***
— Если бы Йосип был хоть чуток похож на Якова, будь он неладен, нам было бы худо, — Рая увлеченно месила тесто для пирогов. — Ну да, Йосип не такой как наш Яшка! И по-батюшке не просит его называть., — удивлялась Мотря, нарезая яблоки. — Я слышала, что он раньше крепаком был, да только пан Ходаковский ему вольную дал. Мол дочка Ходаковского потерялась в лесу. Всем Киевом девчонку искали. А нашел ее Йосип, в трясине. Вытащил, успокоил и домой привел. Вот пан и дал ему вольную, но с условиями. Шоб тот на него работал, и шоб даже мысли у него не было самостоятельно хозяйничать, — история от Раи восхитила Катю. Вот бы и ей, вместо того, чтобы готовить яблочные пироги, стать свободной женщиной. Путешествовать… Увидеть то, что там, за горизонтом. На кухню вошла Тамара. — Бабы, пан приказал заварить две чашки кофе и пироги на стол в гостиной ставить. Гости у нас. Панычка якась. Хитра на морду, ой… — Тамарка приложила руку к губам. Не было у нее никогда доверия к посторонним людям, а тем более к людям, приходившим без приглашения. Катя всполошилась и поставила завариваться кофе в турку. — Я отнесу. А вы, девушки, допеките пироги. Пан желал отведать их к ужину, — пропела она, и вытерев руки, стала класть на поднос свежеиспеченные пирожки с вишней.***
— Доброго дня, пани… — Григорий учтиво поцеловал руку пани Христине и пригласил сесть на софу. — Христина. Христина Поповская. Решила навестить нового хозяина этого поместья. У меня с господином Ходаковским были прекрасные деловые и дружеские отношения. Надеюсь, у нас сложится все не менее дружелюбно… и выгодно. Христина поправив темно-синее платье, расправив подол всматривалась в глаза Червинского. Точно, сам бес. Черные глаза смотрели прямо в душу, а тонкая линия губ была приподнятой в уголке, искажая ухмылкой гладко выбритое лицо, кроме усов и бакенбард. Типичный представитель знати, со своими тайнами и секретами. — Рад знакомству. Мое имя, Вы уже знаете, я полагаю. Тем не менее, Вы говорили о сотрудничестве, — Григ усмехнулся и хищно смотрел на гостью. — У меня Вы, Григорий Петрович, сможете найти все, что Ваша желает душа. От золота, серебра, антиквариата, до выгодных сделок о покупке более ценных в хозяйстве вещей: лошади, скотина, зерно, семена… — Вы купчиха. — Грубое слово. Предпочитаю, нынче модное во Франции слово — «предприниматель», — Христина хихикнула, — Цены и качество не менее дружелюбны как сама Франция. — Я думаю, мы сработаемся. Большинство полей в имении сейчас в пару. На следующий год мне понадобятся закупки семян. А также лошади. — Всенепременно, — холодный тон ни коем образом не смущал Христину. Он обычный, не может он быть насильником. Разве что искусным обольстителем и заядлым посетителем борделей, но не более. Катя медленно вошла в гостиную с подносом. Поставив его на стол, она поклонилась. — Ступай, Китти, — сказал Червинский не глядя на крепачку. Где-то глубоко внутри возрастало возмущение. — Постой, — торопливо выпалила Христина с небывалым интересом. Зачем она это сделала? Она знала, но нельзя говорить Григорию об истинной причине ее визита, — Китти… Верно ведь? Знаете что, Григорий Петрович, в презент я готова преподнести Вам нечто особенное. Ваша горничная меня вдохновила на доброе дело. Я дарю Вам самые дорогие ткани из Османской Империи. Пусть Китти завтра приедет ко мне в лавку и заберет. Не сомневаюсь, у нее отличный вкус. — Не стоит, — начал отнекиваться Григорий. Христина усмехнулась. — Не отказывайтесь. Это будет отличное начало нашего союза. Григорий пристально смотрел на крепостную. От его взгляда Китти поежилась, на мгновение ее перенесло в прошлую ночь. Собственный стон пронзил виски. Христина заметила как в больших серых глазах пролетела будто черная туча, скрывающая в себе животный страх. Всё же между ними что-то было… или есть? — Ладно. Пусть едет. Завтра утром, — отмахнулся Григорий. Христина облегченно выдохнула. — Я пришлю за ней повозку. Уверяю Вас, ткани наивысшего качества, — Христина отпила кофе. Григорий усмехнулся и тоже сделал крохотный глоток ароматного кофе.***
Тонкие пальцы впились в бледную кожу Григория. Она тихо всхлипывала под паном. Он целовал ее в шею, двигался в ней плавно и медленно. Он не мог насытиться ею. Григорию хотелось разорвать Китти на части, обмазаться ею, пропахнуть насквозь ее ароматом. Излить всю свою похоть в нее, почувствовать этот до дрожи приятный поцелуй. Снова и снова быть с ней, быть в ней. Григорий встал с кровати, запахнул халат и посмотрел на лежащую в кровати, под тонким покрывалом крепостную. Русые пряди закрывали ее лицо, тонкие пальцы потянулись, чтобы убрать их. Червинский улыбнулся. Она выглядит очаровательно. — Григорий, я могу идти к себе в комнату? — спросила она, еле слышно, разрывая тишину. Григорий налил в бокал немного воды. — Нет. Ты спишь со мной, — сказал он и оглушил бокал до дна. Катя села на кровати. Ей так хотелось, чтобы этот день закончился, и завтра, хотя бы на час вырваться из клетки. Она опустила голову, Григорий подошел к ней и взял за подбородок. Их взгляды пересеклись. — Тебе нравится, когда я нежен с тобой? — молвил он. Катя взглотнула. — Да. Мне нравится… Григ улыбнулся еще шире и поцеловал Китти. В глубине души он прекрасно знал, что в Вербицкой говорит страх. Это печалило его, но и возбуждало одновременно. Он был восхищен ею. — Давай ложиться спать, — сказал он, и сняв халат, лег нагой в кровать. Григорий Петрович лег на спину. Катя повернулась на бок и закрыла глаза, хотя знала, что снова вряд ли уснет.***
— Андрей Казимирович, а где французские занавески? Лилия Ивановна щедро за них заплатит. Они придут ей по вкусу, как только она увидит их. Так что приготовьте, будьте добры. И да, остаток пряностей выбросите. От них несёт за версту. Христина бродила по помещению в раздумьях, чего бы тут еще изменить… Всё так устарело и выглядит таким заезженным. Нужно новое дыхание! Нечто такое, что бы эта лавка снова стала известной в Киеве, как во времена ее покойного мужа. Не то, чтобы они бедствовали: денег хватает, чтобы питаться как панычи, что бы шить новые платья на каждый выход в свет. Китти вошла в лавку одна, колокольчик на двери пару раз подал знак о приходе посетителя. Христина обернулась. — Китти, милая, здравствуйте, — сказала она, тут же аки летучая мышь подлетела к гостье, раскрывая объятия. Пани взяла Катю за плечи. — День добрый, Христина Алексеевна, — тихо проговорила Катя. Она опустила глаза. Плечи болели после сегодняшней ночи. Григорий Петрович сменил ласку на кнут. А точнее на веревку. — Пойдем в кабинет, ткани подождут, а вот мой гость и Ваш преданный друг не горит от нетерпения. В кабинете Катерину ждал никто иной как Николай Дорошенко. Увидев крепостную на пороге живой и невредимой, он невольно улыбнулся сам себе. Значит, осталась в Червинском младшем капля чести: он не стал калечить Катю. — Николай Александрович, — прошептала Катя и поклонилась. Христина ушла, наглухо закрыв ща собой дверь. — Катя, как Вы? — спросил он обеспокоенно. Николя медленно подошел к крепостной. Ему так захотелось обнять хрупкую девицу, утешить. Они оба потеряли близкого человека. Пусть прошло так много времени, но рана от потери всё ещё кровоточит. — Хорошо, всё хорошо. Григорий Петрович, он… — Катя запнулась. Она хотела упасть на колени и закричать от боли, но знала, что подвергнет этим действием опасности и себя и Дорошенко. — Говорите, не бойтесь. Но она боялась. Страшно только подумать, что устроит Григ, если узнает об этой встрече, если узнает, что Катя всё рассказала Николаю. Она не отделается лишь ночью боли и страданий. Он способен на многое. Но ведь и Николай не так прост. Он может и хочет защитить крепостную, им движет честь и долг. Нет в нём корысти и похоти, что сейчас уже и есть подвиг. — Он… он стал добр ко мне. Видимо, беременность Натальи Александровны сделала его мягче, — Катя подняла глаза. Смутно верилось пану, что развратник и садист Григорий так просто оставил Катю. Может, она полюбила его? — Катенька, я хочу, чтобы Вы знали, что в случае чего, Вы можете мне доверять. — Я доверяю. Сверлящий взгляд Николая заставил Китти покраснеть. — Вы не одинока, Катя. Помните об этом. — Все мы одиноки, — Катя отвернула взгляд к окну и на глазах ее выступили слёзы, — Сколько бы вокруг не было народу, каким бы не был громкий смех и каким бы не было дорогим вино, что мы пьем — мы одиноки без родной души рядом. Вы понимаете меня? Николай взглотнул и закрыл глаза. Он понимал. Он и сам был одинок и осознание этого мучило его тёмными ночами. Вино не заглушало боли, стон женщин, что были с ним, не облегчал терзаний. Он был виноват. Перед собой в первую очередь. — Он бы хотел, чтобы мы жили дальше, — сказал Николай то ли себе, то ли Кате. — Я живу. Живу с Червинским, мне нравится готовить, мне нравится гулять в саду, что под поместьем. Любая другая крепостная не могла бы о таком и мечтать. А я мечтаю… а я мечтаю петь! Чтобы люди слышали мой голос, чтобы в них просыпалось милосердие, к таким как я — крепакам. Мы ведь тоже люди, у нас есть сердце, мы чувствует то же, что и вы, панычи. Катя улыбнулась, представляя себя на сцене театра в Нежине. О других театрах она не слышала больше, чем об этом. — Хорошая мечта. Да только вот люди не поймут. — Под «людьми» Вы подразумеваете панство? Николай Александрович, крепостные это не скот. Катя смотрела огромными глазами на Николая, искренне, мечтательно. Что-то в ней взорвалось и она дотронулась к кисти Николая, я лишь мгновение спустя, обняла его. Николай оцепенел, и отвечать не стал. Он положил тяжелую руку на плече крепачки и сочувственно, похлопал ее по плечу. Катя содрогнулась и отпустила пана. Они никогда не были близки, но никогда и не были друг другу чужими.