Мне нужен только Эл

      — Ну что, твой Серёжа там всё ещё копает? — профессор Громов устроил вернувшегося Электроника на диване в гостиной, принёс ему чай и кусок пирога, который к ужину испекла Маша.       Все остальные давно уже разошлись спать, даже Урри, доставив Элека до места, сразу распрощался и, зевая, пошёл проведывать Шефа — тот без Мика вряд-ли уснёт.       — Копает, — тяжело вздохнул Эл и глотнул горячего чая. Пирог он сразу отодвинул — аппетита не было совершенно. — А меня он прогнал. Сказал, что сам должен всё сделать. Боится не успеть… Профессор, а эта «лунная капелька», она действительно существует?       — Наверное, — пожал плечами Громов.       — В самом деле?       — Точно на этот вопрос сможет ответить только твой хозяин. Если её найдёт. А если нет — доказать отсутствие чего-либо невозможно по определению, — достаточно равнодушно ответил профессор. А потом подсел к Электронику на диван, взял его за руку и, глядя в глаза, серьёзно сказал: — Малыш, я ведь не сказал вам с Серёжей, что если он найдёт эту каплю, то ты обязательно поправишься. Серёжа сам вбил себе это в голову, но ты, я надеюсь, понимаешь, что шансы ничтожны?       — Да, Виктор Иванович… Просто… Серёжа, он такой… такой несобранный, несерьёзный. Ничего сам до конца доделать не может. А ему же ещё учиться, профессию получать. Работать… У таких людей, как правило, карьера не складывается, если им никто не помогает. А Серёжа сам не понимает насколько важно быть серьезным и ответственным. Ему бы всё гулять да развлекаться. И способностей у него по большому счёту особых нет. Я очень беспокоюсь за него.       — Элек, ты говорил, что твой хозяин нашёл тебя и принёс домой, — Громов решил перевести разговор немного на другую тему — судьба его первого серийного гибрида была интересна профессору куда больше Серёжиной. — Значит, тебя выбросили?       — Да, профессор. Два раза. Хотя, если считать и Серёжиных родителей, то всего меня выбрасывали пять раз.       — Хм… «Подари любовь гибридному ребёнку и ты сможешь контролировать его развитие» — таков наш рекламный слоган, — профессор задумчиво ходил по гостиной большими шагами и время от времени поглядывал на Эла. — А в действительности это гораздо сложнее, чем растить настоящего ребёнка. Особенно, когда дело касается первых моделей вроде тебя.       — Наверное, из-за сложного ухода меня и выбросили на помойку первые два владельца. Они совсем меня не любили, — Эл устал сидеть в одной позе и попытался встать. Было больно и тяжело. Чтобы немного отвлечься от неприятных ощущений, он продолжил вспоминать. — А потом меня нашёл Серёжа и забрал к себе.       — Серёжа знал, что ты гибридный ребёнок?       — Нет. Ни он, ни его родители и не подозревали об этом. Считали меня обычной куклой. Собственно, поэтому Серёжина мама и хотела от меня избавиться — грязная и слишком реалистичная кукла с помойки. Следующие три раза на помойку меня выставляли родители Серёжи. Пока его рядом не было. Я их не виню, они действительно не знали, что я живой, и позже изменили своё отношение ко мне. Но как же мне тогда было плохо! В сто раз хуже, чем за все предыдущие годы. Потому что меня не просто выбрасывали, меня разлучали с Серёжей. Без него мне и жить не хотелось. Не знаю уж, почему он так прикипел ко мне, но и Серёже без меня было плохо — каждый раз он находил меня на этой помойке и тащил домой. Говорил, что ему нужен только я и только со мной он будет счастлив. А в последний раз даже в большой мусорный контейнер залез, искал меня. В итоге нас обоих мусорщик спас. Он, кстати, про гибридных детей Серёжиной семье и рассказал.       — Невероятно! — Громов внимательно смотрел на своё создание. Он даже и не предполагал, какая, оказывается, трудная судьба у его первой серийной модели. — А сколько тогда было лет твоему хозяину? Когда он нашёл тебя.       — Восемь.       — А вот это удивительно вдвойне, — почесал затылок Громов. — Твой Серёжа не так прост, как кажется — настолько это странное и нехарактерное для такого маленького ребёнка поведение.       — Серёжа на самом деле удивительный, — серьёзно заметил Эл. Только без меня ему трудно будет. А где моя палка? — Электронику всё же захотелось встать, но без поддержки у него никак не получалось.       — Палка? Какая палка? — не понял профессор.       — Чтобы ходить. Мик сделал её, чтобы я мог сам дойти от дороги до пляжа.       — Ах, вот оно что! А я-то не понял сразу, зачем он её притащил, — Громов взял деревянный посох, который, вернувшийся с Электроником Урри пристроил возле камина. — Держи.       — Спасибо, — Элек встал, тяжело опираясь на эту «трость как у джентльмена», и кривясь от боли, сделал несколько шагов по комнате.       — Да… — Виктор Иванович с жалостью посмотрел на своё творение и вдруг сказал: — Теперь понятно, что тебя погубило так рано и почему разрушились суставы. Ты слишком долго был в состоянии куклы. Материал, если не происходит быстрой трансформации, начинает постепенно разрушаться. Даже консервирующий состав не спасает. А в твоём случае до встречи с Серёжей прошло более пяти лет.       — И после того, как меня забрал Серёжа, прошло пять лет, прежде чем я стал похож на человека и научился ходить. И ещё полтора года мне понадобилось, чтобы начать говорить, — добавил Элек. — И всё это время Серёжа заботился обо мне, словно я и впрямь был его ребёнком. Серёжа… слишком много для меня значит… — Эл сделал ещё несколько шагов, по его вискам струился пот, ноги дрожали.       Увы, он слишком далеко отошёл от дивана и теперь мог упасть прямо на пол. К счастью, профессор подоспел вовремя и подхватил гибрида, не дав ему свалиться.       — Боюсь, что самостоятельные перемещения для тебя закончились, Элек, — Громов усадил гибрида обратно на диван, и на этот раз обложил Эла со всех сторон подушками, для удобства. — И на счёт недели я явно ошибся — всё закончится гораздо раньше. Боюсь, счёт идёт на часы.       — Серёжа… — всхлипнул Эл. — Он будет страдать… А мне из-за этого больно, — прижал свою руку к груди, как будто у него и в самом деле что-то болело в области сердца.       — С этим надо просто смириться, — вздохнул профессор. — Элек, мальчик мой, подумай о том, что ты всё-таки создан искусственно. Ты не человек, то, что ты принимаешь за чувства и мысли, во многом результат работы программы, настроенной на моговую активность твоего хозяина.       — Результат работы программы? — недоверчиво переспросил Эл. — Привязанность? Любовь? Эти чувства со мной с тех пор, как я стал жить у Серёжи. И это точно не программа, это и есть я сам! Точнее, никакого другого меня помимо этого не существует…       — Это обманчивое впечатление, что есть какой-то «ты», и у тебя есть чувства, мысли и так далее. Просто поверь мне, Элек, — Громов ласково погладил гибрида по руке. — Ты во многом робот.       — Что ж, — не стал спорить Электроник, — тогда и люди точно такие же роботы как и я. Просто с другим механизмом — полностью биологическим. Их мысли и чувства тоже результат программы, даже алгоритм тот же — получать удовольствие, избегать боли, быть равнодушным к нейтральным ощущениям. Я не вижу разницы между нами. Только тело. И это тело, — Электроник оглядел себя, — голос, это сердце… Всё это благодаря Серёже. Он создал меня. Моя жизнь принадлежит ему…       Эта эмоциональная речь очень утомила Элека, он почувствовал себя полностью обессиленным. Громов больше возражать не стал, только в который раз тяжело вздохнул и помог гибриду принять лежачее положение.       — Мне… мне хуже, профессор, — через некоторое время с трудом произнёс Эл.       Постепенно стало тяжело дышать, звуки теперь доносились до Эла как через слой ваты, а окружающая обстановка виделась словно сквозь туман.       — Элек, потерпи немного, — Громов говорил ласково, но вёл себя странно. Сходил куда-то, принёс какую-то маленькую пластиковую коробочку, больше похожую на флэшку, и большой шприц с непонятным раствором. Затем повернул голову Электроника и сделал укол в основание черепа. Эл заскулил от боли, но даже не дёрнулся. — Ну как, немного лучше, да? — спросил Виктор Иванович.       — Да… но…       — А теперь ещё немного потерпи, хорошо? — не дал ему договорить Громов и, достав из кармана скальпель, сделал небольшой надрез рядом с местом укола. — И последний раз, больше я тебя мучить не буду, — с этими словами профессор подсоединил «флешку» через открывшийся разъём к голове Электроника. — Всё, теперь всё, отдыхай.       — Профессор… я… мне… Позвонить… Серёже… Я не успею… — Электроник с трудом нащупал в кармане свой телефон, но пальцы отказывались слушаться его. Он так и не попрощался с хозяином.       Виктор Иванович взял телефон из рук гибрида и набрал номер Сыроежкина.       — Боюсь, время вышло, Серёжа.       — Что? Как? Неделя же?! — вопили в трубке. — Он жив?       — Пока да. Думаю, пара-тройка часов — это максимум, что у него есть. Если хочешь успеть попрощаться — приходи.       — Нет! То есть да, да! Я приду, сейчас буду.       — Думаю, минут через пятнадцать он будет уже здесь, — посмотрел на часы Громов. — Не переживай, Элек. И ничего не бойся.       — Я и не боюсь, профессор, — Эл почувствовал себя несколько лучше — прошла одышка, зрение и слух опять были в норме. У него даже появились силы. Наверное, это был результат действия инъекции, а может, скорая встреча с Серёжей вернула его к жизни. — Я не боюсь смерти, хотя и волнуюсь, да. Но больше всего я беспокоюсь за Серёжу. Не уверен, что он сможет позаботиться о себе, когда меня не станет. Его родители считают своего сына вполне взрослым и самостоятельным, а это обманчивое впечатление. Они не сильно интересуются его делами. Друзья — это друзья, собственные интересы для них всегда будут на первом месте, что вполне естественно. Последнее время, с тех пор как я стал полноценным… — тут Элек на секунду задумался, какое слово подобрать, но потом всё-таки сказал, — полноценным человеком, я всё время помогал ему, подсказывал, поддерживал и просто был рядом. И уберёг от многих ошибок. А теперь что будет? Серёжа наивен, вечно всё забывает, потому что склонен витать в облаках, он не особо умный, если говорить начистоту. Никаких таких талантов не имеет. Да и хорошие манеры привить ему так и не удалось, а это осложняет общение с людьми. Но… — Электроник глубоко вдохнул, вытер дрожащей рукой глаза, на которые, как он ни старался сдерживаться, всё время наворачивались слёзы, — но он самый добрый из всех, кого я только встречал. И он заботится обо мне больше, чем кто-либо в этом мире. Я… — от переживаний горло Элека сдавил спазм, и он почти шёпотом сказал: — Я люблю его…       — Эл! — в эту минуту в комнату ворвался Сыроежкин. От быстрого бега он совсем взмок и тяжело дышал. — Эл! — не обращая внимания на сидящего неподалёку профессора, Сергей рухнул на колени перед диваном, но котором лежал его умирающий друг, крепко обнял Электроника и разрыдался. — Эл!.. Прости… Эл! — сквозь всхлипы и слёзы говорил Серёжа. — Я не смог её найти… Не успел… Я очень старался, но не смог найти. Прости меня, Эл!.. — перемотанными платком и какими-то тряпками, через которые проступала кровь, ладонями, он судорожно гладил плечи и руки своего близнеца, прижимался лицом к мокрой от своих слёз водолозке и повторял: — Мне жаль, мне так жаль, Эл!.. Я ненавижу себя, ненавижу… Я действительно бесполезный человек, я так ненавижу себя! Почему у меня ничего никогда не получается? Почему я ничего не могу для тебя сделать?.. Эл, я ведь так люблю тебя…       Электроник только слабо обнял своего хозяина и легко поглаживал его по спине — на большее сил не было. Даже говорить не получалось — Эла тоже душили слезы.

***

      Виктор Иванович Громов вышел из гостиной почти сразу, как Серёжа начал причитать на груди у своего двойника о собственной никчёмности. Пошёл профессор прямиком в свой кабинет, который находился за стенкой от помещения, где в режиме реального времени разворачивалась драма двух близнецов — человека и гибридного ребёнка, и наблюдать которую Громов мог не вставая из-за компьютера — на один из мониторов выводились изображения с камер видеонаблюдения всего дома. Профессор развернул на весь экран окошко с гостиной, включил звук и принялся за работу.       Первый раз ему представилась возможность провести такой эксперимент — до встречи с Серёжей Сыроежкиным и речи не могло быть о том, чтобы заставлять хозяев умирающих гибридов, немолодых и очень состоятельных людей, везти своих питомцев сюда, в лабораторию, давать этим уважаемым людям нелепые задания, которые невозможно выполнить, доводить до отчаяния, требовать «жертв». Все эти действия необходимы для всплеска психической активности хозяина, повышенного «выброса» его любви и привязанности, который может дать призрачный шанс удержать сознание гибрида в загнивающем теле, а после, при помощи специальных электронных устройств, перенести его в новый кусок «фарфора». Именно этим переносом и занимался сейчас Виктор Иванович, настроив радиоканал электронного носителя, привязанного к новой кукле-заготовке, на приём сигнала от передатчика, воткнутого в разъём в голове Электроника. Если Серёжиных любви и страданий хватит, то они дадут толчок к началу новой жизни Электроника в другом теле, которое должно стать копией предыдущего. Тогда эксперимент можно будет считать успешным и, основываясь на его результатах, развивать бизнес дальше. Ведь не исключено, что будут ещё клиенты, которые подобно Серёже, согласятся идти на жертвы ради привязанности к своему гибриду.       Если же эксперимент не удастся, что ж… единственный убыток, который понесёт Громов — одна испорченная заготовка. Не смертельно.       Другая проблема, которая последние годы заботила пожилого профессора, была в том, что своё детище, дело всей его жизни — производство гибридов, некому было передать. Они с Сашкой ещё бодры и полны сил, но это не надолго, их век по большому счёту подходит к концу. Маша и Мик после смерти своих хозяев вряд-ли долго протянут (печальные примеры скорой кончины осиротевших гибридов были не редкостью). Да и не могут гибридные дети владеть производством, не тот правовой статус у них, а уж изготавливать кукол и подавно — для этого нужен человек.       Естественно, купить патент на производство желающие были. Но ничего у них не получалось — как показала практика, делать гибридных детей мог только человек, сам способный оживить гибрида. В противном случае заготовки со всей встроенной в них электроникой так и оставались обычными куклами. Так что мастеров было по прежнему двое — сам Виктор Иванович и его друг, партнёр по бизнесу и фактически член семьи, Сашка Светловидов. У того вообще оказалась лёгкая рука, гибриды его изготовления легко и быстро проходили процесс интеграции со своими хозяевами. Сашка их, что называется, штамповал, как на конвейере. За что и получил от друга Витьки прозвище Саша «Штамп», которое, впрочем, с подачи Мика, любившего красивые иностранные слова, быстро трансформировалось в «Стамп». И очень скоро Сашка перестал вообще откликаться на что-либо, кроме Стампа. Ну, ещё Урри в качестве исключения дозволялось называть его Шефом.       Пока процесс переноса сознания шёл полным ходом и не требовал постороннего вмешательства, профессор предавался размышлениям о своей семье. Порадовавшись очередной раз за Сашку Стампа и его любимого Урри, Громов обратил свои мысли к собственной второй половинке.       Маша выглядела на сорок с небольшим, хотя от момента создания ей было меньше двадцати лет. Просто именно столько было бы сейчас покойной Марии Петровне Канарейкиной — первой любови Вити Громова. Когда-то убеждённый холостяк и сердцеед преподавал высшую математику в одном из столичных ВУЗов. И угораздило его влюбиться в свою студентку, первокурсницу Машу, вышка которой не давалась до такой степени, что перспектива вылететь из института была для неё более чем реальна. Витя тогда на совершенно бескорыстной основе взялся натаскивать частным образом симпатичную ему девушку по всем трём видам математик, которые были у Маши на курсе, и в процессе своего репетиторства совсем потерял голову. Самое интересное, что Маша испытывала к молодому красивому преподавателю исключительно дружеские чувства и ни разу не дала повода надеяться на нечто большее. За каждое занятие исправно платила и не хотела даже слышать отказов Вити брать деньги. А дело было в том, что у Маши был парень — Сеня Татаринов, которого все ребята звали Таратар. Он был однокурсником Канарейкиной, очень способным, если не сказать одарённым, но всё свободное время подрабатывал, чтобы они с Машей могли снимать квартиру и вообще на что-то жить. Поэтому помогать своей девушке с учёбой Сеня не мог.       А через год Маша погибла — не справилась с управлением их с Сеней сильно подержанного Хюндай Гетс. Как пережил её смерть Таратар, Витя не знал, но судя по всему как-то пережил, раз сейчас вполне себе живёт и здравствует, говорят, математику преподаёт в какой-то школе. Педагогика оказалась гораздо бОльшим его призванием, чем наука. А вот сам Громов после известия о гибели возлюбленной впал в депрессию, уволился из ВУЗа и вообще сменил род деятельности — занялся материаловедением, потом подался в химию… А в итоге увлёкся биополимерами.       Когда его первый гибридный ребёнок, Маша, ожил и очень быстро дорос до состояния взрослой, даже уже не слишком юной женщины, Виктор Иванович с удивлением обнаружил, что любит он вовсе не ту, безвременно почившую Марию Канарейкину, а именно эту Машу — гибрида, которого в прямом и переносном смысле сделал он сам. Эта, его, Маша даже по характеру отличалась от той, прежней. Была более живой и эмоциональной, иногда даже слегка взбалмошной особой. Глядя на неё Громов понимал, что это на самом деле хорошо, что юная студентка Канарейкина не ответила тогда на его чувства — они вряд-ли бы смогли долго быть вместе. Жаль только, что не получилось у неё дожить до старости со своим Сеней.       «Интересно, получится ли это у Электроника?» — Профессор отвлекся от своих воспоминаний и внимательно посмотрел на экран. Элек был уже совсем слаб, даже обнимать своего хозяина не мог. Серёжа всё так же лил слёзы, только теперь причитания и сожаления сменились у него признаниями в любви, а сам он покрывал лёгкими поцелуями лицо гибрида. Эл не отвечал на ласки, только тяжело дышал и глазами следил за Сергеем.       «Сколько там? — Громов посмотрел на часы. — Минут пятнадцать ещё наверное. Хотя, нет, уже всё», — казалось весь дом наполнился душераздирающим криком. «Э-эл!.. Нет! Эл!» — звук шёл не только с монитора, он долетал сам из гостиной в кабинет профессора. Но Виктору Ивановичу было не до сочувствия Серёже — подключённые к кукле-заготовке приборы зафиксировали мозговую активность.