Вздымает ветер расшитые юбки-пламя
Взбрасывает их вверх, шуршащие крылья шалков,
Шелестит, нашёптывает - о, он знает
Все тени, все шорохи, все сумерки, все секреты
Что на дне девичьего сердца -
Да с собой унесёт.
1. Нет способа разозлить наставника Ралоса сильнее, чем забраться на самую верхушку смотровой башни крепости Бзанц-Алефет. Ирет сидит там с тех пор, как солнце поднялось в зенит, и всё её существо преисполнено ликования. Ветер, холодный и суровый на такой высоте, треплет алые ленты на маленьком подростковом доспехе, положенном единственной дочери главы клана Дагот, растрёпывает туго заплетённые чёрные волосы. Ирет сбежала с тренировки, только услышав задание: найти то, что на виду у всех, и сделать то, на что у других не хватит духу. Даже воины Бзантц сидят внизу, в "гнезде". На самую верхушку острого шпиля не залезет ни один двемер, но именно там полощется знамя крепости - значит, кто-то один всё-таки забирался, и в целом задача одолима. - Что ты делаешь тут, во имя Боэты! - Ирет оборачивается и смотрит, как её брат Морвин не особенно грациозно левитирует - дёргаясь в воздухе - и шлёпается на узкое окружье крыши. – Сюда нельзя! Увидят нас – головы снимут… - Не будь трусом, Мойре! Отсюда отличный вид. И двемеры слепые, как квам-личинки, если ходить над ними. Смотрят только вниз. Как братец Сунгта, когда думает! Морвин бы что-нибудь ответил, да их замечают: приходится в срочном порядке всё-таки отдирать от шпиля мерзостный кусок ткани, скатывать в рулон и давать дёру. Два никс-вола ждут брата и сестру Даготов в грибной рощице неподалёку от стены, с которой оба слетают кубарем, и если бы не подставленная Ирет “подушка” из щитовых чар, дело бы не обошлось без сломанных конечностей. Ездить на никс-волах - то ещё удовольствие. Пока они бегут, удерживаться ещё можно, но если заставить их прыгать… лишь отчаянные смельчаки, или меры с действительно хорошим запасом удачи, или меры с ужасающе малым умом заставляют никс-волов _прыгать_, когда сидят в седле. Ирет, наверное, принадлежит к первым двум категориям, но Морвин записывает сестру в последнюю, когда, вцепившись в специальные петли, то взмывает в небо, то стремительно несётся к земле, и снова, и снова, и снова, стараясь не расстаться с содержимым желудка… ...никакая погоня не страшна, но лучше бы уже догнали, чем всё это. Ирет же хохочет и визжит от радости. За это Морвин её и любит. Любит за ощущение жизни, за дикость и за умение найти приключений им всем на головы. Ирет - его собственное солнце, ярче, чем то, что в небе. Отец - далеко, младший брат, Ворин, слишком юн и замкнут, а с Ирет они близнецы - и никогда Морвин ни на что не променяет сестру, потому что доверять сыну Консула больше некому да и незачем. 2. Когда они добираются до стен внешней крепости Когоруна, Нерушимого Оплота, Ирет предлагает сделать привал, привести себя в порядок, и лишь потом являться к наставнику Ралосу - предъявлять трофей. Помогая ей спешиться, Морвин ловит сестру в объятья и прижимает к себе теснее, чем стоит. Он не может перестать бояться за неё, с… с того момента, как мать напала на них, всех троих. Морвин и правда ничего не может с этим поделать. Если что-то случится с Ирет, он потеряет солнце, верно? А что такое мир без солнца? Лишь пустошь, умирающая медленно от мороза и жестокости. Знакомый запах волос, прогретых солнцем, знакомое тепло обдают таким валом эмоций, что Морвин не сразу отпускает её - стоит, как дурак, вжавшись лицом в чёрные растрёпанные пряди и дыша. Морвин никогда не был сентиментален, но иногда на него находит. Сочетание никсовой вони, солнца, разгорячённой после скачки крови... - Эй, братец, что это с тобой?.. Как объяснить, что?.. Морвин помнит, как три года назад их мать, Баларат из клана ис-Темери, что входит в союз Телванни, Баларат “Дикая Ведьма”, стройная и прекрасная, словно даэдра, вошла на площадку для тренировок, дождавшись момента, когда наставник Ралос отлучился для того, чтобы принести новые мишени. Мать всегда была красива и величественна, и полна чар, и Тейран гордился детьми, что она родила, ничуть не меньше, чем старшим сыном от первого брака. Морвин помнит: им с Ирет было тринадцать, Ворину - десять, Сунгте, что находился в походе с отцом, почти тридцать, а Эндаса еще не существовало. Баларат ис-Темери редко выходила к детям просто так, но они были рады её видеть - пока не заметили алые тени на лице матери и нити чар, тянущиеся от рук… Морвин помнит, как на рефлексах, вбитых уже наставником Ралосом, не веря, что делает то, что делает, бросился вперёд, выставляя щиты. Как Ирет, тоже едва соображая - но веря брату, - подкрепила его чары своими. У близнецов это всегда получалось очень хорошо - плести одно на двоих колдовство. Они никак не могли поверить в серьёзность дела, пока не ощутили силу первого удара. Баларат действовала скупо, сухо, деловито, исполняя приказ своего клана: не оставить потомства Тейрана в живых. Преданность дому мужа никогда не будет выше преданности дому брата. Это закон. Обычай. Сама суть жизни. Кто в праве судить? Темери и Даготы были друзьями. Теперь перестали, и обе стороны готовы принять последствия. Можно ослушаться и потерять честь; без чести не живут долго. Баларат выбрала себя саму. Морвин помнит, как малолетний Ворин единственным из них решился контратаковать, смело и сильно, как маленькое рассерженное животное, и может быть, только неровный бич его огня и спас всех, полоснув мать по рукам и сбив чары. Наставник Ралос уже бежал к площадке; наставник Гилвот читал заклинание перемещения. Баларат же смотрела в исполненные ужаса глаза своих детей, уча их последней истине: не верить. Огонь Ворина она поймала, рикошетом вернула сыну в руку и тот закричал, зло сжимая дымящееся запястье, уворачиваясь от её собственного дыхания пламени. Швырнула Ирет вспышку в глаза, поймала Морвина за шею. Морвин помнит, как сделал что-то, от чего его собственный поток сырой магии ударил Баларат; та отлетела, хлестнув сына электричеством, высосанным из его же следующего заклятья. Морвин помнит, как открылся портал и появился Тейран, накрывая Безмолвием весь Когорун. Безмолвие - сила ур-Дагота, Пустота Чармы, опьяняюще-страшная, тяжёлая, как смерть. Тогда Морвин видел не только отца и не только Консула; он видел - тьму ур-Дагота, способного выпить дыхание целой крепости, заставить замереть пульс всех, кто двигался к нему или от него. Это - тайна и сила клана. Нечестивый и умалчиваемый дар даэдра. Морвин помнит, как они стояли - мать и отец, черное и красное, и как Баларат улыбалась мужу, чьих длинных пальцев с когтями вполне хватило, чтобы даже не свернуть ей шею, а медленно выдавить жизнь из её горла. Морвин помнит, что слышал их диалог через унаследованную способность мысленного Зова - все трое слышали и никогда не говорили об этом. - Почему, Балаи? - спрашивал Тейран. - Неужели я плохо обращался с тобой?.. Неужели не любил тебя, не заботился, не слушал советов?.. - Клан, - отвечала она, кривя синеющие губы. - Превыше всего. Морвин помнит, как мать попыталась выхватить кинжал из ножен на поясе Тейрана и как хрустнула тонкая кость её запястья. Помнит и её последние слова, сказанные не голосом, но мыслью, и оттого известные немногим: “В злой час, муж мой, ты поверил моему брату; пусть теперь твою кровь вечно тянет к моей крови, и так будет, пока она вся не прольётся на землю”. Морвин помнит многое, но оседающую в пыль женщину, ставшую лишь кучей дорогих обгорелых тряпок и мёртвой плоти, помнить не хочет. Ни пошедшее пятнами лицо, ни особенно её глаза, остекленевшие почему-то так, словно таращились именно на него. Морвин помнит её лицо и видит его каждый день в любом полированном куске металла, в любом зеркале, в воде, которую пьёт - у сестры, которую не желает отпускать от себя, поскольку знает, что тогда едва ли смог бы защитить. Он помнит и не желает помнить, и на самом деле, никогда не сможет забыть. 3. Никс-волы фыркают, издают скрежещущие, резкие звуки. Морвин всё ещё обнимает сестру и не может выпустить. Ему некому верить, кроме Ирет - и Ворина, но тот себе на уме. Они трое - не самые старшие, но законные наследники - могли бы жить в Когоруне беззаботно, но на них изо всех углов теперь смотрят тени. Морвин очень многое в своей жизни желает отправить в Обливион. Иногда ему кажется, что Когорун и есть - часть Обливиона, каким-то образом расплескавшаяся по земле, но когда Ирет так близко, страхи отступают. Ирет так… непосредственно и ярко реальна. Он осторожно водит ей пальцами по спине, перебирает расплетшиеся косицы, украдкой целует пряди. От матери когда-то пахло мускусом, морской солью и чем-то сладким, такие духи, вроде бы, делают только Телванни, и вот - оказывается, Ирет использует совсем другие, а запах похожий. Помнит она или нет? От неё самой пахнет мёдом, смолой и медью… чем старше она становится, тем меньше похожа на Баларат и больше - на себя саму, хотя нельзя не признать унаследованность черт. Но даже Морвин теперь напоминает Дикую Ведьму больше. Ирет улыбается ему, целует в лоб и отстраняется. Ей так спокойно у брата в руках, хочется постоять так подольше, обнять его за шею, тронуть губами ещё и щёку. Может и… не только щёку. У него такая ямочка у ключицы… Только вот что всё это значит? Заметив направление её взгляда, Морвин озадаченно хихикает, разом смурнеет и предпочитает пойти забраться в седло и ударить ездовое насекомое пятками. Ирет следует его примеру и весь путь хмурит брови. Несмотря на то, что они с Морвином близнецы, ей уже чуть больше известно о жизни. И вот этого вот… наверное, быть не должно. Или должно быть как-то иначе. Сложный повседневный церемониал, от которого они избавлены только на тренировках и во время медитаций, редко оставляет время на подобные контакты - и когда они случаются, то неизменно смущают и приносят узнавание-боль и странное, тянущее чувство в груди. Почему так хочется его тронуть? Почему чем дальше Морвин находится, тем сильнее болит в груди и тем страшнее? Дни, на которые он уехал с отцом в поход, тянулись, словно сотканные из одиночества и самых лакомых для Вермины страхов. Близнецы часто вместе, но не так близко. Тогда они со всей очевидностью замечают _это_ в первый раз. Тогда _это_ кажется чем-то незначительным. Ошибкой, случайностью. Но, увы, не ошибка - вернее, не их ошибка, и не может быть - их.