helpless

Вставать с кровати Хэтфилду совсем не хотелось, но, превозмогая себя, он встал и поспешно последовал за Ларсом, незаметно успевшим оказаться на кухне. Там блондина ждал приятный сюрприз: на столе двумя белёсыми бликами блестели щедро насыпанные дорожки порошка кремового цвета. — Угощайся на здоровье, — улыбка не сходила с лица омеги. Подровняв одну дорожку пластиковой картой, он передал Джеймсу купюру номиналом в десять долларов, — не спрашивай, почему не сотка; не канонично это, не кокс же. Вообще, Дэйв твой сказал мне тогда, что для мефа подойдёт разве что чек на туалетную бумагу из супермаркета, и тут он, чёрт возьми, был прав. Ну так что, чего смотришь? — Да я думал, что его ты его с вином смешаешь, как тогда, — задумчиво произнёс блондин, вертя в руках свёрнутую в трубочку десятку. Из последних фраз Ульриха он мало что понял и даже не знал, как на всё это реагировать. — А смысл? — пожал плечами омега. — Если нюхать, то эффект будет сильнее, а уж если колоть… Хотя забудь, даже не пробуй. Ну, давай, по одной дорожке на ноздрю… Вот и всё, Джеймс, теперь ты такой же нарик, как и все мы, поздравляю. Ларс то ли шутливо, то ли с издёвкой хлопал его по плечу и улыбался, а Джеймс старался его не слушать и лишь ждал, когда снова наступит приход, такой же мощный и неожиданный, как в первый раз. Ничего не происходило, Ларс его обманул, второго чуда не будет. — Что-то я ничего не почувствовал, — с сомнением изрёк Хэтфилд, шумно втягивая воздух. Дышать стало неприятно, в ноздри будто насыпали песка (Джеймс аж невольно вспомнил случай из далёкого детства, когда он, будучи трёхлетним малышом, решил поиграть в песочнице с какими-то незнакомыми ребятами и таким образом стал жертвой малолетних хулиганов), а эффекта никакого не было, — только жжение, и ничего больше. — Так не всё сразу, ты подожди минут десять, — спокойно отозвался Ульрих, определённо ожидая подобной реакции, — предлагаю пока что заняться кое-чем приятным. — О, а это я люблю, — глаза Джеймса заблестели от желания, когда тот увидел в руках омеги пачку сигарет. Надо же, а он ожидал, что сейчас его заставят ползать по полу с тряпкой, но, по-видимому, Ларс решил оставить эту часть договорённости на десерт. Курить под мефедроном оказалось гораздо приятнее (словно впервые в жизни, как в старших классах, когда шестнадцатилетний Джеймс только-только начал втягиваться в болото этой пагубной привычки, у него закружилась голова, в глазах потемнело, и, на время чуть ли не потеряв сознание, Хэтфилд словно выпал из этого, как ему тогда, как и всем подросткам казалось, до основания прогнившего мира и, придя в себя, обнаружил, что весь балкон засыпан пеплом, который стоило убрать, пока его не заметила мать), он и не заметил, как пролетели указанные десять минут, и лишь к концу второй сигареты он вдруг понял, что стоит на балконе в обнимку с Ларсом, отречённо смотря на огни ночного мегаполиса, и открывает рот, чтобы затянуться, лишь когда омега сам подносит сигарету к его губам. — Вижу, тебе уже хорошо, — Ульрих сделал одну затяжку, потушил докуренную сигарету и коснулся губами щеки Джеймса, — ну что ж, пошли убираться. — С радостью, — согласился тот, осознавая, что вот и он — первый раз в жизни, когда его мытьё полов будет приносить одно лишь удовольствие. Вроде бы так и начинается старость, или это работает только на женщинах?.. — Вот это настрой, — похвалил его Ларс, снова чему-то ухмыляясь, — тащи тогда всё это барахло, приступим. А действительно, и убираться под кайфом было круче, чем на трезвую голову. Правда, порой Джеймс, засмотревшись на отражавшие тускловатый свет ночника и отблески уличных фонарей осколки, забывал складывать их в совок для мусора и подолгу держал их в руках, любуясь неожиданно увиденной в этих отходах красотой, не ничуть не боясь поцарапаться об острое стекло. В эти моменты Ларс, совершенно не участвовавший в уборке, но с ногами забравшийся на стол и, сидя в таком положении, допивавший принесённое им вино, недовольным голосом делал блондину замечание, возвращая того к реальности. Когда все осколки оказались в мусорном ведре, Джеймс, довольный проделанной работой, развалился прямо на плитке, с обожанием смотря на Ларса, придумавшего такую интересную игру, ожидая похвалы. — Молодец, — словно прочитав его мысли, омега спрыгнул со стола, присел на корточки рядом с Хэтфилдом и погладил его по волосам, — ты пока отдыхай, а я положу всё на место. Пока Ларс относил веник и совок обратно на балкон, Джеймс, испытывавший на тот момент сильнейшее желание сделать что-то ещё дабы услышать новые приятные слова или получить в награду очередную ласку, принялся осматривать кухню, с целью найти ещё что-нибудь, подлежащее уборки. Искать пришлось недолго — только что альфа подметал левый угол, а вот правый, служивший складом мусора и объедков, остался грязным пятном выделяться на фоне остальных трёх. Об этом блондин и решил сообщать первым делом, как только Ларс вернётся. — Мы здесь забыли убрать, — Хэтфилд указал на гору крошек, днями сметаемых своим ботинком в одну кучу, ожидавшую своего заветного часа, — пойду опять за веником. — Да, так и есть, — большие кошачьи глаза сузились, а рот скривился в злобной насмешке, показавшейся, впрочем, очередной обворожительной улыбкой для Джеймса, — думаю, сейчас нам он не понадобится. Что тут, крошки, верно? — Ну да, — блондин с интересом разглядывал следы всех своих недавних трапез, словно бы видел их впервые, — вот это вроде были чипсы, это — я не помню, что, о, картошка фри! А вот тут я пиво пролил, наверное, с этого момента я и начал всё сгребать в этот угол. Ого, тут ещё пятно от молочного коктейля, это мы вместе с Дэйвом решили перекусить, пока я тебя ждал… — Сколько подробностей, но, думаю, продолжать не стоит, — прервал его Ларс. Он снова залез на стол, возвышаясь над сидевшим на полу Хэтфилдом, — слышал ли ты когда-нибудь о выражении «остатки сладки»? Впрочем, если даже и да, мне бы хотелось, чтобы ты сейчас это проверил, если ты это сделаешь, я буду очень доволен тобой. Джеймс отреагировал на удивление спокойно — не стал бросаться в Ларса ни оскорблениями, ни предметами, а лишь с минуту подумал и затем безропотно встал на четвереньки и лизнул немытый пол, словно бы сам этого хотел. Нет, ну, а что в этом было такого ужасного? Да, унизительно, да, Ульрих над ним издевался, да, именно это он, скорее всего, и имел в виду, когда говорил, проглотив обиду, что ещё отыграется на нём, — но разве это плохо? Периодически поглядывая на омегу и замечая, как тот в упоении смеялся и хлопал в ладоши, как его улыбка становилась шире, и как глаза светились от неподдельного счастья, Хэтфилд забывал про свой стыд и ещё усерднее полировал языком грязную плитку, игнорировал поступавший рвотный рефлекс — от некоторых объедков невероятно отдавало кислятиной и гнилью — и глотал крошки, пыль и ещё невесть что. — На, запей, — сжалившись над ним, Ульрих плеснул немного вина на пол и с интересом посмотрел на альфу, ожидая его дальнейшей реакции. Джеймс подполз к красноватой луже и слизал живительную влагу. Вместе с теплом, вызванным небольшим, но всё-таки заметным наличием спирта в вине, Хэтфилд почувствовал, как по горлу прокатилось ещё что-то, не поддающееся описанию. Тоже огонь, но другой, заставлявший его вернуться к своей работе и получать от неё искреннее наслаждение. Любовь, всё-таки это она. Снова, так же сильно и внезапно, как в первый раз, блондин понял, как горячо и безумно он любил Ларса и что ради него он был готов абсолютно на всё.

***

«Всё хорошо в этом мефедроне, — размышлял Джеймс, стоя с сигаретой на балконе, — только вот отпускает, скотина, слишком уж быстро.» После двух треков он напрочь позабыл о том, как обещал, как клялся никогда не принимать наркотики, утекли из памяти и месяца, годы попыток уговорить Дэйва найти счастье в чём-то другом, осталось далеко позади всё раздражение, которое Хэтфилд испытывал, завидев Ларса, Кирка или кого-то из знакомых с белым кончиком носа и расширенными зрачками. Зачем он всё это сопротивлялся, что-то отстаивал, даже не удосужившись попробовать? Такой кайф упускал, да и только. — Ну что, отдохнул? — окликнул его подошедший со спины Ларс, мягко положив ему руку на плечо, — даже если и нет, заканчивай уже дым пускать, завтра горло будет болеть от такого количества. «Заботится обо мне, — подумал альфа, — как это мило.» О прошлом унижении, ведь всё-таки изощрённый процесс уборки являлся именно им — когда дошедший до своего пика эффект от наркотика решительно пошёл на спад, Хэтфилд всё-таки не с самыми приятными эмоциями осознал это — он не хотел и не собирался вспоминать, просто стёр его из мозга, словно ничего такого и не было, и благодаря этой небольшой манипуляции над своей памятью ничего больше не грозило ухудшению их дальнейших с Ларсом отношений. Конечно, Джеймс точно не был уверен, останется ли он при своём мнении по окончании трипа, однако зачем об этом размышлять? Кому нужно это сомнительное будущее, когда можно жить таким красочным и захватывающим настоящим? Ларс выхватил у него сигарету, глубоко затянулся, отдал её обратно владельцу и встал рядом. Практически инстинктивно, до незаметности привычно, Хэтфилд положил его руку на талию, и Ларс, по-видимому ничего не имеющих против и даже наоборот, подался ближе и склонил голову на плечо альфы, щекоча его шею торчащими русыми волосами, растрёпанными и всколоченными, как у семиклассницы на дискотеке. Джеймс это счёл донельзя милым. Сегодня он так думал абсолютно про всё. — Может, поговорим о чём-нибудь? — попросил он омегу, тщательно разглядывая каждую прядку. Стоять на балконе в тишине, да ещё и без сигарет оказалось достаточно скучно, хотелось чем-то скрасить это однообразное занятие, поэтому, ожидая ответа Ульриха, Хэтфилд решил в это время развлечь себя разглядыванием его шевелюры, не забывая, конечно же, временами посматривать в окно, чтобы тот не понял, чем он занимался — Ларс не любил, всегда приходил в раздражение, когда кто-нибудь долго пялился на его волосы. Должно быть, опасался, как бы никто не заметил, как они постепенно начали прогибаться под влиянием времени и редеть на затылке и у лба. Для Джеймса, однако, это давно уже было не тайной, и как бы он не убеждал омегу, — мол, у него самого такая же херня, а посмотри на Кирка, с его чёрными волосами это вообще охренеть как видно, — тот всё так же комплексовал по этому поводу, ожидая, скорее всего, лишь дальнейшего ухудшения ситуации. Ларс резко отстранился и натянул капюшон толстовки. Что в трезвом состоянии, что в пьяном, Хэтфилд придерживался единого мнения об этой тряпке, выглядевшей так, словно Ульрих нашёл её на помойке, но определённо являвшейся очередным писком моды, дизайнерским, мать его, шедевром, обошедшимся далеко не в десять баксов. И этим паршивым куском дерьма омега прикрыл голову, полностью уверенный, что так будет лучше. И он, чёрт возьми, глубоко заблуждался. Был бы Джеймс пьян и сейчас, он бы обязательно сорвал бы её с его головы, запустил бы в окно подобно бумажному самолётику и с туповатой усмешкой следил бы за полётом, однако в теперешнем состоянии Хэтфилд лишь поцеловал капюшон этой самой ненавистной толстовки и ещё сильнее прижал омегу к себе. — Извини, больше не буду. — Забей, — не желая больше возвращаться к этой теме, отмахнулся Ларс и всё-таки снял капюшон, — так о чём ты там хотел со мной поговорить? — О чём угодно, — Джеймс смотрел в два зелёных омута, и ему казалось, что в их отражении он видит свои маленькие глазки, практические чёрные от поглотивших радужку зрачков с едва заметной голубизной по краям, — обо всём на свете. — Непривычно такое слышать, — с очередной насмешкой заметил Ульрих, — обычно ты совсем неразговорчив. Впрочем, это тоже от наркоты — всех угашенных тянет на откровенности, и ты — не исключение. Хэтфилд снова не придал значения лёгкому презрению в голосе омеги. Ему было неважно, осуждал тот его или себя за то, что довёл его до такого состояния — это Джеймса совершенно не заботило. Всё, что он хотел сейчас — быть ближе к Ларсу, ощущать тепло его маленького тела, смотреть на то, как шевелятся его губы, пока тот говорит, бесконечно слушать мягкий, немного детский голос, держать его за руку и никогда не отпускать… Всё-таки любовь прекрасна, что бы ни говорили. — Ну так что? — немного нетерпеливо спросил Хэтфилд. Слабовато, но вполне заметно он побаивался, что пока Ларс, по неизвестной причине чем-то опечаленный и устало смотрящий вдаль, будет собираться с мыслями, его снова отпустит, и никакого разговора по душам не выйдет. — Я не против, только предлагаю вернуться на кухню, тут холодно, — дождавшись, пока Джеймс не последовал за ним, закрыл окно и присел на соседний стул, Ларс продолжил, — в общем, ты придумал, ты первым и задаёшь. Только что-то интересное, ладно? У нас тут грёбаный вечер откровенностей, спроси обязательно что-нибудь постыдное, что мы никогда не стали бы обсуждать за тупой банкой пива. Новое задание Хэтфилд воспринял с тем же энтузиазмом, что и предыдущие — какие бы сложные или странные вещи Ульрих ему бы не приказывал выполнить, Джеймс бы всё равно, подобно хорошо выдрессированному щенку, столкнувшемуся с новым трюком, приложил все усилия, чтобы справиться на отлично. Подперев рукой подбородок, он прикрыл глаза и всерьёз задумался, что же такое можно было придумать, какой же вопрос заставит Ларса испытать так отчего-то желанное смущение и нанесёт на его миловидное личико розоватые краски стыда. Напрягать мозги оказалось весьма энергозатратно, и Хэтфилд, желая хоть немного отдохнуть, устало уронил голову на стол, исподлобья смотря на поставившего ему столь сложную задачу омегу. — Я верю, у тебя получится, — словно ожидая подобного, тот усмехнулся и, всё-таки желая подбодрить Джеймса, он поцеловал его в макушку и, явно наскучившись ждать и не зная, чем себя ещё занять, вновь начал гладить его по волосам. Хэтфилда вдруг осенило. Точно, волосы! Хотя нет, не прокатит — хоть Ларс и открыто намекнул, что вопрос должен быть не просто на любую тематику, но ещё и такой, чтобы было не только стыдно на него отвечать в трезвом виде, но ещё и даже вспоминать о том, как это пришлось делать, на волосы лежало негласное, но строгое табу, которое, во избежании ссоры, Джеймс не решился нарушить. Однако уже будучи вовлечённым в процесс, он с удвоенными силами начал придумывать, что же ещё можно было спросить, не касаясь запретной темы. И чего это Ларс так комплексовал? В действительности, у того же Кирка на голове появилась уже не то, чтобы залысина, а самая настоящая плешь, на лечение которой он, не скупясь, истратил ни одну сотню. Одну секундочку, вот и она, идея! Кирк… Джеймс всегда косо смотрел на то, как черноволосый омега обнимался с Ларсом, целовал его под прицелом не одной камеры, даже порой бесстыдно трогал того или ничуть не сопротивлялся, когда Ульрих делал то же самое. И хоть они оба тщательно заверяли вечно недовольного формировавшимся специфическим имиджем группы, а частенько и ревновавшего альфу, что всё это являлось ничем иным, кроме как игры на публику, тот не прекращал сомневаться и всё поджидал момента, когда он внезапно распахнёт дверь гримёрки или номера и застанет этих двух в самый неподходящий момент. Так и не застал. Но спросить всё-таки стоило, как раз вопрос был весьма каверзным, что как раз от него Ларс и хотел. — Придумал, — огласил результаты своих трудов Хэтфилд. Ульрих от неожиданности аж вздрогнул и отдёрнул руку, что не скрылось от внимания жадного до новых наслаждений блондина, — я сейчас скажу, а ты продолжай, ладно? Так хорошо же было… — Чёртов нарик, — Ларс издал короткий смешок и внезапно болезненно резко потянул Джеймса за чёлку, настолько короткую, что за неё было весьма проблематично схватиться, отчего это действие и вышло столь неприятным для Хэтфилда, — покайфовал, и хватит, мне надоело. Гони уже свой вопрос, мудила. — Сам такой, — рефлекторно, но совершенно беззлобно отозвался на оскорбление альфа, потирая заболевшую от столь грубой хватки кожу головы, — ну ладно, вот, держи, смотри не подавись: у тебя ведь есть ещё кто-то кроме меня? В смысле, я уже и не припомню, когда между нами что-то было, но, а ты же омега, по своей природе раз в месяц тебе обязательно нужно… Ну если ты, конечно, не сидишь на таблетках, ну знаешь, которые… — Понял тебя, — перебил его Ульрих, то ли чем-то недовольный, то ли просто-напросто подуставший от долгой бессонной ночи, — ничего я не принимаю, смысл мне тут ограничивать себя из-за какого-то напыщенного придурка, у которого встаёт на одних лишь полудохлых коматозников, а с этой самой потребностью мне Кирк помогает, не ползать же мне за тобой на коленях и умолять, упрашивать: «Ой, пускай великий Джеймс, мать его, Хэтфилд покроет течную сучку Ларса!..» Тьфу ты, звучит, как фраза из дешёвой порнухи. Знаешь, тебе определённо не помешало бы научиться у него кое-каким вещам, хотя, впрочем, уже поздно… Так что да, не зря ты постоянно нас подозревал, хоть тут ты был прав. Джеймс, с вновь ослабевшим действием наркотика уже осознавший, что мир не вертится вокруг него и его органов чувств, трепетавших от удовольствия, всерьёз забеспокоился за Ларса, чем-то чуть ли не рассерженного и плевавшегося ядом после каждой фразы. Факт того, что его двое лучших друзей, две омеги, что равносильно двум пацанам, в самом деле разводили эту педерастию, Хэтфилд благополучно оставил для размышления на лучшие времена. Он встал со стула, подошёл к омеге и обнял его за плечи, по привычке прошлого обхватив его руки так, чтобы тот не мог вырваться — когда-то давно Ульриху, ещё пока не настолько полюбившему самому подчинять и господствовать, подобный жест ужасно нравился, и он сам просил Хэтфилда так делать — и подарил тому нежный поцелуй в шею, ощущая под своими губами всё напряжение связок и мышц. Слова утешения на ум решительно отказались приходить, и, боясь ляпнуть что-то невпопад и всё испортить, альфа поцеловал Ларса повторно, замечая, как тот постепенно расслаблялся, прекращал дёргаться и сопротивляться. — Дже-еймс, — медленно протянул Ульрих, — всё хорошо, я просто немного устал, забудь. Вот, придумал вопросик и для тебя: помнишь, до всего этого дерьма, ты вроде бы встречался со мной, но постоянно бегал к этому Мастейну и делал вид, что тебя всё устраивало? Вот сейчас ответь мне, правда ли это? — Нет, — ему даже не пришлось долго думать, чтобы искренне признаться; ответ сам словно выскользнул из его рта, будто бы все эти годы Хэтфилд не прятал его глубоко внутри, а только-только придумал, сочинил подобно глупому стишку для школьного плаката и даже не успел осознать всю его серьёзность, — кого это вообще может устраивать? Я всё хотел определиться, а не мог. Дэйв… Он постоянно ревновал и не хотел это считать за отношения, ведь мы виделись крайне редко, да и у каждого из нас своя группа, своя жизнь… Я бы хотел остаться с тобой, так будет всем гораздо легче, но я не могу, я его люблю… Джеймс прервался, запоздало понимая, что выдал то самое, о чём стоило в любом случае молчать. Он снова это сделал, снова обидел Ларса, ни в чём не виноватого, но вынужденного это терпеть. Обидел и даже не сразу заметил, как он так мог? — Говори до конца, — спокойно, с какими-то хладнокровием и равнодушием практически потребовал омега. Ему всё-таки удалось освободить одну руку из ослабевшей хватки Хэтфилда, но вместо того, чтобы заставить того отпустить и вторую, он лишь накрыл ладонь альфы своей, чтобы их пальцы переплелись, — говори дальше, Джеймс. Я не обижусь на правду, да и тебе самому станет легче. — Я не знаю, — несмотря на всё, он снова начал оправдываться, кусая и без того изрядно пострадавшие за сегодня губы, — совсем не знаю, что с этим делать. Даже сейчас, когда он… заболел, я могу спокойно отвезти его в больницу, там врачи о нём позаботятся куда лучше, чем получается у меня, но я просто не могу, прости… Джеймсу не нравилось быть грёбаным сентиментальным куском дерьма, как он вёл себя последние несколько часов, но иначе у него не получалось. Наверное, Ларс этого и хотел, ведь именно он сейчас и правил балом. И он снова оказался прав — выговорившись, Хэтфилд словно ощутил, как с плеч свалился тяжёлый груз, который ему приходилось тащить на себе долгие годы. — Ой, а сейчас же снова моя очередь, — излив душу омеге и легко вернувшись к былому приподнятому настроению, Джеймс вспомнил о правилах игры. Вопрос придумывать ему не хотелось, но что поделать, надо же… — Давай снова я, — вдруг предложил Ульрих, уверенный, что ему не откажут. Поймав взглядом кивок Хэтфилда, он поднял на него глаза и спросил, — представь, мы с Мастейном — уточняю: с живым-здоровым, а не с этим почти что жмуриком — оказались в горящем здании, до приезда пожарной ты успеешь спасти лишь одного из нас. Кого ты спасёшь? Никто не любил выбирать, и Джеймс, собственно, тоже. Подняв к его лицу усталые зелёные глаза, обнажая сплошь покрытые красноватыми прожилками белки, Ларс настойчиво ждал его ответа. Не выдержав его пристального взгляда, Хэтфилд отвернулся. Отвечать, нет, даже думать над этим не было ни малейшего желания. — Ну же, Джеймс, соберись, — окликнул его недовольный затянувшейся паузой Ульрих, — не хочешь говорить? Ладно, тогда поцелуй меня, если это Дэйв, и кивни, если я. Знаю, должно быть наоборот, но так было бы скучно. Ну давай уже, мне реально интересно… Блондин помотал головой и лишь сильнее прижал к себе Ларса. Бесчисленные годы, сотни раз ему приходилось выбирать между ними двумя, чуть ли не в самом деле оставлять кого-то одного задыхаться в языках пламени и выносить на руках второго, стараясь не думать о том, кто был вынужден встретить смерть, — постоянно так приходилось делать… Неужели хотя бы сегодня нельзя этого избежать? — Я останусь сам, — зная, что третий вариант, как и полагалось, не подразумевался, блондин осмелился его предложить, — так ведь можно? — Нет, Джейми, конечно же нельзя, — омега звонко смеялся, но его глаза оставались серьёзными. Уже не обдолбанный по самое не могу, но ещё далеко не трезвый, Хэтфилд на удивление живо подмечал эти детали и, конечно же, в каждой из них находил свою красоту, — ещё нельзя уйти без никого, а то вдруг ты и о таком подумал, кто тебя знает… Так что решай: я или Дэйв? — Ты же и так в курсе, — вынужденно начал Джеймс и замолчал. Да, он безумно любил Ларса, но разве только сейчас; в обычное время он зачастую видел в омеге лишь друга, да ещё и невероятно надоедливого, приставучего и немножко ненормального. Конечно, в настоящий момент Хэтфилд подумал, что так считал какой-то другой человек, но уж точно не он, но в то же время, благо его снова начало отпускать, понимал, что ещё недолго, и станет как раз этим самым человеком, так и до сих пор не сдавшим Дэйва в больницу оттого, что любил его сильнее. И именно этот, казалось бы, другой человек обязательно бы сделал нужный выбор, — я спасу Дэйва. — Хорошо, — Ларс резко откинул его руки, встал со стула и подошёл к балкону. Джеймс поспешил догнать Ульриха и мягко коснулся его плеча. — Прости… — Да чего ты извиняешься? — к удивлению альфы, Ларс не стал отбрасывать руку, а сам повернулся и заключил Джеймса в объятия, уткнувшись головой в его грудь. — Спасибо хоть, что ответил честно. Ну что, хочешь, я тебе дам ещё кое-какие колёса, чтобы твой дружок проснулся, и ты смог поразвлечься с моим обугленным трупом? — Дурачок ты, — засмеялся Хэтфилд, — эй, ты чего? Тебе плохо? Всё ещё посмеиваясь над немного жестокой шуткой омеги, Джеймс вдруг заметил, как тот уже больше не обнимает его, а практически висит на нём, лишь благодаря этому держится на в край ослабевших ногах. Нет, это уже нехорошо. Забыв о веселье, Хэтфилд помог Ларсу кое-как дойти до стола и усадил его на стул, всё ещё заботливо придерживая его руками на всякий случай. — Всё в порядке, — попытался успокоить его Ульрих, встряхнув головой, — давно не спал просто, а время уже позднее… — И правда, — блондин задумчиво посмотрел на часы, — странно, меня вообще не рубит… — Ничего, как ты сказал, странного, ты же под кайфом, тебе ещё пару часов точно не удастся уснуть. Ой, спасибо, что напомнил, — Ларс вдруг дёрнулся, словно заставляя себя так взбодриться, и полез в карман, демонстрируя блистер с маленькими таблетками, — когда уже будет совсем поздно, прими одну, поспишь пару часов, и на следующее утро будет не так херово. Только весь матрас не жри, умереть ты не умрёшь, лишь продрыхнешь весь день, ясно? — Хорошо, — так и не поняв, что же это был за матрас, который не стоило, как выразился Ларс, жрать целиком, и оставив решение этой загадки до лучших времён, Хэтфилд кивнул головой, — а ты? — А я-то что? — подивился Ульрих. — Я вообще-то хотел к себе пойти, у меня дела есть. Могу, конечно, сварить кофеёк и посидеть ещё с тобой, если так настаиваешь… — Посиди, — особо не заботясь о вежливости, потребовал Джеймс, в это время вспоминая, когда в последний раз он видел у себя хотя бы растворимый кофе или мыл ли за последний месяц он турку, С поразительной скоростью найдя альтернативу кофе, он взял лежавший на столе полупустой пакетик с мефедроном и придвинул его к Ларсу, — давай кайфовать вдвоём, сядем, покурим, посмотрим какой-то фильм, наберём ванну… — Ванну? — омега удивлённо вскинул брови. — Ты ещё скажи, что хочешь, чтобы там плавали лепестки роз, и всё это под тихую классическую музыку, под грёбаного Моцарта или кто там ещё это исполняет… — Да ну тебя, — Хэтфилд махнул рукой, — оставь эти фантазии для Кирка, со мной всё будет по-другому: никаких лепестков роз, мы будем курить в ванной, а врублю что-то… Что-то классное, короче, сейчас подумаю над этим. Недовольный внезапным ступором своего воображения, только что с такой лихорадочной быстротой подкинувшего ему столько замечательных идей, Джеймс принялся торопливо прокручивать в голове все свои любимые группы, пытаясь найти подходящую, но Ларс его опередил: — Ой, а я придумал, — от былой сонливости омеги не осталось и следа; эмоции заставляли забыть об усталости и зажигать дальше, — да, как раз то, что нужно! Угадай, там девять букв, первая «M». — Сейчас попробую, — улыбнулся Хэтфилд, с радостью вовлекаясь в детскую игру, — они играют романтичную музыку? — Ульрих изо всех помотал головой, что аж слегка хлестнул Джеймса подлетевшими в воздух волосами. — Вот и хорошо, я уж испугался, что ты нас загадал. Так, значит… Я их часто слушаю? — Раньше ты постоянно их врубал в своей тачке, как только она у тебя появилась, ты просто жесть как от них тащился, — дал подсказку Ульрих, и Хэтфилд вдруг догадался. — Они мне нравятся, и там девять букв… О, я знаю! — в голубых глазах загорелись искорки какого-то детского, простого и искреннего счастья. — Контакт, — он взял за руку Ларса и заговорчески посмотрел на него, — раз, два, три… — Motörhead! — это вышло одновременно, боже, да такой синхронности мог бы позавидовать целый чёртов хоровой ансамбль. Они словно прочитали мысли друг друга. Джеймс издал ликующий возглас и подкинул в верх пачку сигарет. — Ты же знаешь, что в «Контакт», вообще-то, три и больше человека играют? — спросил его Ульрих. Всецело разделявший радость Хэтфилда, он с поразительной для не спавшего не одни сутки человека реакцией поймал пачку и кинул её в руки блондину. — Да плевать, — ответил тот, доставая одну сигарету и снова швыряя пачку, рискуя пробить чёртов потолок. — Не спорю, — согласился Ларс, делая то же самое, — ну всё, тащи грёбаный «сидюк» и пепельницу, сейчас затусим! — Сейчас всё будет, — заверил омегу Джеймс и побежал наполнять ванну водой. На секунду оглянувшись, он увидел, как Ларс, старательно деливший оставшийся в пакетике порошок на четыре дорожки, поднял на него взгляд и игриво подмигнул. Хэтфилд ответил ему тем же. Он снова осознавал, как крепко и основательно он любил своего омегу и как же им было хорошо вдвоём. Казавшееся столь бредовым вначале предложение сдать Дэйва в больницу, поскорее забыть его и наслаждаться их с Ларсом счастьем, с каждой секундой всё больше и больше нравилось Хэтфилду.