дети и не подростки, у них есть лица, и сегодня те не одеты огнем или водой, но лишь воздухом, проницаемым и полным пепла. Но иногда близнецам хочется вести себя так, словно прошлое ещё хоть как-то живо. Слишком редки их настоящие встречи и слишком необходимы, чтобы не начать подозревать весь мир в обмане.       - Ты помнишь сад, в котором она учила нас иллюзии? - тихо спрашивает Ирет.       Как всегда, они говорят о той, предательство которой даже спустя долгие годы не могут простить. Обычай суров, да… но она могла сделать и иной выбор.       Только шёпотом можно говорить о Дикой Ведьме, и только шёпотом - отвечать.       - Когда отец приказал срыть сад, я призвал им атронаха в помощь. Знаешь, сестрица... Я ненавижу её.       - Я знаю, милый, я знаю, - улыбается в темноте Ирет, гладя его ладони. - И я скучаю по ней. По отцу, который говорил с нами, а не проходил мимо…       - И его я тоже ненавижу. Я когда-нибудь стану Консулом, - глаза Морина ловят блики, сверкают.       - Сунгта хочет тебя убить не меньше. И меня заодно. И даже Ворина.       - Будет ли умным натравить его на Печать? Он не выносит Эндаса.       - Сунгта не будет жить, как Эндас, если убьёт его и займет место мертвеца. Сунгта…  уйдёт в горы. Вернется с двемерами и все равно получит своё, а тебя скормит кагути. Он… так переменился. Ты помнишь, как он катал нас на той большой осе, что Дрес подарили ему на наречение? С золотыми лапами. А потом зарубил её, когда та чуть-чуть забрызгала мне кислотой платье… Сунгта… по нему я тоже скучаю. По тому, каким он был.       Морвин молчит, лишь изучает кончиками пальцев её сложную причёску - ленты, жемчуг, самоцветы, несколько ярусов…       - Что если она и правда убила нас всех тогда, Ирет? А всё это нам только кажется, пока мы не упали. Говорят, время сжимается, когда умираешь.       - Нет, Мойре. Мы живы. Когда-нибудь я попрошу Эндаса выкурить со мной лиановой золы, и спрошу его, как мы умрём, братец, но не сегодня.       Они молчат.       В святилище холодно, и факел, что принес Морвин, догорает.       Он наконец оставляет головной убор в покое и трогает лицо сестры.       - Как, ты думаешь, это будет - то, что завтра?       - Нас проводят во внутренний храм, и Трое увидят, что мы готовы, и их жрецы подтвердят это действием. Они… они вроде должны это уметь и… знать, что делают. Знаешь, Морвин, ни к чему я не готова. У тебя был… кто-то?       Морвин не отвечает довольно долго. Потом сдавленно хмыкает. Кончики пальцев и загнутых когтей двигаются по коже Ирет, не оставляя ничего, кроме желания повторения.       - Нет.       - И у меня нет. И я никого не хочу. Мне противно. Я не люблю касаться других.       - Меня касаешься.       - Тебя - да.       Они лежат прямо-прямо, хоть и обнявшись, полностью одетые; стоит подняться, даже сложные прически едва ли будут тронуты.       Морвин слушает, как сестра дышит. Ирет слушает его сердце. Двинуться нельзя - движения будят ложь и правду, перемешанные, словно вода с песком и осколками.       Все считают связь близнецов слишком тесной и подозрительной, но не мешают им, так как упрекнуть их не в чем.       “Во имя Троих, только пока”, - невесело думает Ирет, и злость охватывает её.       - Мойре, я могу просить тебя? - голос у неё неверен, как пламя единственного факела, подрагивающее на сквозняке. - Поцелуй меня ты. Пусть ты будешь первым. Я боюсь.       Тот снова не отвечает - долго, так долго - а потом неловко тянется вперед, касается губ сестры своими. Ему кажется, это недопустимо и недолжно, но когда Ирет приоткрывает рот, касается языком, что-то отключает сомнения.       Он не считает минут, перестает понимать, где вообще находится, может ли делать что-то еще. Он никогда не переживал ничего подобного, и сама кровь у него болит, сворачиваясь от жара, от неведомого, распаляющего, желанного...       Ирет сама мягко отстраняет его через какое-то время.       В глазах у Морвина тоска и огонь, он пробует притянуть сестру к себе снова, но она отрицательно качает головой. Морвин только сжимает руку на её предплечье, скалится в неверном и скудном свете.       Тихо стонет сквозь зубы.       Заходить дальше нельзя. Что вообще на них нашло?.. Скоро заутреня.       Когда брат уходит, Ирет гладит примятую алтарную ткань, всё ещё хранящую тепло и терпкий древесный запах его притираний. Царапает камень под нею, слушая звук.       Нужно идти.       Жрецы не будут рады, если поймут, что близнецы нарушили обычай и виделись здесь.       Следующий день нужно будет как-то пережить. Ирет склоняется перед статуей и просит Госпожу о защите - ей страшно и горько.       Ей не хочется восходить на эту ступень.       3.       В полдень следующих суток Ирет сидит, украшенная священными татуировками хной. На ней одежды женщины и волосы убраны уже как у той, что знает себя.       Головы она не поднимает - смотрит в точку на полу.       Морвин ходит из угла в угол. Сейчас им дозволено разговаривать, но не очень долго.       - И…       - Я не смог, - глухо говорит Морвин. – Не смог. Не вышло. Жрец попытался обучить меня, но потерпел поражение. И рабыня не была виновата. Но я их обоих… Ирет, что со мной творится? Я убил их. Вышел из себя и швырялся заклинаниями, как какой-то жалкий н’вах, как глупец, не умеющий удерживать порывов. Скорее всего, будет скандал, мне придётся как-то извиняться…       - Боль и неудача не должны оставаться безнаказанными, - шепчет Ирет. -  Вы были одни?       - Гилвот… знает всё. Он сказал, что этого и боялся. Может, он прикроет меня. Ирет, какой… какая позорная глупость. Только бы не узнал Сунгта!       - Чего именно боялся дядя?       Морвин молчит.       Ирет медленно поднимает голову, изгибая тонкую, грациозную шею. Встаёт, придерживая непривычные ещё длинные полы мантии, спускается к нему. Обнимает, гладит по непослушным чуть волнистым волосам.       Прижимает пальцем ямочку над верхней губой.       - Ирет, - голос брата неожиданно напряжён. – Пожалуйста, отойди. Если ты решила мне доказать, что я не… смог по случайности… то я знаю!       Та и не думает. С чего бы?.. Ей хочется утешить Морвина и… и побыть ещё рядом. Он такой твёрдый, высокий и… совсем не похож на жреца, об одной мысли о котором её передёргивает.       Ей тошно и больно, даже физически, от того как всё было, хотя это не должно проходить так. Что-то чудовищно неверно, и сами темные стены с фресками словно кричат об этом.         Морвин вдруг берёт её за плечи и едва ли не отталкивает.       Выражение его лица  жутко – это ужас пополам с изумлением.       - Не трогай меня!.. О Прядильщица, жестока же ты… Гилвот был прав…       - Да в чём?       До неё начинает доходить. Вернее, дошло до неё давно, но теперь не остаётся возможностей для отрицания. И когда Морвин рассказывает, Ирет не знает, смеяться, плакать или кричать, потому она просто стискивает руки, впиваясь когтями в собственные ладони. Боль не особенно отрезвляет.       Баларат позаботилась о том, что если не сможет убить детей Тейрана, то по крайней мере обрежет им возможность продолжить род дальше. Кровь Даготов и кровь Темери тянутся друг к другу, этого не отнять. Нужно дождаться, пока Ворин подрастёт и узнать точно, но суть уже отлично ясна… Проклятье хитро и достойно Телванни.       Дети Баларат не могут желать никого, кроме друг друга, и зачать иначе, чем друг от друга, но потомков своих обречены ненавидеть. Кровь ис-Темери отныне заперта внутри себя самой, пожирая кровь Тейрана. Эндас, оставленный в живых, лишь усилил эффект.       Ирет хотелось бы верить, что это не так, но ответ она знает.       - Есть ли лекарство, Морвин?       - Гилвот говорит, что ему это неизвестно. Но мы не должны поддаваться, сестра моя.       - Не должны? Но что же нам делать? А если кто-то узнает?       - Ты привычна сохранять лицо. И я тоже. Мы должны, ради клана, принять все последствия за счёт себя самих.       - Клан - превыше всего, - скалится Ирет, и Морвин даже не скрываясь стонет, потому что она прекрасна в этот момент.       Они одни здесь, и оба должны были пройти через посвящение плоти.       С Ирет бы у него всё получилось как нельзя лучше.         Но это святотатство и ложь.         Ирет не хочет открывать ему разум, но Морвин ощущает эхо её чувств всегда. Он хотел бы разрушить весь Храм за то, каким стыдом её окатывает при мысли о том, что должно было стать праздником; даже собственная неудача и срыв отступают на задний план. Что там скрывать, кроме неловких попыток и ещё более мерзких и унизительных способов замаскировать неудачу.       4.       Утро они встречают в предназначенных для них комнатах. Ирет ждёт, пока Морвин проходит весь ритуал до конца. Гилвот попросту поит племянника настойкой, от которой мужскую силу обретёт даже труп, и Морвин прекрасно справляется со всеми частями мистерии, где предстаёт как Боэта-мужчина и Боэта-женщина; как Мефала-Дарующая и Мефала-Забирающая.       Да приветствует Дом Дагот Морвина и Ирет, отныне имеющих наследие и носящих истинно-алое.       Лица их бледны, но осанка идеальна.       Морвин помнит, что его мать всегда ходила так же прямо и так же ровно, и руки ее были так же ухоженны, длинны и бледны, как его собственные. О тонких пальцах Ирет он думать не хочет, не хочет вообще думать об Ирет, но прикажи мозгу забыть некий предмет, и будешь только его и представлять внутренним взором.       Всегда.       Почти каждую минуту.       Посвящение должно было отдалить их, но что бы близнецы ни делали, всё равно оказываются рядом. Пусть и через огромную стену.