🚬
Чонгук серьезный и сосредоточенный, как никогда. Он крутится перед зеркалом в магазине вот уже минут двадцать, пребывая в поисках костюма на выпускной, который уже не за горами. Остается сдать парочку экзаменов, чтобы наконец распрощаться со школой и начать новый этап суровой жизни. Винсент тоже тут. Расселся удобненько на мягком кресле, раздвинув колени и попивая колу из баночки. Кепка козырьком назад, глаза наполовину прикрыты, весь на расслабоне, но это не мешает ему быть критичным к костюмам, в которых перед ним предстает Чонгук. Вот уже четвертый пошел. — Хорош наряжаться, как клоун, — не выдерживает Винс, подняв веки и посмотрев на малого перед ним серьезным и при этом немного замыленным взглядом. — Мне начинает казаться, что у тебя нет вкуса. — Какой, блять, вкус, когда я только в спортивках хожу? Я никогда в жизни в такое не наряжался, — хмыкает Чонгук, повернувшись лицом к Винсенту. Тот снова сканирует его с ног до головы и издает смешок. Малой недовольно хмурится и, понизив голос, говорит: — Бля, Тэ, ты вконец ебанулся в банку из-под колы пивас заливать и ходить с ним? — Ну, а хули? В общественные места нельзя с бухлом, — Винс со своей банкой в пальцах разводит руки в стороны, еще и зырит оскорбленно. Малой на это закатывает глаза и отворачивается к зеркалу. Вот че ему с этого похуиста взять? У Винсента же свои правила. Нерушимые, мать их. — Пиздец ты прошаренный. Лучше бы уже нормально оценил хоть один костюм, — бурчит Чонгук, поправляя бархатный воротник. — Было бы, че оценивать. Все костюмы клоунские, — хмыкает Винсент, с деловым видом отпив пива. — Я, конечно, не Том Форд какой-нибудь, но это — полная хуйня. Слишком много лишнего на пиджаке. Как цыганский пацаненок, чесслово, — мотает головой внезапный шаритель моды. Чонгук хмурится и начинает разглядывать костюм на себе новым взглядом, с долей критичности обращая внимание на детали, о которых говорит Тэхен. — Че ты предлагаешь? — Гук ловит в отражении взгляд Винсента и поднимает бровь. Приглядевшись к костюму, он понимает, что старший прав. Слишком пестро, из-за чего прикид выглядит дешевым и в принципе стремным. Выпускной, конечно, это не какой-нибудь там Грэмми, но дело, запоминающееся на всю жизнь, и просраться перед одноклассниками — последнее, чего хочет малой. Хочется же спустя годы открыть альбом (хотя Гук уверен, что это ему нахрен не нужно будет) и увидеть там себя, красавчика, а не какого-то чмошника в клоунском костюме, над которым еще и одноклассники не упустят шанс поржать. Подростки ведь по большей части жестокие и критичные, фильтровать базар не умеют и всегда стремятся быть лучше остальных, поэтому не особо хочется попасть под их прицел. Не то что бы Чонгук озабочен чьим-то мнением, ему очень даже похуй, но стремление быть лучше никуда не исчезло. Да и хочется выглядеть эффектно, во-вторых, для себя. А во-первых, для Винсента. Они с Тэхеном никогда не видели друг друга в подобной одежде, но когда Чонгук примерил первый костюм и взглянул на себя, ему вдруг захотелось понравиться старшему. Понравиться именно таким. Захотелось увидеть его реакцию, то, как его глаза будут скользить по телу, одетому в классический, а не спортивный костюм. Но пока все, что Гук получает — критичный и смеющийся взгляд. Ну еще бы, Чонгук, оказывается, полный отстой в выборе, и теперь, когда Винсент ткнул в это, малой понимает. — Предлагаю померить еще что-то. Тут дохера выбора, — Винс окидывает магазин взглядом. Он сидит в дальнем уголке, возле кабинок для примерки, а неподалеку стоит консультант, готовый по первому щелчку подогнать еще кучу костюмов. Магазин, впрочем, не самый херовый, но и не диор. Не небесные цены, плюс отличное качество. Его посоветовала Давон, которая когда-то давно тут же выбирала костюм для Хосока на его выпускной. Впрочем, после того, как она притащила его выпускной альбом, чтобы показать образ братишки (пиздецки стильный был), Винс и Гук убедились, что в этом месте они что-то да найдут, а если же нет, то Винсент мысленно поклялся себе, что из самого диора достанет малому костюм. Консультант резко метнулся за новой порцией костюмчиков, пока Чонгук раздевается в кабинке, опустив голову и расстегивая пуговицы на рубашке. Вдруг незапертая дверца тихонько скрипит, на что малой мгновенно реагирует и поднимает голову, сталкиваясь взглядом в отражении с вошедшим внутрь Винсентом. Чонгуку много времени для понимания не надо, чтобы угадать намерения одного подбухнувшего похотливого Ван Гога. А тот и не теряет время, помогает рубашку стянуть и припадает губами к плечу, а тельце, одетое в одни лишь трусы, прижимает к себе. — Бля, Тэ, ну хули ты устраиваешь тут… — с дрожью шепчет Чонгук, не в силах сопротивляться жару этих мажущих по коже губ. — Мне еще шмотки мерить. — Тебя щас не должно это волновать, — хрипло отвечает Тэхен, кусая мягкую шею зайчонка и гладя его вздымающуюся грудь ладонями. — Я ща заведусь, Тэ, — с мольбой шепчет малой, поджимая пальцы на ногах, а пальцами на руках вцепляясь в рукава мастерки Тэхена. В примерочной становится чертовски тесно и жарко, что аж воздуха не хватает. С каждой секундой совесть из-за того, что они могут потрахаться в примерочной магазина, грызет все меньше. Это потому, что возбуждение начинает жестко бить в голову и заодно выбивает ненужные мысли, оставляя там только одно мощнейшее желание. Тэхен убивает к чертям. Чонгук издает короткий писк, который, если бы он не успел укусить себя за губу, превратился в громкий стон. Все потому, что Винсент бессовестно сжимает его полувставший член через ткань белья и начинает мучительно массировать, не обходясь без своей привычной грубости, от которой крыша еще больше едет. Чонгук с ума сходит. Уже и забыл, что ему необходим воздух, а про то, что за дверью может стоять консультант, принесший еще парочку вариантов — подавно. Все, о чем малой может думать — длинные пальцы Тэхена, массирующие его член, уже вовсю истекающий смазкой. — М-м, блять, сука, нахуй, че ты делаешь… — быстро шепчет Чонгук на одном дыхании, откинув голову на плечо Тэхена. Он крепко вцепляется в запястье старшего и подается бедрами вперед, толкаясь в его руку. Тело яростно требует разрядки, и теперь малой не выйдет отсюда, пока не кончит. Его берет злость, что Винсент, снова послав нахуй мир, поступает так, как по кайфу ему. Зато Чонгуку теперь катастрофически мало. Ему хочется развернуться, вгрызться в губы Тэхена, всего исцеловать и ощутить внутри себя его горячую пульсацию до предела возбужденного члена… Тэхен не мелочится и запускает руку в трусы малого, продолжая свои манипуляции. Жар его ладони телом к телу ударяет током, отчего кожа покрывается мурашками. Чонгук жмурится до боли и вспышек перед глазами, рискует раскрыть губы буквой «о» в немом стоне и вбивается в двигающуюся по всей длине члена руку. Винсенту от всего происходящего крышу сносит не меньше. Ему хочется схавать Чонгука целиком, но доводить его до предела — не меньший кайф. Вставляет то, как зайчонок пытается сдерживать свои стоны, как до красных следов, которые стопудово останутся, цепляется за его запястье, как лежит на плече и активно двигается бедрами навстречу, желая получить как можно больше. Все, абсолютно все в нем сводит с ума, и Винсент не понимает, что творит, но останавливаться не хочет. Шмыгая носом, давясь слюнями, слезами и стонами, Чонгук кончает в ладонь Винсента и, не успев одуматься, резко разворачивается в его руках, так и оставшись с приспущенными трусами. В его глазах пылает дикий огонь страсти, который Винсент в нем разжег, и теперь сам об него обжигается, но и это вставляет. Вдруг Чонгук резко пропадает из поля зрения, потому что опускается на колени и начинает дрожащими непослушными пальцами спускать с Тэхена спортивки, пока тот продолжает стоять с испачканной спермой ладонью, прижавшись спиной к стенке. И именно в этот момент в кабинку коротко стучат. Чонгук мгновенно приходит в себя. Точнее, жестко разбивается об землю, упав с заоблачных высот. Он поднимает на Тэхена взгляд, скользит ладонью вверх по его ноге и накрывает пах. — Секунду, — говорит Чонгук, обращаясь к консультанту за дверью, и, не отводя взгляда от Винсента, грубо сжимает его член пальцами. У того вмиг глаза начинают искриться, а зайчонок улыбается по-дьявольски и облизывается, обещая сладкую расправу. Спустя пять минут примерка продолжается. Чонгук хоть и испытал кайф от внезапной дрочки не в том месте и не в то время, но все-таки отомстил Винсенту за подставу. Много для этого не нужно было: всего-то приспустить его белье, прикоснуться к возбужденному члену (кинуть косточку называется) и, одевшись, выйти, как ни в чем не бывало. Что-то в атмосфере поменялось. Над головой Винсента сгустились тучи. Он снова развалился на своем кресле с банкой колы (пива) и сверлит крутящегося перед зеркалом зайчонка то ли убийственным-злым-опасным-диким взглядом, то ли до пиздеца возбужденным. Оказывается, что всем вместе взятым. Вроде, сам затеял игру, но уже как-то не весело. Тэхен еле сдерживается, чтобы не завалить малого прямо на этом кресле, и похуй, уже абсолютно точно похуй на всех вокруг. К счастью, свободная ткань спортивок не выделяет стояк, зато ткань трусов начинает раздражать. На банке в пальцах Винсента появляются вмятины. Зато у Чонгука все по кайфу. Он удовлетворился и продолжает примерку с невозмутимым, но сияющим лицом. Да и то ненадолго. В воздухе напряжение, в каждой молекуле буквально заложено агрессивное «хочу тебя», посланное Винсентом. Сталкиваться с его взглядом в отражении опасно для жизни. Удовлетворение сразу же аннулируется, и снова хочется. До безумия хочется. — Ну, а этот как? — спрашивает Чонгук, наконец руша напряженную тишину, образовавшуюся между ними. Он поворачивается к Тэхену и сует руки в карманы брюк. — Какой-то блядский вампир, — хмыкает тот и снова оглядывает малого с ног до головы. Только его взгляд теперь не критичный, а пожирающий. Откровенно. — Этот пиджак делает тебя взрослее, а ты у меня еще мелкий. — А для того, чтобы ебаться в общественных местах, я не мелкий? — ухмыляется Чонгук, склонив голову к плечу. — Рот закрой, тепло не трать, — Винсент щурится и въедается взглядом в глаза малого. — Бесишься, что хуй с маслом получил? — Чонгук неотрывно глядит на старшего и расстегивает две верхние пуговицы на рубашке. — Твой девственный грудак нуждается в татухах и мощных мышцах, если ты решил выебнуться, — Винсент снова пытается включить критика, чтобы теперь задеть самодовольного пушистика, но выходит слабо. На языке одно, а в голове другое. То, что в меру подкачанная грудь зайчонка дрочно смотрится в такой белоснежной, сшитой точно на малого, рубашке, а эти две расстегнутые пуговицы, как контрольный выстрел в башку. Вот он — пиздец. — Тебе нравится, Тэ, — не без удовольствия утверждает Гук, обворожительно (он умеет) улыбнувшись. Играет одними только глазами, и ему это нравится. И он прав, черт возьми. Винсенту реально нравится, а малой добился того самого взгляда. Тэхен каждую деталь внимательно осматривает, задерживает взгляд на обтянувших бедра брюках и на стройной талии, к которой хочется, чтобы руки приросли, чтобы вечно держать. И даже к пиджаку претензий нет. Классический черный, минималистический и строгий. То, что нужно. — А хочешь… — продолжает Гук, сощурив глаза и склонив голову к плечу. — Получить хуй с медом? Тучи над головой Винсента моментально испаряются, а в глазах зажигается первобытный огонь жажды и надежды. Он не верил, не ждал, а тут как голос из самых небес. Зайчонок иногда точно ангел, спасающий его душу. Маленький пушистый говнюк, отлично знающий, что Винсенту нужно. — Бери этот, — кивает Тэхен на костюм малого, — он ниче. И погнали уже, галстук потом выберем, — быстро говорит он, подскочив с кресла и уже доставая ключи от мерса. Винсент на старте.🚬
Каким-то чудом удается доехать до дома без происшествий, и недавно починенный мерс, выглядящий с нуля, не страдает. Винсент был бы готов сделать дело на любой остановке, на любом из множества светофоров на их пути, но есть одно важное обстоятельство — мед. Сладкий и вязкий мед, который давно ждал своего часа и который он уже и не надеялся опробовать. Но тут такое дело, что возле него даже самые важные на свете дела становятся пустяками. С порога они начинают избавлять друг друга от одежды, ярко чувствуя, как повышается температура в телах и в воздухе их родной квартирки. Зайчонок тянет Винсента за резинку спортивок за собой в спальню, где не осталось и следа от кровати, на которой они какое-то время спали. Старая добрая половая жизнь вернулась сразу же после воссоединения, и никто из них не посмеет сказать, что не скучал. Чонгук, движимый одним лишь желанием, валит на «кровать» Винсента, и пока тот пытается не задохнуться в возбуждении, уходит на кухню, чтобы спустя несколько секунд вернуться с той самой заветной баночкой меда, о которой грезил Тэхен. Только Гук соврет, если скажет, что тайно не грезил тоже, хоть и краснея от собственных мыслей. Винсент такой заразный! — Я все еще думаю, что ты ненормальный, раз так хочешь вляпаться в мед, но… — мотает головой малой, открутив крышку и швырнув в сторону. — Но тебя никто не тянул за язык, зая, — ухмыляется Тэхен, приподнявшись на локтях и жадно ловя каждое действие малого. «Но мне это нравится», — хочет сказать зайчонок. Винсент понимает. Чонгук рядом опускается на колени, и вроде бы уже возбужден до предела, но все равно испытывает некую неловкость, прорывающуюся сквозь поволоку. Это лишь потому, что он не знает, как действовать. Окунуть указательный палец в банку кажется лучшим первым шагом. Что-то вроде пробы. Глаза Винсента горят в предвкушении, а происходящее кажется сладким сном после бешеной попойки. Гук растерянно таращится на свой палец, как будто впервые увидел мед. Липкая и вязкая сладость медленно течет по фалангам вниз. Винсент пытки не выдерживает и, схватив малого за запястье, тянет его руку к своему лицу. Душа, наверное, мгновенно покидает тело Гука, когда старший размыкает губы, высовывает кончик языка и собирает им немного меда. У него в эту секунду внутренний крик, а тело прошибает мелкой дрожью от прикосновения горячего языка к липкому пальцу. Блять. И вроде уже затаил дыхание в предвкушении и продолжении пытки языком, но Винсент внезапно опускает руку малого себе на голую грудь и прижимает к ней обильно смазанный медом палец. Он берет процесс под свой контроль, и пока зайчонок пытается не сдохнуть от осознания происходящего, в которое еще с трудом верится, ведет пальцем малого вниз, оставляя липкую дорожку. Чонгук себе не принадлежит, он как сторонний наблюдатель: только и может, что смотреть и охуевать. А Тэхен в это время сжирает взглядом его самого. Палец все скользит по горячей смуглой коже, мажет по встречающимся на пути татуировкам, минует пупок и останавливается прямо внизу живота. — Слизывай, пчелка, — звучит вроде расслабленно, но нельзя не уловить приказные нотки в низком глубоком голосе, утонувшие в возбужденном тоне, который провоцирует еще одну порцию мурашек. Он глядит с ожиданием и предвкушением, гадая, сможет ли Чонгук на все сто раскрепоститься и сделать это. Бывают еще моменты, когда малой ведет себя, как девственник. Поэтому Винсент хочет искоренить в нем все остатки смущения. — Вот ты извращуга, — хмыкает Чонгук, залезая на бедра Винсента. Теперь, когда первый штрих готов, смущение куда-то испаряется, как будто и не было. Заполненные чернотой желания глаза вновь загораются и опасно блестят. — Будем извращаться по-жесткому, — Винсент утягивает в эту сумасшедшую пучину безжалостно, обрубая все шансы на отступление. Тут уже не прокатит. Об отступлении и речи нет. Чонгук готов на все. Он припадает губами к началу медового пути внизу тэхенова живота, прикрывает глаза, с головой пропадая в этих жгучих и одновременно крышесносных ощущениях. Кончик языка скользит вверх, собирает сладость, что от сочетания со вкусом кожи Винсента кажется еще слаще. Под языком чувствуется, как напрягаются мышцы, а над головой дыхание становится глубже и тяжелее. Винсент не удерживается, это нихуя не хуже минета, потому что язычок Чонгука хорош в любых условиях. Он умело и легко возносит до небес, сопровождая горячим дыханием и поцелуями, от которых так хорошо, что плохо. Пальцы зарываются в волосы малого, сжимают их у корней и тянут легонько, хотя хочется пожестче. Винсент пока еще старается себя контролировать, зная, что дальше — больше. Сегодня он Чонгука поглотит целиком. Губы Гука достигают груди, где и начался мучительно-сладкий путь. Он весь уже верхом на Тэхене. Тот на пределе, потому что возбужденный член упирается в задницу малого, что пиздец накрывает. Гук слизывает остатки меда и облизывается. Тэхен тяжело дышит, а его вздымающаяся грудь блестит от слюны малого. В участке кожи, где проложена влажная дорожка, прохладно, в то время как остальное тело горит ярким пламенем, и этот контраст приятен до жути. Чонгук наконец поднимает голову, заглядывая Винсенту в глаза. Они у него такие пугающие и завораживающие, что любого на колени поставят без лишних слов. Чонгук без труда оказывается в их власти и затаивает дыхание. Винсент терзает, кажется, целую вечность, после чего резко окунает несколько пальцев в мед, валит Чонгука на постель, оказываясь сверху и нарочито небрежно, по-грязному размазывает сладость по нижней части лица малого, сразу же вгрызаясь в его сладкие губы своими и сжирая в каком-то чертовски диком поцелуе. Рука, измазанная медом, не останавливается на этом. Пока Винсент целует, мажет вязкой массой по шее, на которой вздулись венки, по груди, быстро вздымающейся, обводит соски, надавливая пальцами на затвердевшие бусинки, спускается к ребрам, после чего еще раз окунает руку в баночку и продолжает превращать зайчонка в конфетку. Дальше живот, бедра. Вот тут Чонгуку реально срывает крышу от количества кайфовых ощущений. Он себя мысленно ругает за то, что не соглашался на медовый секс раньше. Это настолько хорошо, хоть и липко, что не подобрать слов. Вместо них из Чонгука вырываются только стоны и тяжелое дыхание. Тэхен действует не так нежно, поэтому на чувствительной коже малого сразу же появляются красные отметины. Губы его обхватывают бусинку соска, оттягивают, а зубы больно прикусывают. Гук вскрикивает и дергается, но это не настолько больно, сколько приятно до пиздеца. До гребаного разрыва сердца. Чонгук мечется под Винсентом и уже сам не понимает, чего хочет. Всего сразу, и только так. Где-то в космосе. В сладком и вязком космосе, разлившемся между их жаркими и липкими телами. Там хорошо, как нигде. И где-то там Чонгук проходит свое медовое посвящение, блядские взгляды кидая вверх, на повелителя всей этой медовой вакханалии, пока ладонь его же твердо стоящий член у основания обхватывает. Как это дико и грязно, наверное, что мед, которым Чонгук сам и обмазал член Винсента, смешивается с предэякулятом и создает новый вкус. Гук примерно так себе это и представлял, только реальность оказалась куда лучше, и нет в ней ничего странного. Так даже вкуснее. Чонгук в кайфе прикрывает глаза и сосет заалевшую головку, грязно причмокивая и не забывая активно работать язычком, пока Винсент держит за затылок и контролирует движения. Его терпение быстро кончается, и он толкается бедрами навстречу, входя в горячий влажный ротик максимально. В зубах сигарета, а свободная рука упирается в стену у окна. Уже вечер, в темную комнату только свет фонарей и приятная прохлада прокрадываются. Свежий воздух щекочет влажные тела и ничуть не остужает жажду. В голову ударяет еще больше. Бешенство. Винсент чувствует, что уже находится на самой грани. Башка не соображает, да и похуй, он давно вверил себя в руки инстинктов. Он отстраняется, заставляя Чонгука вынуть изо рта член, резко подхватывает его, ставя на ноги, и усаживает на подоконник, рывком раздвигая липкие и сладкие (не только из-за меда) колени. Чонгук сглатывает вязкую слюну, смешавшуюся с медом и смазкой, и прижимается влажной спиной к холодному окну. Винсент уже проталкивает внутрь малого два пальца и, продолжая дымить, разрабатывает его, подготавливая к своим размерам. Чонгук тоже задыхается, жаждет разрядки и, кажется, сейчас растечется по подоконнику лужицей. Его взгляд томный, соблазняющий до дрожи, а губы такие красные и блестящие, что только лишь от их вида спустить хочется. — Господи! — стонет Чонгук, внезапно вместо длинных пальцев ощутив в себе горячий и пульсирующий член Винсента. Он вцепляется в его плечи, а ногами обхватывает бедра, сцепляя их сзади. Цепляется как за свое спасение и свою же погибель. Так вот оно сейчас. — Пахан дослужился до звания Господа? — хриплый низкий бас уничтожает последние частички чонгукова существа. Этот голос звучит возле самого уха, щекочет его дыханием и губами. Если Чонгук еще может соображать, то понимает, что Винсент кусает его за хрящик. Сигарета у него зажата в пальцах, которые удерживают малого за бедра. Ее густой дым поднимается вверх, растекаясь между ними туманом. Странный, до безумия приятный кайф, завершения которого так не хочется. С Винсентом все странное становится прекрасным и неповторимым. Особенным. Только с ним так. С ним только так. Они достигают пика и распадаются на части, рассыпаясь на полу, отходя от сладкого безумия, а потом собираются, и уже неважно, где чья частичка, потому что едины телом и душой. Неразделимы и бесконечны.🚬
Мед медом, но липкость начинает раздражать, как только разум проясняется. Теперь, когда постельное белье сменено и вновь пахнет свежестью и чистотой, все идеально. Чистая постель, чистые тела, чистые головы, которые ничем не озабочены в этот приятный момент. Кроме одного. Винсент сидит на полу, прислонившись к стене и лениво перекатывая в зубах очередную сигарету. Меж его расставленных в сторону ног удобно расположился зайчонок, усевшийся в позе лотоса и окруживший себя тетрадками да книжками. Рядом, тоже на полу, стоит светильник, позволяющий малому все четко видеть перед собой. На часах уже одиннадцать. Вроде еще чертовски рано, но как бы не так. Чонгуку нужно выспаться. Винсент вроде и хочет выкинуть всю эту макулатуру в сторону, прижать к себе зайчонка и уложить баиньки, чтобы хорошо отдохнул, но, с другой стороны, понимает, что малой так просто не уснет, пока не позанимается и не убедится, что готов к завтрашнему экзамену. Не было ни дня, чтобы Гук не уделил время подготовке, которой занимается с самого начала учебного года. Это вызывает у Тэхена искреннюю гордость. Малой действительно отличается от них всех, у него точно все получится. — Тэ, — вдруг зовет Гук, не поворачивая головы, и быстро пишет что-то в своей тетрадке. Тэхен в ответ мычит и выпускает вверх сгусток дыма. — А ты че, не купишь себе костюм на мой выпускной? Винсент бросает смешок, как будто услышал какую-то тупость, и стряхивает пепел в рядом лежащую пепельницу. — Ты че, зая? Представляешь меня хоть в этом прикиде? — Ну, я хотел бы увидеть… Может, примеришь мой костюм? — Чонгук откладывает ручку и поворачивается боком к Тэхену. — Пиздец, дохуя хочешь, зайчонок, — усмехается тот, помотав головой. — Я ни разу в жизни не надевал такое и не собираюсь. Я тебе че, джентльмен хуев? — Да бля, вот ты несломимый, сука, — закатывает глаза малой, сложив руки на груди и надув губки, как дитя. — Мне че, ради себя заставить тебя это сделать? — хитро щурится зайчонок, уставившись на Винсента. — Запрещенный прием, зайчара, — несогласно мотает головой Тэхен, недовольно цокая. — Лучше об экзаменах думай. Этому миру нужны компетентные менеджеры, которые дело свое на отлично знают, а не хуи пинают, потому что не учились нормально. Гук отворачивается и поднимает с пола ручку, наклоняется к тетрадке, покусывая губу, но ничего не пишет, только смотрит на свои записи, но как будто сквозь. По взволнованно бегающим глазкам можно понять, что за жопку страх кусанул. Малой молчит дольше минуты, так и не продолжив писать, да и Винсент больше ничего не говорит, снова в думы свои уходит, удовлетворенный тем, что уговоры не ушли в дальние дали, и курит на расслабоне, который рушить пиздец как не хочется, но Чонгук понимает, что вынужден. Завтра экзамен, и Тэхену пора бы уже знать о том, что… — Я передумал идти на менеджмент, — Чонгук себе вроде говорит мысленно, чтобы звук в голосе прибавил, но херово выходит. Смахивает на невнятное бормотание. И когда Винсент несколько секунд не отвечает, малой собирается вздохнуть с облегчением, что не покинул жизнь раньше и оттянул время, но внезапно он чувствует, как старший мгновенно напрягается позади него. — В смысле передумал? — недоуменно спрашивает Винс, нахмурив брови и резко затушив окурок в пепельнице. — Ну, вот так, передумал… — пожимает Чонгук плечами, не отрывая взгляда от тетради. — Нахуя? Ты ж туда пиздец хотел, — все еще не понимает Тэхен, и его это непонимание происходящего начинает накалять. — А куда ты тогда собрался? — спрашивает не без скрытого волнения. А вдруг Чонгук решил остановиться на школе и, как многие из здешних пацанов, остаться без высшего образования? Нет, Винсент ни за что этого не допустит. Зачем тогда малому сейчас так жопу рвать и яростно готовиться к экзаменам, если он решил забить хуй на нормальное будущее? Чонгук снова испытывает тот особенный страх, когда нет сил продолжить свою мысль, в то время как раздражение Винсента позади стремительно повышается. Явно не то, чем хотелось бы завершить этот охуительно-прекрасный вечер. Чонгук реально начинает жалеть, что спизданул это именно сейчас, когда все было так хорошо и спокойно. Но обратного пути уже нет, да и Тэхен не остановится на полпути, пока не вытянет из малого все. И ему даже пытаться не надо. Он задал свой вопрос и ждет, сдавливая своим напряженным молчанием и ограниченным терпением, которому скоро придет конец. Чонгук тихо вздыхает и решается повернуться к Винсенту, даже в глаза его раздраженно-непонимающие заглянуть. — Юриспруденция, Тэ, — слегка шатко, но в целом вполне уверенно звучит из уст малого. — Я туда хочу поступить. И выясняется, что до этой секунды Винсент еще добрый и спокойный был. Сейчас, от услышанного он буквально багровеет на глазах. Чонгуку, конечно же, ссыкотно, но чего уж теперь? И не такое бывало. Но разница лишь в том, что Тэхен никогда так не серьезен, как когда дело касается будущего малого или жизни кого-то из пацанов. Чонгук молчит, сказав свое, и не прекращает смотреть Винсу в глаза, во всей красе наблюдая, как тот мысленно взрывается от злости. — Нахуй оно тебе? Че ты там забыл, а? — цедит он, стараясь себя сдерживать. Больная это для него тема, оно и понятно. Чонгук бесстрашно затронул то, что не должен был, но он ни о чем не жалеет. — Если туда собрался, то зря жопу рвешь, — продолжает Тэхен, теперь уже с каким-то пренебрежением и безнадежностью кивнув на завал книг и тетрадей перед малым. — Тебя без бабок не примут, каким бы умником ты ни был. И хотя деньги теперь для Винсента не являются проблемой, он в любом случае готовился выложить любую сумму на обучение Чонгука, куда бы тот ни решил поступить, но тут особенный момент. Тут Винсент обжегся и пришел к той жизни, которой живет теперь. Уже не жалеет, состоялся в узких кругах. Порошком торговать вполне почетно, тем более у Намджуна, но если вернуться в те годы, когда настоящая жизнь после долгого существования в приюте только начиналась, Винсент жалел. Он тогда озлобился, как черт, ведь мог кем-то стать и зажить по-человечески, но шанса не дали. Все на деньгах делается, а бедный (и похуй, что толковый) студент университету не сдался. Еще и стипендию платить этому сироте? Да нахуй надо, вот оно как. Тот тайный страх, глубоко-глубоко прячущийся внутри души, не дает о себе забыть по сей день. Винсент опасается, что с Чонгуком такая же ситуация произойдет. Он не хочет видеть разочарование в глазах малого, не хочет видеть в нем отражение себя прошлого. В Чонгуке тогда что-то потухнет и исчезнет бесследно, как и в Тэхене когда-то. А если такое все-таки произойдет, Винсент без раздумий разнесет всех ублюдков, жрущих бабло, и устроит гребаную революцию. С его маленьким и только познающим жизнь зайчонком несправедливости он не потерпит. — Тэ, я буду стараться. Я сделаю это ради нас обоих, — Гук поворачивается к Тэхену всем телом, садится перед ним на колени и кладет свои ладони на его руки, крепко сжимая. В его глазах непоколебимая уверенность, в которой он яростно пытается убедить Винсента. — Попробуют они только бортануть меня, я их разнесу там… — злобно бурчит малой, хмыкнув. И… Винсент вдруг улыбается, из-за чего у малого происходит сбой в системе. Он готовился к еще большей ярости, к сопротивлению до последнего, к диким спорам и даже к ссоре (чего совершенно не хочется), но Тэхен вдруг улыбнулся. Так искренне и чисто, что у Гука все настройки полетели в голове, а решимость сменилась недоумением. Разнесут, они вместе обязательно разнесут там всех, кого надо. — Лады, пиздуй на свой юридический, — просто пожимает Винсент плечами. Озарение. Резкая перемена произошла за счет ненароком прокравшейся в голову мысли. Мысль маленькая, но очень сильная и важная: Тэхен мало чем будет отличаться от тех, кто за знания требует бабло и рушит мечты, если сейчас сам сделает то же самое, но за бесплатно, лишь потому, что обломался когда-то и остался ни с чем. Пора уже, наверное, засунуть свою ненависть в жопу. Чонгук поступит, куда только захочет, и гребаный юрфак не станет исключением. Наверное, так даже будет лучше. Бросить вызов тому, что казалось недостижимым. Но самый кайф будет в том, что это достижимое покорится с баблом или без. Оно обязательно покорится, Винсент не сомневается. За пару минут его взгляд кардинально меняется, приняв противоположную сторону. А причина тому решимость и стремление в этих блестящих и полных жизни глазах напротив. Чонгук владеет черной магией, потому что никто и никогда не мог на Тэхена воздействовать так мощно. Черная магия или та самая любовь… Называйте, как хотите. — Я помогу с подготовкой к вступительным, пока школу закончи, — Винс кивает подбородком малому за спину, где все так же лежат книги и тетради. Личико Чонгука начинает светиться ярче самого солнца. Он широченно лыбится и бросается на Тэхена, обнимая за шею и покрывая его лицо поцелуями. — Закончу, стопудово закончу, всего ничего осталось, — быстро бормочет Гук между поцелуями. Винсент посмеивается и усаживает малого на свои колени, обнимая за талию и прижимая к себе. — Стану крутым юристом, в полицию пойду и засажу всех коррупционеров. Всех уродов, которые людям жизнь портят, — в словах зайчонка столько веры, что не поверить невозможно. — Оу, полегче, меня случайно не засади, — ухмыляется Винс, беря лицо Чонгука в свои ладони и целуя под нижней губой, прямо туда, где расположилась маленькая родинка. — А вообще, с такими мразями поможет только восстание, — он улыбается уголками губ и ловит внимательный, сосредоточенный и искрящийся энтузиазмом взгляд младшего. — Масштабное восстание, а не один честный легавый. Но все не так хуево. Ты стопудово сделаешь много хорошего для людей, хоть и не так масштабно. А хотя… черт его знает. Ты на все способен. — Веришь в меня? — шепотом, с трепетом и волнением спрашивает Чонгук, затаив дыхание. — Верю и горжусь, зая, — без колебаний, искреннее некуда. Тэхен кивает. А Чонгук в этот миг становится самым счастливым на свете человечком. Он снова крепко обнимает Винсента и утыкается носом в его теплую шею, совершенно позабыв об учебниках, ждущих за спиной. — Знаешь, — шепчет он, играясь с волосами на затылке Винсента. — Я обожаю говорить и думать о нашем будущем. — Почему? — спрашивает Тэхен, снова закравшись ладонью под свободную футболку зайчонка и гладя его спину. — Потому что там мы будем вместе, — Гук жмурится и прячет лицо на груди Винсента. — Это и есть лучшее будущее, — тихо произносит тот, целуя малого в висок. Чонгук поднимает голову и заглядывает Тэхену в глаза. Кончик его носа слегка покраснел, а глаза как будто находятся на грани слез. Ему так хорошо, что внутри всего разрывает от радости и счастья, и лишь оттого хочется плакать. Малой утягивает Винсента в глубокий и тягучий поцелуй внезапно, жмурясь так крепко, что ресницы трепещут, плавно изгибаясь в любимых руках в надежде вновь забыться, и так по чертовому кругу, пока сознание не покинет. Тэхен принимает эстафету. Руки неконтролируемо сползают из-под футболки Чонгука и проскальзывают под белье, с жадностью и удовольствием сжимая упругие ягодицы. Гук стонет в поцелуй и толкается вперед, упираясь возбуждающимся членом в живот Винсента. Чем дальше, тем слаще. И тяжелее сказать: «стоп, давай тормознем». И Винсент говорит, только совсем другое: — Если через три секунды… — шепчет в губы, снова их целует глубоко, посасывая то верхнюю губу Чонгука, то нижнюю, то язычок прихватывая, а потом продолжает, еле оторвавшись на миллиметры: — Если через три секунды не съебешься готовиться к экзамену, я тебя больше не выпущу. Буду трахать до самого утра. Звучит, как проклятье. Чонгук скулит и отчаянно тянется за новой дозой поцелуев. Тэхен особо и не старался звучать убедительно. Его слова действуют в обратную сторону, потому что у Чонгука от последнего предложения член, налившийся дичайшим возбуждением, дергается в трусах, а из губ выпадает новый стон. Три, два, один. В жопу подготовку.🚬
Гук грызет кончик карандаша и блуждает взглядом по классу, в котором царит гробовая тишина. Ученики погружены в экзамен, шутки остались в прошлом. Настолько тихо, что уже даже тишина звучит слишком громко. Меж рядов парт неторопливо расхаживает учитель, бдящий, чтобы никто не списывал и не нарушал правил. И даже шаги его беззвучны, хрен знает, когда он может оказаться за спиной, что не может не напрягать, как будто и без того мало волнения. Но Чонгук свое уже отволновался, потому что лист с ответами готов к сдаче вот уже минут десять. До конца экзамена остается полчаса, можно выходить из кабинета, но Чонгука удерживает умоляющий помочь хоть чем-то взгляд Бэма, сидящего в левом ряду на две парты впереди. Чонгук в ответ глядит сочувствующе и чуть заметно пожимает плечами, не зная, как дать подсказку. Бэм даже умудряется приподнять лист так, чтобы Чонгук мог что-то там разглядеть и помочь с решением. Что-то увидеть удается, но передать ответ куда труднее. Чонгук ерзает, как будто разминает напряженные от долгого сидения в одной позе мышцы, и оттопыривает пальцы, изображая цифры ответа (хорошо, что математика). И то, лишь тогда, когда учитель делает очередной круг по классу и не видит. На это уходят секунды, адреналин в крови бурлит, кровь вскипает. В награду радостная и благодарная улыбка Бэма, который коротко кивает, мол, понял, принял. И хорошо. Еще спустя минут пять другая училка тихонько приоткрывает дверь в кабинет и подзывает наблюдающего. Пока она что-то коротко ему говорит, Чонгук изловчается подсказать Бэму еще два ответа, а потом как гром среди ясного неба: — Чон Чонгук, на выход, — говорит наблюдающий, повернувшись к ученикам. Училка исчезла за дверью. Чонгук слегка теряется. Что случилось? Неужели его каким-то образом пальнули и сейчас аннулируют результаты? Вышвырнут из школы, которую он так и не сможет закончить? Малой слегка волнуется. Зачем еще его должны выдворять, если до конца экзамена остается двадцать минут и он сам может выйти в какой угодно момент? В любом случае, Гуку ничего не остается, как подняться, сдать лист с ответами и покинуть кабинет с волнением в душе. Но оно сразу же испаряется, как только малой видит перед собой Винсента, все это время стоявшего у окна неподалеку от кабинета. Он пришел поддержать и обещал, что будет присутствовать на всех остальных экзаменах (вопрос только в том, как ему разрешили войти в школу, так еще и стоять в коридоре возле класса?). Это невероятно сильно мотивирует и успокаивает, тревога и страх уходят на второй план. Чонгук уверен, что именно из-за присутствия Винсента за стенкой смог справиться с экзаменом так легко и просто. Ну и доля тщательной подготовки. В остальном заслуга Винсента. Учительница, которая ранее заходила в кабинет, глядит на Чонгука с каким-то странным выражением лица, после чего вздыхает и, развернувшись, неторопливо уходит после короткого кивка Винсента. — Тэ, кажется, я справился, — тихо говорит Гук, забыв про женщину и подойдя к старшему. Улыбка не может не тронуть губы зайчонка в этот момент, но она сразу же меркнет, потому что Винсент в ответ не улыбнулся, а взгляд… взгляд у него тяжелый, эмоции трудно считать. Это настораживает мгновенно. — Я в тебе не сомневался, зая, — негромко отзывается Винсент, подняв руку и мягко коснувшись предплечья Гука. Тот хмурится, всматриваясь в любимое лицо, на котором непонятно, что изображено. И голос странный, неопределенный. Пугает. — Что случилось? — решается спросить Чонгук, почему-то страшно волнуясь услышать ответ. Винсент слегка поджимает губы, на секунду отводит взгляд в сторону, затем, как будто бы собравшись с мыслями, возвращает его на Чонгука. И говорит негромко: — Твой отец умер, Гук-и. В первые секунды выражение лица Чонгука остается неизменным, но потом взгляд начинает мрачнеть, а дрогнувшие губы поджимаются в тонкую линию. Слезы не норовят брызнуть из глаз, ком в горле отсутствует, нет признаков моральной боли, что должна была пронзить от услышанного. Но проявилось другое. Как будто где-то там, в дебрях трепетного сердца, полного чувств, одно екнуло и вмиг испарилось. И не чувство даже, а нечто необъяснимое. Чонгук, несмотря ни на что, чего-то, кажется, неотъемлемого, лишился только что. Винсент смотрит на него без жалости, лишь с какой-то незначительной долей сожаления. Ему откровенно не было дела до этого человека. Он имел вес лишь за счет того, что дал жизнь таким хорошим мальчикам. В остальном — плевать. Винсент как никто знает, сколько Гук от него страдал. Малой ему однажды рассказал все, что в его жизни с рождения творилось. От отца, от которого одно лишь название, он не получил ни грамма любви. Если Чимину в раннем детстве еще кое-что да досталось, то Чонгуку — полное ничего. Винсент благодарен его родителям лишь за то, что не избавились от второго, незапланированного ребенка. И пусть ради денег от государства, пусть только ради того, чтобы потратить эти деньги на алкоголь и наркотики. Они дали Чонгуку жизнь. Жизнь тому, кто стал смыслом в тэхеновой. Остальное неважно. Чонгуку не больно. Внутри него сейчас непонятные, смешанные ощущения. Чувство потери, но не скорби. Вроде и какое-то облегчение, но и не совсем то. Смерть — это освобождение. Для человека, который медленно пропадал изо дня в день, это именно оно. И, наверное, Чонгуку поэтому не больно. Его отец больше не будет причинять боль ни себе, ни своим детям. Вот и все. Гук вздыхает и закрывает глаза, не желая ничего в этот момент видеть. На него какая-то сильная усталость вдруг навалилась. Он делает шаг вперед и утыкается лбом в плечо Винсента. Тот обнимает в ответ и кладет свой подбородок на чонгуково плечо. — Это был вопрос времени, — едва слышно говорит Гук, обвив талию Винсента руками. И все-таки слеза срывается с ресниц и сталкивается с холодным кафелем.🚬
Не по закону жанра в день похорон светит солнце, сопровождаемое легким прохладным ветерком. Напоследок и оно решило улыбнуться пропащему человеку. На местном кладбище за городом пустынно и тихо. Лишь у свежевырытой могилы стоят родные и близкие. Здесь все вплоть до Джихана и Бэма. Ближе всех к могиле — Чимин и Чонгук, провожающие своего отца в последний путь. Организацию похорон на себя взяла Давон. Она раздала пацанам указания, что делать в короткие сроки. Никто не остался без дела. Своими силами они смогли сделать все, как полагается, чтобы по-человечески похоронить человека, печень которого в один прекрасный день не выдержала спиртного натиска. И это действительно был вопрос времени. Отец Чонгука и Чимина пил беспробудно уже много-много лет, и удивительно, как он до сих пор держался. Жила в нем все-таки какая-то сила, только не в то русло была направлена. Слабый он был лишь в том, что не справился с падением когда-то очень давно. Ведь все могло быть иначе, а иногда той самой силы, что душу удерживает, не достает. Искренние соболезнования. Чонгук смотрит вниз, на дно ямы, где под крышкой гроба лежит отец, на тело которого он взглянул лишь раз. Теплый ветерок треплет тонкий галстук и челку. Костюм, предназначавшийся для выпускного, пригодился для черного дня, когда жизнь еще одной родной крови оборвалась. Как бы там ни было, только кровь их и связывала. Пусть она потеряла свою важность с годами, но сути это не меняет. А теперь и этого нет. Чонгук возненавидел отца лишь в тот раз, когда последний раз принял от него удар. Теплых чувств не осталось, как и чувства уважения, но была доля спокойствия, что где-то он ходит по земле живой, дышит, существует. Чонгук никогда не желал ему смерти, даже когда содрогался от сжигающей внутренности ярости (а кожа горела от безжалостных ударов), смотря в глаза отца, которые давным-давно потеряли свой свет. Жаль. Всего лишь жаль теперь, что такое происходит с некоторыми людьми. Они оказываются слабыми и сами же медленно уничтожают себя без всякого сожаления. Обрастают ненавистью ко всем, ищут виноватых всюду, но себя признать — ни за что. Становятся агрессивными, плюют на свою жизнь и пускают ее на самотек, не думают о завтрашнем дне и гуляют в пределах своего кратковременного алкогольного удовольствия. А потом снова ясная голова, гудящая от обилия токсичных мыслей. И так по кругу, пока не наступает логичный конец. Чимин переживает скорбь по-другому. Ему тяжелее видеть такой позорный конец человека, который был всем в жизни своего маленького сына. Авторитет, кумир и чуть ли не Бог. Красивый и успешный, идеальный отец, безмерно любящий свою семью, дарящий любимой женщине только улыбки, а не слезы, как многие. И тут в один день свет меркнет, и мрак, тот самый разрушительный мрак застилает все и всех, кто был связан с ним. С тем самым идеальным отцом, который с той секунды стал трещать по швам и, в конечном итоге, раскалываться. Чимин помнил свет, что жил в его родителях. Но как же невыносимо больно было видеть их падение. Как невыносимо больно было видеть смерть матери. Такую бесславную смерть. А теперь еще одна такая же. Чимин схоронил родителей рядом друг с другом. Может, на том свете, возможно, даже на небесах они воссоединятся, избавившись от тех грехов, в которые себя окунули, и снова засветятся изнутри. Чимин может только верить, что такое возможно. В глубине души они были хорошими людьми, все-таки они заслужили свой покой. Всего лишь две уязвимые души, не сумевшие справиться с жесткими реалиями жизни. Зато дети их закалены, им такое не грозит. В грязи выросли, сами себя ковали, при этом не утеряли свет душ. Минус на минус ведь дает плюс? Два плюса, которые никогда и ни за что не повторят ошибок родителей. Чимин больно кусает губу, прикрывает глаза и вспоминает образ тепло улыбающегося отца из самого далекого прошлого, вспоминает его крепкие объятия и такое важное… «Чимин-и, знаю, ты отца не подведешь, ведь ты — лучшее, что со мной случалось». Пусть потом это и не имело значения, потеряло всякий смысл и важность. Старший сын этих слов не забудет. Чимин размыкает пальцы и позволяет горсти земли осыпаться на крышку гроба. Таким он отца и запомнит, таким оставит в памяти. Счастливым и любящим.🚬
После похорон Чимин задерживается у свежей могилы. Сунув руки в карманы брюк, он стоит, прокручивая в голове прошлое. В последний раз. А потом он его отпустит, чтобы двигаться дальше не мешало. Такому прошлому в голове жить не положено, его лучше на ветру развеять, глубоко вздохнуть и уйти прочь. Чимин закуривает, делает глубокий затяг и прикрывает глаза. Позади слышно приближающееся шарканье шагов по короткой траве. — Чимин, — звучит тихий голос младшего братишки. Чонгук подходит и встает рядом, глядит на старшего с грустью и беспокойством. Понимает, его брату это тяжелее дается, даже если он не покажет. Чимин вопросительно мычит, глянув на Гука, и выпускает дым из легких. — Ты как? — спрашивает малой, надеясь, что вопрос в данной ситуации не звучит глупо и неуместно. Гуку действительно важно знать, что чувствует его брат. — Да нормально, — пожимает плечами Чимин, отвернув голову вперед и глядя куда-то с легким прищуром. Чонгук замечает, как на его пухлых губах мелькает улыбка. — Знаешь, даже как-то легче стало. Он теперь не слоняется, где попало бухим в ноль. Все к этому шло. Ну и пришло вот, — бросает безрадостный смешок и кивает на могилу. — Я иногда переживал за него, — Гук опускает голову и грызет губу. Он никому, даже самому себе не признавался, но порой он представлял, что отец может где-нибудь умереть, быть избитым до смерти какими-нибудь своими же дружками-алкашами или еще чего. Эти представления беспокоили Гука, но обида и злость быстро их вытесняли. Отец, наверное, даже имени своего сына не знал, а Чонгук тут переживает за него. И все-таки это было. — Я тоже переживал, — соглашается Чимин. — Однажды я хотел запихнуть его в больницу, чтобы полечить. Думал, есть шанс, что он нормальным человеком еще станет, но отец не дался. Ни в какую. Он свалил куда-то, и я не мог его найти несколько недель. А когда вернулся, сказал мне пару ласковых, и тогда я понял, что он безнадежен. Жизнь в его глазах уже не появилась бы вновь. — В любом случае, теперь он на небесах… с мамой, — тише говорит Чонгук, подняв глаза на брата. Тот тепло улыбается и кивает. Швыряет сигарету в сторону и обнимает малого за плечо, притянув ближе к себе. — Стопудово, Гук-и. Даже не сомневайся. А нам надо двигаться дальше. Особенно тебе, — Чимин тычет пальцем в грудь малого и тихонько, не нарушая покоя кладбища, смеется. — Экзамены же у тебя, да? Сосредоточься на этом, остальное сейчас неважно. Я знаю, что ты хочешь на юридический поступить, Винс мне рассказал. — Ты же не против? — с легким волнением спрашивает малой. — Ты че, конечно нет. Главное, чтобы тебе нравилось и ты не жалел, что выбрал именно это. Если нужно будет, я помогу тебе и с экзаменами, и с поступлением, хотя ты стопудово сам своими силами все сможешь, — Чимин прислоняется головой к голове малого и взъерошивает его волосы. — Мой мозговитый братишка. Родаки там будут тобой гордиться. И я тоже очень горжусь. — Спасибо, Чимин, — вздыхает Чонгук, прижавшись к брату и зажмурив глаза. Что еще нужно, если самые главные люди вселяют такую уверенность, что на всю Вселенную хватит? Чонгук теперь точно не сомневается, что все сможет. Что-то теряем, что-то приобретаем. Чонгук родился в нелюбви родителей, но получил безмерное количество любви от брата. Чонгук рос в низшем обществе, а вокруг были лишь упавшие на самое дно. Но потом появилась кучка самых лучших людей на свете, которая сделала жизнь ярче и прекраснее. И пусть Чонгук родился в забытом Богом месте, он по-настоящему счастлив и ни о чем не жалеет.