helpless

Начать решил Хэтфилд с привычной ему классики; надо же размять пальцы и настроить себя на творчество. Помогла ему в этом «The Unforgiven»: руки легко вспомнили давно уже знакомый перебор и незамысловатые, но приятные уху аккорды. Узнав с первых секунд песню, Ларс вдруг рванул к многострадальному кухонному шкафу и по-быстрому соорудил из тарелок, кастрюли и ложек подобие установки, благо эти приборы Джеймс держал не на злосчастной верхней полке. Альфа усмехнулся и продолжил играть, с приятным удивлением отмечая, что аккомпанемент ударных из посуды ничуть не испортил песню, а даже придал ей какое-то особенное новое звучание. «Чёрт возьми, мы прям как эти модные педики, исполняющие всякое говно для малолеток: звучит отвратительно, но в то же время неслабо так цепляет, — подумал блондин, стараясь не сбиваться и попадать в ритм, — надеюсь, Ларс на следующее утро не вспомнит об этом и не предложит так играть в будущем.» Критикуя их экспериментальный дуэт, Джеймс, однако, получал немалое удовольствие от процесса и ни за что бы не захотел это прекратить. Перейдя к куплету, он, забыв обо всём на свете, начал петь, делая это так, словно они с Ларсом сейчас сидели в студии в далёком девяносто первом и только-только записывали вокал. Давно уже Хэтфилд так не старался на простой репетиции и давно уже ему это не приносило столь заметного удовольствия. Всё вокруг словно перестало существовать; контуры красноватой от заходящего солнца кухни словно сгладились и смазались до неясных бликов, всё вокруг казалось каким-то нечётким и отчего-то мягким на ощупь, даже гитарные струны словно расплылись, потеряв свои очертания, однако это не мешало Джеймсу играть вслепую, ориентируясь на свою вдруг поразительно хорошо заработавшую память. — Так, а вот это — уже сегодняшнее, — зачем-то предупредил омегу Хэтфилд, секундой позже понимая, что тот сам в состоянии догадаться. Не зря для вступления он выбрал «The Unforgiven» — недавно сочинённая им композиция являлась словно продолжением этой песни, и хоть мотив ощутимо отличался, что-то общее между ними двумя явно присутствовало. Эта мысль пришла в голову альфе буквально только что, и, посчитав её стоящей дальнейшего обдумывания, он решил её запомнить и даже озвучить Ларсу. Только сначала стоило доиграть, что же там шло дальше?.. Последний бокал был точно лишним: затуманенный алкоголем мозг отчаянно сопротивлялся всем потугам Хэтфилда заставить его заработать и найти эту затерявшуюся в памяти прогрессию аккордов. И всё-таки у него получилось — блондин точно не знал, сколько прошло времени (оно словно померкло вместе со всем окружением, лишившись своей будничной значимости), но в конце концов он вспомнил и нарочито громко ударил медиатором по струнам, с воодушевлением высекая нужные ему звуки. Эти немного излишне резкие и быстрые движения, однако, лишь усилили общую эйфорию, и Джеймс, испытывая чуть ли не щенячий восторг, сыграл партию ещё раз и, ожидая похвалы, посмотрел на Ларса. Ульрих сидел напротив него и загадочно улыбался. На кухне уже окончательно стемнело, и, несмотря на мрак или же благодаря ему, Хэтфилду показалось, что лицо омеги словно излучало свой свет, белоснежные зубы мерцали как звёзды на ночном небе, а в зелёных кошачьих глазах будто бы отражался космос со всеми его туманностями и галактиками, окрашенными в изумрудный цвет. «Он такой красивый, — неожиданно для себя подумал альфа, — почему-то я замечаю это только сейчас, но, чёрт возьми, так и есть! Он просто… будто бы явился из другого мира или с другой планеты, где всё прекрасно, круглый год светит солнце и нет никаких войн и прочего дерьма… Мы знакомы уже почти что полжизни, но только сейчас я вдруг понял, что влюбился в тебя, Ларс…»  — Мне понравилось, — коротко изрёк Ульрих, и от этой фразы внутри Хэтфилда словно всё встрепенулось и задрожало. Божественное создание с ним заговорило! Джеймс прекратил бренчать какой-то простенький мотив и отложил гитару в угол, чтобы не слышать ничего больше, кроме одного лишь прекрасного голоса Ларса, — для альбома сойдёт. Джеймс — большой и брутальный альфа, порой чрезмерно грубый и чёрствый на эмоции — был готов чуть ли не заплакать от радости. Такого с ним никогда ещё не происходило, он не мог, сколько бы не пытался, но всё равно не мог понять природу этого чувства, и оттого просто отдался ему целиком, этой захватывающей дух радости, быстрому сердцебиению, одновременной ясности сознания и туманной бледности всего, что его окружало, кроме, конечно же, Ларса. Это и есть она, любовь? Наверное, что же ещё могло этим быть? Ну, возможно, ещё немного хорошего вина, но и за него стоит благодарить того, кто принёс его и предложил выпить вместо привычной полторахи пива. А ведь Хэтфилд изначально подозревал Ларса, столько плохого о нём насочинял, проникся своими бредовыми теориями и действительно начал видеть в доброжелательном омеге, своём лучшем друге и таком хорошем человеке, чуть ли не монстра и хитрого интригана, обязательно задумавшего что-то плохое. Джеймсу стало стыдно. Как, как вообще ему пришли в голову эти дрянные мысли? Как он мог докатиться до того, чтобы обвинять Ларса — само совершенство и очарование — во всей этой мерзости? Надо срочно извиниться за своё отвратительное поведение, нельзя терять ни минуты. — Слушай, я тут хотел тебе сказать, — с необычайной лёгкостью подбирая слова, начал альфа, сам поражаясь тому, как плавно и беспрепятственно строились фразы в его голове, несмотря на весь взрыв эмоций внутри, — сегодня днём я вёл себя как самая настоящая свинья, ты не представляешь, как мне за это стыдно, не знаю, что на меня нашло, но ты мне всё равно очень дорог, я люблю тебя, Ларс, и восхищаюсь тобой за все твои поступки и за то, что ты постоянно терпишь меня. Как тебе вообще это удаётся? Я — просто ужасный человек. Нет, не так, не так надо было говорить! Хотя тоже вроде бы вышло хорошо. Рядом с Ларсом всё, что ни говорится и не делается, получается именно хорошо, никак иначе — таково, наверное, влияние его абсолютной безупречности. — Джеймс, это неправда, — омега пододвинул стул поближе, наклонился к Хэтфилда, обдав его сладковатым запахом женских духов, и взял его руку в свои. В былые времена они часто держались за руки, и блондин прекрасно помнил, какова была на ощупь грубоватая, свойственная мужчинам кожа на цепких рабочих пальцах Ульриха, как бы тот не старался скрыть свою истинную половую принадлежность шлейфом женственных деталей и мелочей. Однако сегодня ему это с лёгкостью удалось — даже несмотря на то, что руки Ларса покрывало множество трудовых мозолей от бесчисленных репетиций, Джеймсу показалось, что его пальцы со всех сторон обволокли сотни и тысячи цветов, словно бы он перенёсся из кухни далеко-далеко, в страну цветущих лугов, сплошь покрытыми ромашками и васильками. Это же надо так перепить! — Зря ты так плохо о себе говоришь. Ты же не всегда такой, ты просто устал, сложно всегда быть хорошим человеком, иногда нужно брать перерыв. Кстати, я вот сделал это сегодня. — Сегодня? — неверяще переспросил Хэтфилд. Ларс успокаивающе гладил его руку, тихим приятным голосом шептал такие хорошие вещи, внимательно слушал его самого… Нет, как он вообще может про себя подобное говорить? Наверняка омега это сказал лишь в утешение, он же сегодня сделал столько добрых поступков, о каком перерыве вообще могла идти речь? — И что же ты сделал такого ужасного? Белые как в грёбаной рекламе "Колгейта" зубы Ларса снова обнажились в манящей улыбке. Блондин подумал, что тот собрался пошутить и настроился на то же весёлое настроение. Определённо сейчас блеснёт какой-то умной остротой, может же… — Да так, всего-то взял и подсыпал тебе в вино немного мефедрона, — непринуждённо сообщил Ульрих, не обращая внимания на то, что с каждым новым его словом ответная улыбка Джеймса постепенно меркла и сходила с его лица, — это из-за него тебя так мажет. Смотрю, уже подействовало. Красочные мистические миры, в которые Хэтфилд погружался с головой с каждым новым осторожным прикосновением Ларса, ощущение детской беззаботности, уют и любовь ко всему окружающему — всё это, подобно карточному домику, попавшему под лёгкое дуновение пробивающегося через форточку ветерка, начало вдруг разлетаться и разбиваться на осколки, похожие на те, что украсили этим днём неделями немытый пол на кухне. Значит, всё это эйфорическое забытье не имело ни капли отношения к простой человеческой влюблённости, а являлось лишь эффектом от этого… как его там?.. мефедрона? Так вот, в чём дело! Джеймс хотел начать ругаться, устроить скандал, врезать этому мелкому засранцу и разбить всю окружавшую их посуду, а не смог. Он словно забыл, как злиться. Ему было слишком хорошо: лёгкая расслабляющая сумрачная дымка в глазах мешала гневно их сощурить и нахмурить брови, медовая сладость на губах не позволяла стиснуть зубы так, чтобы они аж заскрипели, высекая тысячу искр, а приятная дрожь в расслабленном теле никак не давала сжать кулаки в приступе агрессии. Хэтфилд точно знал — это было уже не действие алкоголя; тот лишь усиливал шумевшие внутри эмоции, а эта синтетическая мерзость всё украшала и делала мир вокруг до приторного сладостным, всех людей — настолько доброжелательными, что ни о каком гневе в их сторону и речи быть не могло. — Не пытайся заставить себя разозлиться, — в голосе Ульриха появились нотки какой-то строгости и серьёзности, на момент Джеймсу привиделось, что тот был суровым непреклонным преподавателем в гимназии, а он — провинившимся учеником, ожидавшим наказание; это сравнение показалось альфе отчего-то милым и требовавшим дальнейших размышлений, но, быстро спохватившись, он отогнал его прочь из своей головы подобно рою назойливых комаров в летний вечер, — что бы ты себе не внушал, у тебя всё равно ничего не получится, и так будет длится, пока тебя не отпустит. И после тоже — ты захочешь добавки, и всё пойдёт по второму кругу. — Почему ты считаешь, что я захочу? Он сидел с полуприкрытыми глазами и волей-неволей познавал заигравший новыми красками мир. Удовольствие постепенно нарастало, как бы Хэтфилд не старался убедить себя, что радоваться подобной гадости — наркотическому опьянению — тупо и ненормально. Ларс всё ещё продолжал гладить его руку, и хотя Джеймс мог — да, мог, ничего ему не мешало — отдёрнуть её и отвернуться, он продолжал с глуповатой улыбкой смотреть на так коварно обманувшего его друга и даже подсел поближе, чтобы тому не приходилось тянуться через весь стол. И было не стыдно — вообще ничуть, ни капли, ни микроскопической частицы смущения, словно всё так и должно было быть. Да и к тому же, его же отпустит, не будет это длится вечно. «Надеюсь, произойдёт это не скоро, — подумал альфа и сразу же встряхнул головой, пытаясь избавиться от таких мыслей, что, к слову, ничуть не помогло, — нельзя так думать. Принимать наркотики — плохо. Почему плохо? Кто его знает, но всё равно плохо, я не должен этому радоваться.» — Потому что я так решил, — Ульрих вдруг резко усилил хватку, выводя Джеймса из его мысленного транса, — сегодня я всем распоряжаюсь. И да, прекрати уже сопротивляться, ради всего святого. Так ты ничего не изменишь, лишь себе навредишь. Пока ты борешься с собой, ты не замечаешь, как постоянно кусаешь губы, а это — не есть хорошо. Так можно и увлечься, потом на следующее утро они у тебя будут все изжёванные и в крови. Ты же не хочешь этого, нет? «Какой же он умный, обо всём знает, — восхитился познаниями Ларса Хэтфилд, — нет, чёрт его дери, не умный он, а торчок бывалый, сам, небось, постоянно эту дрянь долбит, отчего ему и известно всё о ней.» — Дже-еймс, — раздражённо протянул омега, плавно поднимаясь со стула и подходя вплотную к блондину, — опять сопротивляешься, так дело не пойдёт, — окинув Хэтфилда насмешливым, но одновременно и буквально чарующим (нет-нельзя-так-думать-хотя-какая-разница) взглядом, Ларс дотронулся до его виска, погладил пальцами короткие и слегка колючие волоски, с недавнего времени занявшие место подобной львиной гриве шевелюры, сдвинулся немного левее и почесал Джеймса за ухом, словно собаку. Внутри того всё хоть и слабо, словно пробиваясь через толстое шерстяное одеяло, с мягкостью и одновременной плотностью которого можно было сравнить этот так называемый кайф, но протестовало, приглушённо кричало, как же это было унизительно, однако бунтовать у альфы получалось одной лишь душой, и отнюдь не телом, и он сам пригнул голову, подставляя её под игривые пальцы омеги, — пошли за мной. Ульрих прервал ласку, схватил Хэтфилда за руку и повёл прочь из кухни. «В спальню идём, — догадался блондин, разглядывая пятна от пролитого пива на плитке в коридоре, — понятно, зачем.» В постели Ларс порой бывал излишне изобретательным, — частенько он предлагал Джеймсу поэкспериментировать, попробовать какую-то новую позу, странные извращённые игрушки и прочие совершенно непонятные вещи, — из-за чего альфа и старался по возможности избегать с ним особо тесных контактов или всеми силами настаивал на том, чтобы они проходили в привычном русле без всяческих ухищрений. Впрочем, сегодня он был готов на всё — страх перед грядущими неудобствами и новыми ощущениями отступил далеко и надолго, и Хэтфилд был не против и сам попробовать что-то необычное. Вернее, так таковым желанием он совершенно не горел; ему вообще было абсолютно фиолетово, чем же они с Ларсом будут заниматься — всё, что происходило прямо сейчас, приносило немалое удовольствие, а, значит, и новый сексуальный опыт вряд ли окажется настолько неприятным, что затмит собой эйфорическое действие наркотика. В самом углу кровати на спине лежал Дэйв, мертвенно-бледный и обездвиженный, он до ужаса походил на покойника, давно уже остывшего и окоченевшего. Лишь приглядевшись, Джеймс заметил в исхудавшем теле рыжего признаки жизни — синеватые веки омеги слабо вздрагивали, а узкая грудь едва поднималась и опускалась от редких рваных вздохов. — Ты бы закрыл окно, — обеспокоенно заметил Ларс, — как бы он у тебя не заболел, на сквозняке спит. — Чёрт, давай потом, — сам себя не узнавая, Хэтфилд бесцеремонно улёгся рядом и потряс воротник своей рубашки, — тут и так жарища, да и мне ужасно лень. Секунду спустя, осознав сказанное, и, хоть всё ещё особо не испытывая того свойственного в подобных ситуациях жгучего стыда, Джеймс собрался было вскочить и закрыть злополучное окно, однако Ларс, легко, но вполне ощутимо надавив пятёрней пальцев на грудную клетку альфы, буквально пригвоздил того к кровати и сделал всё сам. — Вот так ты, выходит, его любишь, — ехидно усмехнулся Ульрих и вновь нагнулся к Хэтфилду, — может, у тебя и есть к нему какие-то чувства, но даже их ты ставишь ниже животного желания словить кайф, так ведь? — Это не так, — слабо прошептал Джеймс, понимая, что всё как раз было именно так, и, что хуже — он даже не мог упрекнуть себя в своём эгоизме. — И да, как бы ты не кривил лицо, тебе всё равно не будет сейчас стыдно, — добавил Ларс, заметив потуги блондина всё-таки отчитать себя и ощутить надлежащие вину и смущение. Увидев, что тот, однако, не сдался и продолжил попытки в самобичевание, он в знак утешения присел на корточки и поцеловал Джеймса в вспотевший лоб, — слушай, да не загоняйся ты так, ты же сейчас, можно сказать, не совсем в себе, это нормально. Больше не думай об этом, просто лежи и наслаждайся. Просто лежать и наслаждаться?! Да какой вообще нужно быть тварью, чтобы так поступить? Впрочем, это были лишь очередные пустые слова — на деле Джеймс даже не поднял головы, даже не попытался оттолкнуть Ларса или осадить его хотя бы словами. Водопад мыслей уже по инерции бурлил, брызгал просьбами, наконец, как следует разозлиться и прекратить всю эту вакханалию, но постепенно затихал, успокаивался, превращаясь в мирную тихую лесную речку. Хэтфилд с трудом повернул голову и окинул взглядом Дэйва, снова пытаясь пристыдить себя. Опять не получилось. Он решил попробовать снова, но в этот момент Ларс схватил его за шею и накрыл требовательным поцелуем его искусанные губы, и Джеймс забыл обо всём на свете. «Это были просто поцелуи, — думал чуть позже альфа, рассеянно то разглаживая, то сминая хлопчатобумажную ткань своей рубашки, которую Ларс с него первым делом снял и выкинул в случайном направлении, а точнее, прямиком в руки её обладателю, — мы пока что не переспали, а по ощущениям — будто занимались этим несколько часов. Так странно…» — Джеймс, тебе удобно? Всё устраивает? — заботливо поинтересовался омега, не отрываясь своего занятия — последние несколько минут, показавшихся блондину часами удовольствия, он старательно покрывал порой ласковыми, порой — настойчивыми, а чаще всего — вообще сложно описать, какими поцелуями загорелую кожу Хэтфилда, рисовал на ней языком загадочные узоры, подключая иногда руки, а сейчас уже просто сидел и массировал его плечи, что, впрочем, приносило едва ли уступавшее поцелуям удовольствие. — Вообще зашибись, — довольно протянул альфа, уже ничуть не сопротивлявшийся ситуации и отдавшийся ей целиком, — только зачем ты руки смазкой намазал? Мы с Дэйвом её использовали… ну ты понял, для чего… Хотя, знаешь, всё равно жесть как приятно, никогда и не думал, что её можно так применять… — Придурок, — Ларс захохотал, и Джеймс, подхвативший его непонятную радость, начал смеяться вместе с ним, — чего ты ржёшь? Где твоя смазка, я не знаю, и знать не хочу, я лосьон для тела взял. Причём, могу уточнить, свой, из дома принёс, а тот, что стоит у тебя в ванной, я вообще трогать не хочу, мало ли, для чего там его Мастейн использовал… — Ладно, а скажи мне ещё кое-что, — попросил Хэтфилд, с удивлением чувствуя, как к нему возвращалась способность мыслить. Должно быть, сознание, наконец, привыкло и приспособилось к одурманивающему действию препарата, жаль только, что произошло слишком поздно. Возможно, попытайся бы Джеймс разозлиться или хотя бы перестать пялиться на Ларса тупым взглядом влюблённого дурачка, у него бы прекрасно получилось, вот только ему самому уже больше не хотелось. Скоро его должно было отпустить, вот тогда можно будет и позлиться, а сейчас — удовольствие на первом месте пьедестала, обгоняя с громадным отрывом все остальные чувства, — почему мы так и не перешли к большему? Ларс, я, конечно, ни на чём не настаиваю, но… — А ты с большего и не хочешь, — перебил его омега, сразу же догадавшись, о чём шла речь, — что, только сейчас заметил? Не переживай, это тоже нормально, особенно, когда принимаешь впервые, поверь. И да, эффект временный, у тебя ещё не раз потом встанет, жаль, правда, что не на меня… — А не на тебя почему? — из интереса спросил Джеймс, всё ещё не до конца веря в то, что его маленький дружок так вероломно его предал в столь подходящий момент. — Ты мне нравишься даже когда я не под наркотой, честно… — Очень приятно такое слышать, — как-то суховато, без эмоций произнёс Ульрих, — только, если верить твоим словам, нравлюсь я тебе только живым, а вот завтра я умру, и всё. Ты же не некрофил, по крайней мере, очень надеюсь на это… — А почему ты умрёшь? — в этот момент упоминание о смерти не принесло Хэтфилду того лёгкого ужаса или хотя бы неприязни и холода, который всегда возникал между собеседниками, когда кто-то ненароком касался этой темы, а всё из-за этого отвратительного наркотика — сейчас ему вообще было плевать, о чём говорить, хоть о смерти, хоть о погоде, все темы казались одинаково интересными и приятными для обсуждения. — Из-за того, что я тебя убью, когда меня отпустит? Ларс молча посмотрел на Джеймса, то ли осуждая, то ли соглашаясь с ним, а затем усмехнулся и поцеловал его в губы. — Да, — кивнул Ульрих, — именно из-за этого. — Но тогда зачем ты мне подсыпал эту дрянь? Так сильно хочется умереть? — Хэтфилд увлечённо разглядывал омегу, сидевшего на его бёдрах, смотрел в два бесконечных отражения космоса в его зелёных глазах и пытался сам разгадать все его намерения. Получалось плохо — было сложно даже понять, приятно ли было тому говорить обо всём этом или нет. Редко раскрывавший все свои секреты, Ларс казался Джеймсу каким-то мифическим персонажем из другого времени или даже мира, навеки оставшимся неразгаданным и таинственным. — Нет, конечно, — он мягко улыбнулся, вновь пригнулся ближе к Хэтфилду и провёл дорожку пальцем по его груди, — мне просто нравится видеть тебя таким, наблюдать за тем, как ты подчиняешься, больше не контролируешь всю ситуацию, как ты обычно делаешь… Видел бы ты себя со стороны — такой покорный и податливый, я смотрю на это, и меня торкает в разы сильнее, чем тебя сейчас от мефа… — С последним соглашусь, — ответил Джеймс, ничуть, однако, не обижаясь на основную часть фразы, — что-то я уже снова чувствую себя трезвым, это нормально, что так быстро всё закончилось? — Ещё не закончилось, — покачал головой омега, — у меня целый пакет ещё есть, а то, что отпускает — да, к сожалению, эта дрянь долго не держит, постоянно надо догоняться. Хочешь?.. Сначала думаешь, а потом говоришь — так ведь правильнее, да? Впрочем, даже если и так, то для Джеймса в этот момент эта фраза ничего не значила — не успел Ларс замолчать, как Хэтфилд сразу же согласно кивнул и с надеждой посмотрел в его уже не настолько, как раньше, но всё равно прекрасные и завораживающие изумрудные глаза. — Смотрю, тебе понравилось, не так ли? — очевидно, в край довольный этим фактом, Ульрих засмеялся и полез в карман, чтобы продемонстрировать Джеймсу драгоценный пакетик, — слушай, а вот один человек сказал мне однажды: «Лучше уж колоться героином, чем эту пыль пидорскую нюхать.» Я ему ответил, что он неправ, ну, а что ты по этому поводу думаешь? — То же самое, — особо не думая, согласился Хэтфилд. Конечно, днём ранее он бы обязательно не забыл добавить, что употреблять наркотики в любом случае плохо, однако сложно ведь всерьёз твердить о таком, когда у тебя постепенно выветриваются из крови вышеупомянутые наркотики и чертовски хочется снова ощутить их уже всё менее и менее заметный, неминуемо ускользающий эффект, — этот человек неправ. — Здорово, что ты так считаешь, — Ларс, определённо что-то задумавший (наверняка хорошее, он же такой классный и идеи у него всегда замечательные), пришёл в ещё больший восторг, — тогда в подтверждение повернись и плюнь в лицо человеку, который берёт и так нагло распространяет подобную клевету. Смысл фразы дошёл до Джеймса поразительно быстро, — видимо, этот чёртов мефедрон не усыплял и не расклеивал мозги, а заставлял их работать ещё энергичнее, чем обычно, — но вот на то, чтобы понять, что это было плохо, Хэтфилду понравилось чуть больше времени. «Дэйв, ну зачем же ты ляпнул такую глупость? — мысленно упрекал он спящего омегу, вглядываясь в его бескровное, будто восковое лицо. — Зачем ты вообще обсуждаешь с ним подобную ерунду?» Нет, Дэйву нельзя плевать в лицо. И пускай Ульрих обижается хоть тысячу раз, подобного предательства он не дождётся. Да, именно предательства, ведь Мастейн, если уж не в трезвом состоянии, но бесспорно сейчас считался для Джеймса чем-то священным и абсолютно неприкосновенным. Альфу уже начало отпускать, отчего негативные эмоции постепенно начали возвращаться, и первой из них был именно стыд за то, как пренебрежительно он отнёсся к рыжему меньше получаса назад, за то, чем он занимался вместе с Ларсом на его глазах, даже за то, что секунду назад он взаправду чуть не сделал то, что требовал от него Ульрих. Нет, Дэйва не трогать, и это не поддаётся никаким спорам. Выходит, Мастейна ввязывать в сегодняшнее безумие категорически запрещено, но как тогда заполучить новую дозу и вернуться к той сладостной прострации и комфорту? Возвращаться нужно — так сильно Джеймсу давно ничего не хотелось, он даже забыл обо всех своих предубеждениях по поводу наркотиков и, закрыв глаза, стал лихорадочно придумывать способ уговорить Ларса. Может, получится обойтись и без этого? В смысле, он же его друг, такой хороший человек, как бы он не отрицал этого, принёс ему сегодня столько удовольствия… Может, он согласится дать просто так? В любом случае, попытка — не пытка. — А это обязательно? — пытаясь вызвать к себе жалость и игнорируя тот факт, что так он ещё сильнее унижается, Джеймс с надеждой посмотрел на омегу. — Может, ты мне отсыпешь бесплатно, без этого дерьма? Должно сработать. Должно-должно-должно. Ларс улыбнулся. Уже хорошо. Засмеялся. Значит, всё получилось. — Ишь ты какой хитрый, — Ульрих потрепал Хэтфилда по остриженной чёлке, не прекращая смеяться, — ну ладно, уговорил, только взамен ты мне поможешь с уборкой, а то на кухне такой беспорядок, лучше всё прибрать сегодня под кайфом, чем завтра на отходах и в мучениях… — Без проблем, — практически не слушая, что говорил ему Ларс, согласился Джеймс. Внутри него всё ликовало. Ему, человеку, питавшему искреннюю ненависть к наркотикам, сейчас отсыпят ещё, чтобы продлить этот тупой отвратительный кайф. Велика радость, не правда ли?