Очеловечить

— Как ты это сделал?       Мокрые, мы сидели на причале, кормя маленьких рыбок. Солнце играло последними лучами на воде, окрашивая и её, и небо во всю ту палитру красок, что умещалась между томатно-красным и индиго. После того адреналина, что я испытал в воде, я чувствовал себя уставшим и опустошённым, но эти опусташённость и усталость были приятными, как от победоносного матча. Единственное, что отличало от того прекрасного ощущения в зале, так это то, что я промёрз до мозга костей.       А Саша всё молчал.       — Что сделал? — наконец спросил он.       — Пузырь… Чтобы я смог дышать. Ты п… — я прикусил губу и перешёл на шёпот, — поцеловал меня, и…       — Не знаю, — ответил он тихо, едва дыша, будто боясь кого-то вспугнуть.       И так мы дальше сидели в полной тишине, нарушаемую только шумом волн. Всю ночь я не спал. Сон как будто уплыл вместе с Сашей в бескрайний океан, оставив меня одного на суше. И я сидел в сером коридоре общежития, точнее в единственном его освещаемом в столь позднее время закоулоке, взахлёб читая книги, которые днём стащил из уже закрытой библиотеки.       Завтрак я тоже провёл, жадно изучая работу Бляева с малой надеждой найти хоть там какую-то зацепку о моём Ихтиандре.       — Геворг-джан, гляди, что нашёл! — Карен упал напротив меня и протянул какую-то фотографию.       Я постарался вглядеться в фотографию, но ничего, кроме силуэта, в воде не увидел, о чём тут же сообщил ему.       Как бы описать вам Карена… Гаспарян — наш самый харизматичный и обаятельный работник. Он невероятно прост и вместе с тем, ходивший везде и всюду лишь в своей кожанке, щегол до мозга костей, открыт и загадочен. Как и все южане темпераментный, конечно, с горячей по-тамошнему кровью и потому либо страстно любящий, либо не менее страстно ненавидящий, то есть, как вы понимаете, Карен абсолютно не знает, что такое равнодушее.       — Карен, так зачем мне фотография? — спросил я, вливая в себя ещё кружку кофе, но Гаспарян не ответил, ведь всё его внимание было приковано к секретарше директора Алёне, севшей за соседний столик.       Жалкое зрелище, если честно, ведь Алёна ничего к нему не испытывала. Чем-то было похоже на плохую комедию. Единственным человеком, который мог вытащить из болота фальшивых чувств (а уж поверьте мне, его старому другу — они были фальшивыми), была Ия.       Вот только я успел о ней подумать, как моя сестра, и, по совместительству, практикантка Карена, подсела к нам и выхватила у меня фотокарточку:       — Это та самая? — спросила она у Гаспаряна, который всё глядел на секретаршу. — Карен?       — М? — наконец, откликнулся он. — А, да, да.       — Вы будете мне что-то объяснять? — я начал выходить из себя.       Ия закрыла книгу и приложила к обложке фото. И там, и там красовались два абсолютно идентичных силуэта.