🚬
Винсент сидит на кухне, прислонившись виском к стене и отстраненно смотря куда-то за окно. Внизу, по двору бегает собака, что-то вынюхивая. Колено снова мелко подрагивает под столом. Неудобно. Спортивки Хосока слегка малы, зато футболка просторная, позволяет чистому пропаренному телу дышать. Перегаром уже почти не несет. Вместо этого — мятой и чем-то сладким. А еще фруктовым чаем, который Давон приготовила и поставила на стол для Винсента и для себя в больших белых чашках. Хосока и Джина она выгнала из квартиры. Точнее, отправила в круглосуточный маркет, составив список всего, чего в доме не хватает, пока Винсент в ванне отмокал, приходя в чувства. И это помогло. Не сказать, что душевное состояние улучшило, но туманность в глазах рассеялась, и все стало видно настолько четко, что лучше бы глаза прикрыть. Плюс ко всему, с трезвостью пришла и физическая боль после драки, а пластыри на лице и костяшках неприятно стягивают кожу. Не хочется всего этого. Покурить хочется. И, может, это чудо какое-то, но Давон, сидящая напротив, молча кладет рядом с чашкой Тэхена пачку мальборо в комплекте с зажигалкой. Определенно, чудо. Та, которая не выносит курение в квартире и устраивает за нарушение этого правила жесткий разнос, вдруг сама позволяет покурить. Как будто по глазам прочла, чего Тэхену не хватает. Жаль только, кое-кого другого она не сможет так же молча привести и поставить перед ним. Тогда бы ничего больше не нужно было. — Тэхен, — Давон зовет мягко, с заботой в голосе. Так она обычно только с зайчонком разговаривает. Тэхен слегка заметно морщится от этого обращения и отводит взгляд в сторону, сунув сигу в зубы и чиркая зажигалкой. Не заслужил. — Ради чего ты себя изводишь? Кому от этого будет хорошо? Тебе точно нет. Нам всем тоже. Мы тебя любим, и видеть, как ты над собой издеваешься, тяжело. А ты подумай, что сейчас с ним… И, наверное, это первая живая реакция за все время. Тэхен смотрит на Давон так, будто она коснулась запретного. Влезла в то, во что не должна была. Но ее это не пугает и не волнует. Она именно такого эффекта и ждала, поэтому молчит, боясь спугнуть и упустить момент. Тоже глядит на Винсента, легко сдерживая оборону под натиском режущего взгляда. Тэхен-таки размыкает сухие губы, наконец-то подавая голос и не отвечая привычным «тебя не ебет». Вместо этого звучит другое. — Вот именно. Че сейчас с ним? — спрашивает Винсент, чуть приподняв бровь и перебирая в длинных пальцах фильтр сигареты. — И я должен чувствовать себя охуенно, пока он… — Загибается от боли? — бьет Давон, не меняясь в лице, все так же глядя на Тэхена. Видно, что его эти слова ранят. Они жестче пощечины. Они — лезвие, которое глубоко в кожу входит, пуская холодную кровь. — Да, ты виноват. Виноват в том, что все это время молчишь, как баран, ничего не пытаясь изменить. А ведь можешь. Запросто, Тэ. И его, и свои мучения прекратить ты в состоянии. Ему нихрена не лучше от того, что он сейчас сидит и придумывает у себя в голове все самое ужасное, когда на деле ситуация намного проще. Ты как никто знаешь, какой он ранимый, если дело касается кого-то близкого. А ты ему так близок, что в чем-то даже Чимин позавидует. — Может, так и должно было случиться? — Тэхен поднимает взгляд к потолку и выпускает густой дым вверх, на пару секунд теряя Давон из виду. — Когда-то Чимин сказал, что я не вписываюсь в его будущее. Не было ни дня, чтоб я не вспоминал эти слова. Чонгуку же семнадцать только. Вся жизнь впереди, а он уже со мной ее связал. В таком возрасте, когда миллионы раз может передумать и че-то новое для себя найти. Или кого-то нового… — от сигареты так не горчит, как от собственных слов, которые спустя долгое время, наконец, были проговорены вслух. И кто бы мог подумать, что услышит их Чон Давон. — Он постоянно со мной на нервах. Ему тяжело со мной. Я же не дебил, все вижу, — горько усмехается Тэхен, опустив взгляд на свои пальцы. — Поэтому хочу, чтобы ему было легко. — Таких отношений, как у вас, я никогда не видела. Вы, блять, буквально дышать друг без друга не можете. Воздух без него тебе не сладок, да? — Давон бросает взгляд на сигарету, зажатую меж губ Винсента. Даже отвечать не надо, и так все ясно. — Только ты должен понимать, что переживать за родного человека — это нормально. Я его переживания разделяю. Помнишь, что со мной было, когда в Хосока стреляли? Да когда с любым из вас что-то происходило. А он еще ребенок, его чувства открытые, уязвимые. Он боится, и это в порядке здешних вещей. Мы тут все нервы просрали в тот день, когда родились. А ты просто слепой идиот, — Чон закатывает глаза. — Хотя, со стороны всегда лучше видно. Он тебя любит так, что позавидовать можно. Это точно не похоже на мимолетную влюбленность, которая легко и быстро может пропасть, как будто и не было. Он тебя по-настоящему любит, Тэхен. Самой чистой и искренней любовью. Тэхен вздыхает и закрывает глаза, прислонившись затылком к стене. — От этого нихуя не легче. Ведь Чонгуку от этого тяжелее. — Поэтому ты себя медленно вытесняешь из жизни? Это не выход, — Давон мотает головой и резко забирает у Винсента сигарету, туша ее в пепельнице. Тот даже понять ничего не успевает. Она снова строго глядит на него, гипнотизируя глазами, чтобы все внимательно выслушал, не посмев ни на секунду отвлечься. — Мы все ошибаемся. Мы допускаем глупые ошибки по случайности, по незнанию, а иногда — потому что всего лишь хотим как лучше. Но это не значит, что мы не достойны после этого любви и второго шанса. Ты проебался лишь в том, что дал ему уйти с ошибочной правдой, которая у него в голове сформировалась. И чем дольше ты бездействуешь, тем хуже делаешь вам обоим. Но если хочешь все уничтожить — тогда продолжай в том же духе. Винсент снова замолкает, исчерпав себя. Слушать Давон оказалось намного тяжелее. Хоть после ее слов кое-что прояснилось в голове, все равно это было пыткой. Да и она выглядит так, будто продолжать этот разговор не намерена, потому что высказала все, что хотела. Дальше дело за Тэхеном. Услышит или пропустит такие важные слова мимо ушей, снова нырнув в свое прекрасное самобичевание, которое все еще считает очень даже заслуженным. Давон ведь сама сказала, что Чонгук от боли загибается. И вполне может в этот самый момент, пока она заставляет слушать и пытается убедить в возможности все изменить. Звучит это легко, а на деле… Винсент непринужденно смотрит людям в глаза. Иногда с самодовольством, иногда с издевкой, иногда с провокацией. Ему в принципе нетрудно смотреть в глаза. В любые глаза. Но сейчас он представить не может, как в чонгуковы заглянет. Как посмеет в них заглянуть. Не порезавшись, не сгорев заживо в сотый раз в вине, что глубже самой Марианской впадины. Поэтому и сказать нечего. Винсент встает со стула, подцепляет ушко чашки пальцем и поднимает ее к лицу, делая глоток. Слегка остыл. Давон тоже молчит, внимательно смотря на Тэхена, не пытаясь еще в чем-то убедить. Она действительно сказала все, что было важно. Винсент так и выходит с чашкой из кухни, бросая: — Посплю у Хосока. — Не хорони себя, Тэхен, — вместо «сладких снов». Винсент, ничего не ответив, никак не отреагировав, исчезает за дверью в спальне Хосока. Он ставит чашку на тумбу, сделав еще пару глотков, и заваливается в кровать. А в голове четко звучащий голос Давон. Любит. По-настоящему. Самой чистой и искренней. Любовью. А достоин ли? Возможно.🚬
Тихий всхлип, каких было уже сотни, в маленькой ванной звучит слишком громко, и оттого ощущение, будто его слышали абсолютно все. Чонгук жмурит щиплющие от слез глаза и глубоко вздыхает с дрожью. Он с этой светло-голубой плиткой, которой уложен пол ванной, тесно знаком теперь, каждую мелкую трещинку ее знает, каждую неровность, появившуюся со временем. По ней целые реки чонгуковых слез растекаются уже не в первый день. А после того, как поток прекращается вместе с успокаивающейся истерией, он, лежа на боку, указательным пальцем их размазывает, какие-то узоры соображая. Рукава толстовки задраны до самых пальцев, они прячут самое страшное напоминание о большой любви, которая была таковой, видимо, только для Чонгука. В первые дни он пытался это напоминание, состоящее из семи символов, стереть, не боясь содрать слой кожи, кровь пустить, изнутри свою горечь увидеть. Но оно… это напоминание не уйдет, никуда не исчезнет, как и то, что в голове навечно засело. Как ни старайся, а от воспоминаний не избавиться. Клеймо на руке, которым Чонгук так гордился, стало проклятьем. Плитка даже уже не холодная, Чонгук ее нагрел своим теплом уходящим. И откуда оно в нем еще? Давно ему нет места в опустевшем теле, где нет самого главного — сердца. Чонгук убегал без оглядки, второпях свою боль собрал, уходя, а про сердце забыл. Так оно и осталось в руках того, кому совершенно не нужно. Не сказать, что у Чонгука хорошо получается держаться, но он изо всех сил пытается. Чимин и Юнги, конечно же, насквозь его видят, но спасибо им за то, что не разоблачают. Спасибо им, что делают вид, как будто не слышат всхлипов за дверью ванной, хоть и нелегко им чужую боль молча наблюдать со стороны. И спасибо им, что делают вид, будто не видят красных опухших с утра глаз, с которыми Чонгук вынужден идти в школу. И хоть Чимин предлагает остаться, отдохнуть, — малой не соглашается. В школе можно отвлечься, занять голову мыслями о математике и прочей херне, которая никак не укладывается в мозгах. Чонгук на уроках слышит совершенно другое — свой внутренний неутихающий плач. Последствия морального разрушения оказались куда страшнее, чем казалось. Подумаешь, всего лишь своего любимого за изменой застал. Может, кто-то другой к этому привык. Бывают же пары, в которых измены становятся привычным делом. Но для Чонгука это настоящий конец света. Боль не уходит, а слезы не высыхают, но все равно не верится, что это произошло в реальности. А может, есть хоть маленький шанс, что это все-таки затянувшийся гребаный кошмар? В школе отвлекает не сама школа, а Бэм. Друг всячески поддерживает, поднимает всевозможные темы, только бы не давать Чонгуку уходить в тяжелые мысли, и шутить не забывает. Гук вроде бы и улыбается, хоть и видно, что через силу, но в глазах его необъятная боль. И тогда Бэм задумывается: как же много друг выдерживает? Сколько тяжести он в своей душе тащит? Помимо Бэма Чонгук иногда видится с Хосоком, Джином и Намджуном. Но почему-то тяжко с ними взглядами встречаться. Они тоже как будто что-то хотят сказать, но не могут, а в их глазах Гук видит отражение Винсента. Они и на него так смотрят? Наверняка нет. Эта жалость никому не нужна, и друзья ее скрывают, но Чонгук все равно видит ее сквозь слои других эмоций. Хороших, теплых. Тех, по которым малой скучает, как и по посиделкам с друзьями. Но жалость… Видимо, ей место за общим столом всегда будет. Чонгук не всегда плачет. Может быть, время все-таки делает свое дело, потому что слезы больше не норовят покатиться при мимолетной мысли о Винсенте. Вместо них теперь появляется злоба, и даже случайно брошенный недовольный взгляд выводит из равновесия. Чонгук хлюпает носом и поднимает ладонь к лицу, разглядывая разбитые костяшки пальцев, покрывшиеся коркой. Плитка под щекой горит от горячих слез, ресницы слиплись, а губы пересохшие, чуть подрагивающие. В дверь уже стучит Чимин, прося выйти и поесть. Нужно встать, быстро собрать себя по кусочкам (Чонгук уже наловчился это делать) и выйти, как ни в чем не бывало. Гук не помнит, сколько времени уже прошло с тех пор, как он снова стал жить с братом. Возможно, недели две. И не сказать, что за это время совсем ничего не изменилось. Чимин и Юнги спасли малого. Они не лезут в душу, не пытаются поменять сознание Чонгука, настроить против чувства любви, в котором тот успел разочароваться. Эти двое ненавязчиво показывают, что жизнь на этом не останавливается, что движение продолжается, и это только самое начало длинного и интересного пути. И Чонгук с этим согласен. В какие-то моменты он загорается, полный стремлений, готовый двигаться вперед и менять жизнь, но потом он вспоминает… Да. Впереди длинная дорога, полная приключений, но все это будет происходить без него. Чонгук этого осознать никак не может. Все, о чем он мечтал, что планировал сделать вместе с Винсентом… прахом стало. Ледяная вода из крана бодрит и колет красные горящие щеки. Она уносит с собой очередную порцию вылитой боли вместе со слезами. И каждый раз Чонгук себе говорит, что больше не будет плакать, но все происходит по новой, когда он себя в отражении зеркала видит. Такого… ничтожного. Жалкого. Точно побитый щенок, пинком выброшенный на холод жестоких улиц. Хочется по зеркалу ебануть кулаком, только бы это зрелище не наблюдать каждый раз, заглядывая в собственные глаза. Там поселилась вечная грусть, а уходить все не хочет. Чонгук долго умывается, долго вытирает лицо полотенцем, долго собирается с силами, чтобы не развалиться за порогом ванной на глазах у брата и Юнги. Чимин сообразил ужин на троих, ждет. Юнги сидит рядом с ним за круглым столом, откинувшись на мягкую спинку стула и куря очередной косяк. А может, просто сигарету. Когда они видят Чонгука, то даже в лице не меняются. Чонгук рад этому, потому что ему не нужна чрезмерная забота из жалости. Брат и друг ведут себя, как и всегда. — Гук, суп остывает, ешь, — указывает Чимин на тарелку напротив и продолжает свой ужин есть. Чонгук молча садится, берет ложку в пальцы и опускает голову, замечая свое искаженное отражение на поверхности супа. Каким же унылым дерьмом он выглядит… Не суп. Чонгук. — Чуть позже выйдем мяч погонять, ты вообще запустил себя, — строго говорит Чимин. Чонгук только коротко кивает. Сил открывать рот лишний раз не осталось. — Пока пять голов мне не забьешь, не вернемся домой. Чимину нихуя не легче. Он хочет встряхнуть своего брата, привести в чувства, но тот слишком замкнулся в себе. Он приучается к новой боли, какой никогда в жизни прежде не испытывал, пробует ее на вкус и знакомится, пытается понять, как с ней быть, что делать. Чимин боялся, что когда-то его брат такое чувство познает, опасался этого, но предотвратить не вышло. Любовь по своим правилам работает. Винсент все-таки разбил наивный детский мир самым жестоким образом. На него зла не хватает. Каждый раз, слыша всхлипы, доносящиеся из ванной, Чимин подрывается с места, норовясь нагрянуть к тому, кто причинил брату боль, и сполна ее вернуть в виде пролитой крови, только Юнги всегда останавливает, стеной становясь перед дверью, остужая порыв, хотя и сам зол не меньше. Никто из них не думал, что Тэхен на такое способен. А когда они к Намджуну в бар идут, где вечерами дела обсуждают, Чимин надеется, что Винсент там будет, чтобы кулаки почесать. Но еще для того, чтобы в его глаза заглянуть и самолично все увидеть. В тот вечер, когда Винсент приезжал к их с Юнги дому, Чимина замкнуло. Он был готов взорваться от ярости. Он не смотрел четко, не слышал (да и слышать было нечего). И только одного не понимал: зачем Винсент приехал? Уже после, снова слыша всхлипы за дверью ванной, сидя на кухне на пару с сигаретой, Чимин задумался. Вспоминал то, что под окнами дома увидел. Одно не вяжется с другим. Если Тэхен из каких-то своих личных соображений извиниться решил, лишь бы только совесть очистить, то почему выглядел хуевее мертвеца? Так, как будто… страдает? Как будто в его глазах сконцентрировано не меньше боли, чем в глазах маленького брата. Отчего же? Чимин не хочет далеко заходить в своих предположениях. Факт остается фактом. Чонгуку хуево из-за этого урода. Может, как друг Тэхен отличный, и, не задумываясь, под пули бросится, спину прикроет, но как человек любящий, заботящийся и тепло дарящий — полный ноль. Миссию провалил, и Чимину не особо хочется выяснять причины, в дерьмо чужое лезть. Ему бы Чонгука из его депрессухи вытащить, в люди вернуть. Чимин действительно хотел еще раз в эти глаза заглянуть, вот только Тэхен ни разу с тех пор, как тот к ним во двор заявился, не приходил в бар к Намджуну. Пацаны тоже о нем не говорят, вообще не поднимают тему, Тэхена и Чонгука затрагивающую. Как-то всем вдруг хуево стало. Все не то, как-то напряженно, тускло. Оно и понятно. Поужинав, Чимин достает из шкафа мяч, хватает Чонгука и Юнги, и тащит на площадку неподалеку от дома. Юнги вообще охуел, чуть не поперхнувшись. Он не особо-то и любит бегать (в детстве обожал), надеялся поваляться на диване с сигаретой, телек посмотреть, но тут и его заставили активность проявлять. Только ради Чонгука возникать не стал. — Че-то пиздец холодно, — Юнги шмыгает носом и трет ладони друг о друга. Еще не успел из падика выйти, а уже ежится, мечтая развернуться и газануть обратно в хату, в тепло и покой. Но Чимин за бок слегка щипает, что прям через куртку ощутимо. Юнги аж подпрыгивает на месте, недовольно зыркая на рыжего. И материт мысленно, а тот только подмигивает, вместо нового щипка мажет ладонью по талии своего парня и подходит к идущему впереди Гуку, вешая руку на его плечо. — Я блевану, если бегать начну, — морщится до отвала сытый Чонгук, утерев похолодевший нос тыльной стороной ладони и косясь на довольного брата. Чимин решил быть навеселе. И нет, он не притворяется, не делает это вынуждено. Почему-то реально настроение появилось впервые за последнее время, и он надеется им поделиться с братишкой. — Жиры растрясешь, — Чимин упирает мяч в живот младшего и бросает смешок. — Так хвалился своим прессом, но ты его уже наверное потерял без тренировок. И кто тогда будет самым крутым? Я. Точно не ты, хиляк. — Да нифига, — возмущается Чонгук, удивленно уставившись на ухмыляющегося Чимина. — Мы с Юнги тебя сделаем, — решительно говорит малой, с вызовом смотря на брата. Юнги сзади корчит страдальческую рожу и поднимает взгляд к небу, как будто там спасения ищет. — Может, я судьей буду? — с надеждой спрашивает Мин, смотря на братьев. — Нет, — синхронно отвечают те, повернувшись к Юнги. — Бери себе Юнги, хоть целую футбольную команду приведи, я всех сделаю, — улыбается Чимин, подмигивая малому. — Ща посмотрим, — кивает Чонгук, уверенно шагая к центру поля на площадке. Мелкая трава на газоне поблескивает от влаги, осевшей на ней с приходом холодного вечера. Два чудом сохранившихся прожектора по обе стороны от поля освещают площадку, а свет из квартир окружающих домов напоминает трибуны. Поле здешние ценят и особенно берегут, а порой с бомжами воюют, чтобы те не загадили. За газоном сами ухаживают, сетку на воротах обновляют своевременно, освещение, все дела. Тут живут таланты, которым любая крутая футбольная команда позавидует, и жаль, что они так и остаются в тени. Чимин тоже в их числе, а Чонгук никогда не смирится с тем, что брат не стал профессиональным футболистом. — А как насчет два на два? — вдруг спрашивает Чимин, задним ходом отходя на свою сторону поля. Чонгук от вопроса слегка теряется, смотрит на брата непонимающе, даже зависает, так и не положив мяч на землю. И хочется треснуть себя по башке, потому что в голове сразу же появляется образ Винсента. Два на два же… — Набери Бэму, он же тут рядом живет. Пусть подкатит к нам, — Чимин сразу же рассеивает образ в голове Гука, поняв, что не совсем ясно выразился. Теперь для Гука слово «двое» совсем по-другому воспринимается. Чонгук коротко усмехается, выходя из прострации, и ставит мяч на землю. — Че, ссыкуешь в одиночку? — спрашивает он, стараясь звучать не так сломлено. — Да нихуя, просто так честнее и интереснее будет, — пожимает плечами Чимин. — Я согласен, набирай своему другу-недорэперу, — Юнги сует руки в карманы куртки и несильно пинает мяч носком кроссовка. — Чимин нас не выдержит один. — Да ты дыра в команде. Ты что есть, что тебя нет, — закатывает глаза Чимин, хмыкая. — Дыра, блять? — Юнги поднимает брови, зависнув в ахуе, и смотрит на Пака так, будто щас с лица земли сотрет. — Ты за базаром следи, Пак Чимин. Забыл, как я тебя уделывал раньше? Так вспомни, а то я в тебе дыру проделаю. — Да харе вам, — встревает Чонгук, засовывая телефон в карман куртки. — Ща Бэм прибежит. Он уже привык в чиминовской куртке ходить, на свою смотреть не хочется. На ту, что Винсент подарил. Она лежит где-то в глубинах шкафа, его свежести ароматом пропахшая из-за долгих объятий, оставшихся в далеком прошлом. А куртка Чимина пахнет одеколоном, который навевает только приятные воспоминания. Брат всегда рядом. Юнги и Чимин мгновенно забывают о своей перепалке, но взглядами друг другу обещают продолжить этот разговор потом, когда рядом вообще никого не будет. — Отлично, проигравшие будут бежать десять кругов вокруг площадки, а потом в магаз и до дома. Тоже бегом. Победители выбирают фильм и удобные места перед телеком, — Чимин ухмыляется, заметив мелькнувший во взгляде Юнги ужас. Ради этого стоит побороться. Бэм не заставляет себя ждать. Пока пацаны разминаются, он добегает до площадки и едва не поскальзывается на влажном газоне, вызывая общий ржач. Под дутой курткой у него звенят неизменные цепи, и от этого хочется смеяться еще сильнее. — Ты че, в местном клубе зачитывал? — усмехается Юнги, глядя на пацана, пытающегося выглядеть круто и эффектно. Бэм из-за своего смешного появления не теряется, уверенно подходит к пацанам, крепко пожимает руки каждому, а на чиминовой руке задерживается на секунду дольше. В глаза ему глядит, как на кумира, и стопудово фанатский писк сдерживает. Чонгук на это тихонько хихикает. Он-то знает, как Бэм с Чимина тащится и мечтает быть таким же, как и брат. — Я в магаз ходил, маман отправила за хлебом, от репетиции отвлекла, — бурчит Бэм, тоже присоединяясь к разминке и делая растяжку своих длинных костлявых ног. — Что-то пишешь? Зачитай нам как-нибудь пару строк, набирай аудиторию, — говорит Чимин, улыбнувшись. Бэм слегка смущается, но все равно активно кивает. Его хотят услышать. Да еще и кто! Чонгук прям видит, какую дозу мотивации друг сейчас получил. — Да, по-любому! Как только готово будет, — тараторит Бэм, уставившись на Чимина. — Окей, а теперь пора играть. Не оттягивайте неизбежный проигрыш, — Юнги звучит прям как герой перед боем в фильмах. Дохуя пафосно. — А кто с кем в команде? — спрашивает Бэм, выпрямив ноги и потерянным щеночком глядя на пацанов. — Ты в моей команде, — чиминовский голос для Бэма звучит, как голос самого Бога. Он там, наверное, видит нимб над головой Пака и белые крылья за его крепкой мускулистой спиной. И снова готов от счастья пищать. Он удерживается, чтобы не подпрыгнуть на месте от радости, и чуть ли не летит к Чимину, благодаря небеса. Не то чтобы ему не нравится Юнги… Просто Мин дохуя опасным выглядит, а еще стопудово ругаться будет, если что не так пойдет. Бэм считает Юнги крутым, но быть с ним в команде он просто ссыкует. — Ну все, пошла жара, — придав голосу эпичности, как Юнги только что, говорит Чонгук, вставая перед мячом в центре поля. И игра начинается. Им кажется, что это выглядит круто и эффектно. Тяжелое дыхание, горящие легкие, брызги влаги при столкновении кроссовка с блестящим мячом, враждебно настроенные лица соперников и… все то в замедленном, то в ускоренном темпе. Но те, кто с трибун, то есть, из окон окружающих площадку домов глядят, наверняка угорают со зрелища. Это не футбол, а чертово фигурное катание. Да и то слишком красиво выглядит. Это подобие хоккея. Короче, все скользят по траве, пытаясь ногой зацепить укатывающийся мяч. И вроде бы есть прогресс, голы забитые имеются, но выглядит это чертовски смешно. И самим пацанам смешно. От смеха и валятся на влажный газон. Чимин звонко смеется, а Бэм от его смеха не удерживается. Юнги из-за них всех ржет, а Чонгук за живот хватается и катается по земле, глядя, как парни отчаянно борются за мяч. Ноги друг другу отбили. И вроде никто из них не новичок в футболе. Тот же Бэм. Все тут с детства обучены игре, а сейчас как в первый раз. И как-то похер становится, у кого там больше голов забито. Веселее смотреть на то, как пацаны с приближением соперника бегут к воротам, поскальзываясь и падая в тысячный раз. И вся эта битва века уже не выглядит такой эпичной. Просто смешно до усрачки. Надо было бутсы надевать. Мечта Юнги сбывается, и вот они все валяются на траве. Влажные от пота и газона. Жаль только звезд над головой не видно, прожекторы все засветили, но и так круто. Все четверо тяжело дышат. Раскрасневшиеся, с блестящими и широко распахнутыми глазами, в которых так и искрится веселье, а на губах довольные лыбы застыли, не хотят стираться. — Кто выиграл-то? — спрашивает Чонгук, повернув голову вбок, чтобы пацанов видеть. — А хуй его знает, — смеется Чимин, помотав головой. — Стопудово мы, Чонгук много раз в сторону ваших ворот бежал, — пыхтит Юнги, облизав сухие губы. — Бежал-то бежал, а че дальше было ты не видел, наебнулся раз сто, — ухмыляется Чимин, получая слабый удар кулаком в живот. — Да мы все обваляли газон, — хихикает Бэм. — А ты ниче играешь, кстати, — отмечает Чимин, приподняв голову и глянув на парнишку. — О… с-спасибо, — смущается и теряется Бэм, хлопая глазами. — Как-нибудь сыграй с нами, когда норм погодка будет, — предлагает Юнги, закрыв глаза. Хуй он теперь встанет. Тут и уснет. И плевать, что от холода сдохнет. К Чимину прижаться можно. У этого что сердце, что тело, горячие, как солнце. С ним не замерзнуть. — А кто в магазин в итоге пойдет? — хмурится Гук, сложив руки на груди. — Вместе, наверное, — Чимин с кряхтением поднимается и отряхивает одежду от прилипших травинок. И волосы взъерошивает, влагой брызжа прямо на Юнги. Специально прямо над ним навис и злорадно смеется. — Бля! Че за дождь ты устроил? — вскакивает Мин, мгновенно оказываясь на ногах. — Школота, хорош лежать. А то и вас потный дождь настигнет, — угрожает Чимин, подходя к мелким. Чонгук морщится и быстро подскакивает с земли синхронно с Бэмом. — Ну че, двинем уже или еще хотите сыграть? — спрашивает Пак, зачесывая челку назад. — Я хочу парочку раз попробовать забить гол, не наебнувшись, — Чонгук вновь оживает и быстро идет к мячу, лежащему неподалеку от пацанов. — Бэм, вставай на ворота! Чимин лишь пожимает плечами, хотя внутри радуется, как ребенок. Чонгук впервые за долгое время похож на себя прежнего. На того Чонгука, который не знал боли разбитого сердца. И на миг даже кажется, будто не было в его жизни никакого Винсента. Только самые родные. И как же не хочется, чтобы этот кайфовый вечер кончался. Что с малым будет, когда он снова уйдет в комнату, собираясь спать, и останется наедине со своими мыслями? Неужели будет с теплой улыбкой на губах вспоминать сегодняшний день? Чимин хочет верить, что боль хоть немного покинула раненную душу его младшего братишки. Они с Юнги отходят к сетчатому забору и садятся на длинную деревянную скамейку, где выцарапаны десятки имен. Когда-то давно Чимин с Юнги тоже свои выцарапали. А позже и Чонгук. Имя Бэма тоже здесь где-то затерялось. Тут каждый, кто играл на этом поле, записан. Чонгук и Бэм вовсю уходят в игру по новой, смеются и шутливо друг друга обзывают, прыгая у ворот, как озорные щеночки, которых вывели на прогулку. Чимин с легкой улыбкой на губах наблюдает за ними, облегченно вздыхая. Вечер действительно хороший. — Бля, перестали двигаться, и холодно стало, — бормочет Юнги рядом. Он боком прижимается к Чимину и шмыгает носом, тоже наблюдая за мелкими. Пак поворачивает к нему голову, молча берет его холодные ладони и сует в карман своей куртки вместе со своими, крепко их обхватив и растирая большим пальцем. Юнги расслабляется и позволяет себе опустить голову на плечо Чимина. Прикрывает глаза, вздыхает, тычется носом в его теплую шею и коротко целует, не удержавшись. Так хорошо. Очень хорошо. Но идиллия быстро рушится, когда где-то поблизости слышится шуршание пакета. Юнги сразу же выпрямляется и вытаскивает руки из кармана Чимина, оборачиваясь. Пак тоже поворачивает голову. — О, пацаны, а вы че тут? — мимо проходящим оказывается До Джихан. Он снимает наушники и быстро сует их в карман, широко улыбаясь друзьям. Он сворачивает с тропинки, которая расположена прямо рядом с площадкой, и входит внутрь. О его колено бьется висящий на локте черный пакет, а из наушников приглушенно слышен какой-то трек, полный басов. До ставит музыку на паузу и, пожав пацанам руки, опускается на скамейку рядом. — В футбол поиграть вышли, — пожимает плечами Чимин. — А ты че? В магаз ходил? — он кивает на пакет Джихана. — О, я бы тоже поиграл, но вы тут походу повалялись нехило, а я пачкаться не хочу, — смеется До. — Вот, вышел чай купить. — У тебя уже кончился? — Юнги вскидывает бровь. — Я б подсыпал еще. — Да я не себе, — отмахивается До. — Сестре Хосока. — Опа, для Давон, что ли? — ухмыляется Чимин, неоднозначно поиграв бровями. — Ну да. Я думаю, ей зайдет, — Джихан слегка мнется, чешет затылок и отводит взгляд, смотря на Чонгука и Бэма, вошедших во вкус. — А че цветочки не купил? — спрашивает Юнги, достав из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Да нахуя они нужны, — вздыхает До, кривя губы, как будто от боли. — Завянут все равно. А тут сушеные, вкусные и ароматные цветочки. Хоть попить можно. — Она вышвырнула твой веник, да? — Чимин прыскает, но пытается держать себя в руках. Даже спрашивать не стоило, у До все на лице написано. — Пизданула мне по ебалу ромашками, — Джихан поворачивает к пацанам голову и тычет пальцем на свой правый глаз с покрасневшим белком. Выглядит херово. Пак с удивлением присвистывает, вскинув брови. — Ебать… Ну хорошо, что хоть не розами. — Ага, а то шипы, все такое… — Юнги морщится, представив, как это было бы больно. — Пизда глазу была бы, — кивает Чимин, вздрогнув от одной мысли. Джихан на этих двоих смотрит, как на придурков, и лишь устало вздыхает, помотав головой. — Ну вас нахуй. Мясо любите? — Обожаем фильмы ужасов, — усмехается Юнги, стряхивая пепел на землю. — Идем к нам, вместе глянем, — предлагает Чимин, повесив руку на плече Джихана. — Как раз думали, че посмотреть сегодня. — Пивас будет? — До сразу же оживляется и о своей боли забывает. — Ты че, куда ж без него? — шутливо возмущается Чимин. — Тогда погнали!🚬
Чонгук скидывает полотенце, надевает боксеры и свободную кофту с длинными рукавами, наконец заваливаясь в постель после веселого шумного вечера. В голове приятная легкость и звон от громкого смеха. Ужастик оказался не таким ужасным. Каждая сцена подвергалась критике и смешной озвучке Джихана, Чимина и Юнги, что превратило фильм в комедию. Да и пиво в голову ударило, делая все еще более угарным. Гук не помнит, когда в последний раз столько смеялся. Живот до сих пор побаливает. Зато пресс подкачал. В общем, вечер удался, а завершения его очень не хотелось. На душе приятный осадок. Уголки губ не хотят опускаться, а глаза не наполняются слезами, как это бывает обычно. Все четко, а о том, что будет завтра, думать не особо хочется. Сегодня будут хорошие сны, а боль соизволила отойти на второй план, дав передышку. Потому что нет надежды на то, что она уйдет навсегда. Дыра в груди слишком медленно затягивается, иногда прогресса даже не видно. Но сегодня что-то произошло. Чонгуку действительно было хорошо, а не так, когда он, насильно улыбаясь, выдавливает из себя эту мысль. Ведь так работает время? Отвлекает и притупляет, помогает двигаться дальше. Наверное, в таком духе Чонгук сможет продержаться и не развалится. Наверное, он сумеет… Наверное. Сухая и теплая подушка под щекой определенно лучше холодного и мокрого от слез кафеля. Чонгук глядит на свою руку, выглядывающую из-под одеяла, грызет нижнюю губу, пребывая в сомнениях, мысленно борясь с собой, но все же решается. Пальцем другой руки цепляет край рукава и медленно тянет вверх, к локтю, обнажая кожу, освещенную уличным фонарем, заглядывающим в комнатку. Татуировка на месте. Все такая же четкая и аккуратная, не поврежденная многочисленными попытками стереть. Как это было наивно. От нее не избавиться. Гук прикусывает дрогнувшую губу и чувствует, как в горле образуется болезненный комок. Наполняющиеся слезами глаза неотрывно глядят на буквы и цифры, выбитые на коже чуть ниже изгиба локтя. В груди ноет, из дыры в ней повеяло холодком… там так пусто. Чонгук кончиком пальца аккуратно ведет по татуировке, охваченный мелкой дрожью. И вроде держится, изо всех сил пытается. Думал, что все чудесно будет теперь, думал, что боли места на первом плане больше не будет. Но… все еще хорошо. Правда. Положительные эмоции сегодняшнего дня все еще держат Чонгука в своих заботливых объятиях, напоминая о родных людях, которые никогда не оставят одного. И Гук правда счастлив. А боль в груди… Чонгук не выдерживает, когда слышит свой же всхлип. Он жмурится, накрывает ладонью татуировку и утыкается лицом в подушку, больно кусая себя за губу, подавляя плач. Боль в груди не от обиды. Нет. Чонгук скучает. Безумно скучает.🚬
— Чтоб к концу недели бабло было у меня на руках, Сун, — Намджун угрожает парню, стоящему напротив, пальцем. Его голос звучит убедительно, твердо. Он уже привык таким тоном с должниками базарить. — Я серьезно, щас не то время, когда я готов закрывать на долги глаза. Бабки нужны. — И без шуток. Я тебя найду, — предупреждает Хосок, сунув руку в задний карман джинсов. У Суна глаза расширяются от страха. Он быстро кивает и делает короткий шажок назад. Хосок удовлетворенно хмыкает и убирает руку. — Принесу деньги в срок, отвечаю, Нам, — обещает парнишка Намджуну и резко разворачивается, быстро сваливая куда подальше от переулка. Спустя пару секунд он исчезает из виду. Ким усмехается и поворачивается к Хосоку. — Почему у тебя до сих пор нет оскара, Хосок? — с восхищением в голосе спрашивает Намджун, хлопнув Чона по плечу. — Круто ты его припугнул. Типа ствол за поясом, дохера опасный. — Ну, а хули? Некоторые без пресса не понимают, — пожимает плечами Хосок, идя с братаном к тундре, стоящей за углом. Хосок временно замещает Тэхена, если так можно выразиться. Вообще, с Винсента сейчас спросу нет. Он пытается реабилитироваться, вернуться в мир, проснуться от своего личного кошмара, в который сам же и нырнул. И, вроде как, это не несет потерь для бизнеса, но Хосок, от дел отошедший, решил снова вспомнить былые времена. Не сказать, что скучает, но иногда чего-то такого не хватает. Типа имеет какую-то власть. Да даже угрожать круто, если честно. Ему просто нравится тусоваться с Намджуном и таскаться по всяким углам, кого-то прессануть, кому-то толкнуть чего, с кем-то о чем-то договориться, и всякое такое. У Намджуна хватает людей, которые всем этим занимаются, но он себя не возносит до небес. Нам не зависает в крутом кабинете, как какой-нибудь Тони Монтана, купающийся в героине и попивающий лучший виски. Он все сам любит делать, с людьми общаться. Иногда мирно, а иногда, вот как сейчас. — Ну, че там дальше по списку? Зубы кому-то вырывать будем? — спрашивает вошедший во вкус Хосок, залезая на пассажирское сиденье тойоты и пристегивая ремень безопасности. На такой махине он не рискует без ремня кататься. — Или иглы под ногти заталкивать? — Блять, ничего такого! — Намджун морщится от одних только представлений. — Фильмов пересмотрел? — Да я просто понял, что как-то все скучно тут, — пожимает плечами Хосок, сложив руки на груди. — Зато спокойно и тихо. Дело идет, а это главное. Еще бы Диего выловить и убрать окончательно с нашей дороги, — вздыхает Намджун, заводя движок и выезжая на дорогу. — Этот пидорас стопудово какую-нибудь хуйню готовит. Он как злобный говнюк, который на все пойдет, чтобы отомстить, — нервно ухмыляется Хосок. — Но если кого-то из наших тронет, я точно зубы ему вырву и под ногти иглы запущу, — Чон слегка хмурится и прикусывает губу. — А еще Гука надо навестить. Как он там, че… — Я говорил с Чимином, Чонгук вроде в порядке. Настолько, насколько это возможно в его положении, — Намджун мотает головой. — Неужели не посидим уже все вместе никогда? Так не по кайфу, вообще не то, — Хосок вздыхает и отворачивает голову к окну. — Им обоим в чувства прийти надо. Один другого не понял, вот и вся херня. Винс оклемается, а там видно будет. Он же любит его, пиздец как. Не думаю, что так все и кончится у них. — Блять, переживаю за их отношения больше, чем за свои, — грустно усмехается Хосок. — У тебя их вообще нет, Хосок-и, — напоминает Намджун. — Тем более! — Но, вообще-то, я и сам переживаю, — вздыхает Намджун. Лежащий на торпеде телефон коротко вибрирует, привлекая внимание Кима, собиравшегося сказать что-то еще. Он поднимает мобилу и быстро читает пришедшее сообщение. — Блять, — выдыхает Намджун, меняясь в лице. Он весь помрачнел, точнее сказать. — Че случилось? — спрашивает Хосок, заметивший резкую перемену. — Мама Джина в больнице, — говорит Намджун, давя на педаль газа и летя в сторону больницы.🚬
Влетевшие в больницу Хосок и Намджун встречают Джина сидящим в коридоре возле палаты. Тот, услышав друзей, поднимает голову и трет лицо. Выглядит он помятым и вымотавшимся, как будто не спал всю ночь. — Что случилось, Джин? Где мама? — спрашивает Намджун, запыхавшийся от бега по отделению. — У нее ночью приступ случился, и сразу в больницу отвезли. С тех пор она в реанимации, — отвечает Джин усталым и тусклым голосом. Теперь понятно, почему у него такой вид. Он действительно не спал всю ночь. — А почему сразу не написал, что ее в больницу увезли? Может, мы могли бы помочь как-то, — Хосок садится возле друга и мягко трогает за плечо. — Не хотел дергать вас, — Джин мотает головой. — Да и не знал, что будет. С тех пор тут сижу. — Эй, ты че? — Намджун садится перед другом на корточки и заглядывает в его уставшие глаза. — Бро, никогда так не говори. В любое время, в любой ситуации ты сразу же нам должен звонить. Что бы ни было. Понятно? Джин коротко кивает и опускает взгляд. Он так привык. Он не любит быть обузой, не любит обременять своими проблемами других. У всех есть проблемы, у всех по-своему хуево, кому нужно еще и чужое? Джин с детства привык так думать, поэтому всегда молчит о своих тяготах. Молчит столько, сколько может выдержать в одиночку. А тут, в мучительной тишине реанимационного отделения уже начал сдавать. Нет, конечно же, он сказал бы своим братанам о том, что с мамой случилось, но не хотел шумихи, не хотел суеты и лишних переживаний. Но этого не удалось избежать. Лица у Хосока и Намджуна серьезные, а в глазах волнение и за маму, и за друга. Но Джин благодарен. Он всегда и за все будет благодарен им. Они друг друга всегда поддерживают, в любое дерьмо друг за друга встрянут, и надо бы привыкнуть к таким вот братским отношениям, где никто друг другу не чужой и проблема одного — общая проблема. Но… Джин правда не любит обременять своих родных. — Вот и хорошо, — удовлетворенно кивает Намджун, слегка похлопав Джина по колену. — Что вообще говорят врачи? — Говорят, что такое бывает с ее болезнью. Иногда случается обострение. Они пока подержат ее тут, но чтобы лечение было эффективным, нужны хорошие препараты, — Джин откидывает голову назад, прижимаясь затылком к стене, и прикрывает глаза. Когда он открывает их, Намджуна рядом уже нет. Ким уже твердым шагом идет по коридору, оставляя позади растерянного Джина. — Намджун? Ты куда? — спрашивает тот, поднявшись со стула и нифига не понимая. — Я разберусь с лечением, — отвечает Намджун напоследок и сразу же скрывается за углом. — Твою же… — вздыхает Джин, опускаясь обратно на стул и закрывая лицо ладонями. — Он реально собирается заплатить столько… — А че такого? — вскидывает брови Хосок, все еще сидящий рядом. — Если надо будет, я тоже подкину. Хорош уже, Джин-и. Мы твои братаны. Зачем еще мы нужны, если не для того, чтобы выручать друг друга в трудную минуту? Джин убирает руки от лица и смотрит на Хосока то ли с болью, то ли с благодарностью и любовью. Со всем сразу. Он правда не заслужил таких людей в своей жизни. Что хорошего он сделал в прошлой, что в этой их получил? Его всего пробирает, и эмоции сдержать не получается. Джин обнимает Хосока и крепко прижимается к нему, жмуря глаза и шепча: — Спасибо, бро. Спасибо. — Да брось, Джин, не за что благодарить, — Хосок посмеивается и успокаивающе гладит друга по спине. — Щас Давон подъедет. Чимин и остальные тоже. — Да вы реально всей толпой тут собраться решили, — Джин отлипает от Хосока и смотрит на него в легком шоке. В приятном, конечно же. — Ну так, вместе все преодолевать будем, а ты че думал? — довольно хмыкает Хосок, широко улыбнувшись. И в этот момент Джин думает, что с этими ребятами сможет все. Реально все. И мама… она обязательно будет в порядке.🚬
Миссис Ким благодаря должному лечению и уходу постепенно приходит в норму, и каждый день с утра до вечера получает столько тепла и внимания, что на годы вперед хватит. Наверное, одному Джину пришлось бы тяжело, а тут целый отряд, который ни на минуту не оставляет без присмотра. Намджун буквально с ложечки ее кормит и помогает ходить. Ноги у миссис Ким еще слабые, так и норовят подкоситься, поэтому без чьей-либо помощи ей не обойтись. Хосок отвечает за поднятие настроения, поэтому постоянно из палаты можно услышать мелодичный смех дорогой мамы, которая стала ею буквально им всем. Она обожает слушать рассказы Хосока о ситуациях, случающихся у него на работе. Там много смешного происходит. Поэтому болезнь проигрывает. Настроение миссис Ким всегда на высоте. За приемом лекарств следит Давон, заскакивающая к миссис Ким утром, перед работой, и вечером. Тогда же приходят и остальные мальчики. Мама познакомилась с Чимином, Юнги и Джиханом, и таким образом приняла еще троих детей. Чонгук и так под ее крылом был, поэтому он не в счет. Парни обеспечивают ей хорошее питание и каждый вечер приносят пакеты с разными вкусностями. Но Миссис Ким, как и любая заботливая мать, не начинает есть, пока не увидит, как кушают дети, которые садятся вокруг нее в кружок и устраивают трапезу, сопровождающуюся бурными разговорами. Вечером бывает весело всем. И Гук, и Намджун, и Хосок рядом. А Джин и так ее не оставляет, даже если спать очень хочется. Он привык спать на двух стульях и не жалуется. Выгнать из больницы его могут только Давон и Намджун, чтобы привел себя в порядок и поспал хотя бы пару часов, не сгибаясь пополам. А врачи даже уже не удивляются толпе в палате, не прогоняют никого. Наоборот рады, что у неизлечимо больной пациентки такое яркое и веселое окружение. Так и проходит лечение.🚬
Днем, во время тихого часа, в больнице становится очень спокойно. Как бы весело миссис Ким ни было с детишками, покой и сон ей необходимы. Говорят, сон лечит. Он восполняет запас утраченных сил и освобождает сознание от ненужного груза. В этот момент в палате бывает только Джин. Остальные работают, поэтому приходят только ближе к вечеру. Круг родных отвлекает от хреновых мыслей, которые все-таки умудряются всплывать в голове, стоит вернуться тишине. Джин счастлив, но он понимает, что так не будет всегда. Как бы то ни было, маме станет хуже. Но это будет потом. В далеком будущем, когда жестокая болезнь все же охватит ее хрупкий организм целиком. Но сейчас все хорошо. Он старается думать только об этом. В борьбе с собственными мыслями Джин провел всю ночь, хотя обещал себе, что поспит хотя бы два часа. Не вышло. Он тихонько выскальзывает из палаты, чтобы не разбудить задремавшую маму, и идет к автомату с кофе, чтобы хоть немного себя взбодрить. Впереди еще целый день, нужно держаться. Поэтому, взяв себе стакан с эспрессо, Джин идет обратно в сторону палаты, неторопливо отпивая горячий кофе. Прямо у двери он замечает знакомую фигуру, облаченную в черное. Винсент стоит, опустив голову, скрытую капюшоном черной худи, и мнется, собирается с силами, чтобы зайти внутрь. Он впервые пришел сюда. — Тэхен, — с легким удивлением в голосе зовет подошедший Джин, не ожидавший такого посетителя. Тот резко поворачивает голову к другу. Надеялся, что ни с кем не пересечется, но не вышло. Он так дерьмово себя чувствует из-за своего отречения от друзей, а в глаза смотреть как-то трудно. Тем более Джину, у которого мама попала в больницу и которую он только сейчас сумел навестить. Винсент выглядит уже не так хреново, как прежде. Глаза его все еще потухшие, но уже не выглядят болезненными. Да и в принципе он кажется трезвым. Только это ничуть не делает его состояние лучше. Винс в каких-то своих думах, но уже не потерянный. Перегаром от него уже не несет. Его привычный аромат свежести вернулся, и губы не бесцветные, не потрескавшиеся. Одежда чистая, хотя слегка помятая. Но в целом складывается ощущение, как будто Винсент возвращается к жизни. И это не может не радовать. — Прости, что раньше не зашел к маме, — тихо и хрипло говорит Тэхен, заглядывая другу в глаза. В них искреннее сожаление отражается. — Отходняки, все такое. В себя прийти надо было. — Да норм все. Я понимаю, бро, — Джин мягко улыбается другу и хлопает по плечу. — Мама тоже. — Не злится на меня? — с надеждой спрашивает Винсент, приподняв брови. — Иди и спроси у нее, она уже проснулась, наверное, — Джин издает смешок и указывает взглядом на дверь палаты. — Че-то я ссыкую, — Винс бесцветно усмехается и накрывает дверную ручку ладонью. — Давай, солдат, а я тут кофеек попью, — хихикает Джин и машет свободной рукой, чтобы шел уже, а сам опускается на стул возле палаты. Винсент заходит. Джин навострил уши и начинает слушать. Оттуда сразу же доносится звонкий голос мамы, которая обещала Тэхену устроить нагоняй за то, что так долго не приходил. Она любит его ничуть не меньше остальных, но именно над ним любит подшучивать больше всех. И, как бы там ни было, она наверняка очень рада видеть его.🚬
— Хорошо-хорошо, мамуля Ким, — мямлит Винсент, спустя полчаса покидая палату задним ходом. И, походу, это было ошибкой, потому что спина врезается в чью-то теплую грудь. По ощущениям она точно принадлежит не Джину. Не такая широкая. Закрыв за собой дверь, Винсент резко оборачивается и теряет дар речи. Перед ним стоит Чонгук. Тот чуть рюкзак не роняет, слегка офигев от столкновения. А столкновение такое, как будто на высокой скорости и насмерть. А дальше белый свет и… лицо Винсента. И после смерти на него смотреть, снова и снова в боль окунаться. И, может, Гук бы в это поверил, но тот самый запах кажется слишком реалистичным. Аж колени подкашиваются. Хорошо, что это больница, и помощь быстро окажут. Чонгук готов в обморок грохнуться прямо сейчас, находясь на ничтожном расстоянии от Винсента. Все его тело разом заныло от боли, осколки сердца в органы впились. Невыносимо больно, а кричать не выходит. Даже мысленно. Тэхену мерещится походу. Не прошли еще отходняки, стопудово в крови его что-то еще есть. То, что мысли материализует. Так страшно тосковал, что вот и увидел. Чонгук, видимо, там есть. В венах его, в каждой, мать ее, клеточке. Полный зайчонок. — Чонгук-и, — произносят губы, а голоса собственного не слышно. Мозг не успевает подумать. Винсент тянет к нему руку, все еще до конца не веря в реальность происходящего. Он обхватывает пальцами локоть Чонгука, взглядом прося задержаться, послушать, но тот и шанса не дает. В глазах Гука сразу же холодно становится, а губы его поджимаются. Он грубо выдергивает руку из хватки Тэхена и прошмыгивает в палату, захлопывая дверь перед самым его носом. И… на этом прекрасное видение исчезло? Это все? Конец?🚬
Чонгук пролетел мимо лежащих в обнимку на диване Юнги и Чимина пулей, мгновенно скрывшись за дверью, так еще и демонстративно запершись. К нему не заходить. А те даже понять ничего не успели. Хотя, до Чимина доперло: походу, Чонгука опять накрыло чувствами, а комната оказалась ближе, чем его излюбленная и пропитанная слезами ванная. Юнги вздыхает и поднимает голову, смотря Чимину в глаза. — Пойдем к нему? — Позже, пусть успокоится пока, — вздыхает Чимин, прикрыв глаза устало. Несколько секунд тишины, а потом негромко: — Но возле комнаты постоим, послушаем. Юнги молча кивает и сползает с Пака, крадясь к двери чонгуковой спальни. Нарушение личного пространства, конечно, плохое дело, но не тогда, когда семнадцатилетний парнишка с нестабильными эмоциями запирается в комнате. Всякое может быть, а о худшем даже думать не хочется. Чонгук сбрасывает на пол рюкзак и заваливается в кровать, тяжело дыша, как будто у него приступ астмы, а кислорода в легких катастрофически не хватает. Локоть еще жжет от прикосновения, и не только локоть. Кожа лица горит от взгляда, с которым Гук почти три недели не встречался. И запах… он о нем только думает. И о голосе. О том, что самый любимый. Не был. А все еще. И все это завалило Чонгука, атаковало без предупреждения. После такого сидеть в палате и слушать миссис Ким было чем-то сверхсложным. Чонгук не мог унять дрожь в кончиках пальцев, а отвечал лишь кивками и мычанием, которое едва ли не превращалось в жалкий писк. Спас Джин, который даже не знал, что эти двое пересеклись. Тогда Чонгук, быстро попрощавшись, вылетел из палаты и каким-то чудом сумел добраться до дома, не взорвавшись по пути от переполнивших его эмоций. Слезы опять потекли. Привет, Чонгук уже успел соскучиться по слезным дням и мокрым подушкам. По жгучей боли в глотке оттого, что приходится рыдания сдерживать. Чимин стопроцентно услышит. Чонгук не глупый, знает, что брат то и дело мелькает за дверью комнаты. Оно и понятно, переживает. Чонгук не знает, рад ли этому внезапному столкновению, которое все в нем заново всколыхнуло. Или, может, видеть Тэхена было ошибкой? Все вроде как приходило в норму, но теперь вернулось к исходной точке, где малому снова придется себя собирать как пазл без одной детали, которую потеряли. Удивительно, как еще не разорвал подушку оттого, как крепко сжимает в пальцах. Это помогает сдерживаться. Но в этот раз херово выходит. Чонгук ворочается на кровати, как будто не может найти себе место, и дрожит, словно у него сейчас случится припадок. Ему хуево. Ему снова хуево. Обманывать себя было дебильным решением. Никуда обида не делась. Встреча с Винсентом снова отбросила в тот день, когда Чонгук потерял свое сердце. Зачем? Зачем он хотел остановить? Что хотел сказать? Еще больше боли причинить? И так хватило, спасибо. И вроде как хотелось накричать, в лицо ударить, избить к хуям, но тело окаменело. Да и что бы это дало? Уже не имеет значения. Любовь была, а теперь ее нет, и, черт возьми, уже бы двигаться дальше… А время нихуя не помогает. Это все обман для утешения. Гребаное вранье. Чонгук ложится на спину и вытирает слезы рукавом толстовки, стеклянными глазами смотря в потолок. Он тайно мечтает, чтобы люстра упала ему на лицо и воткнулась острым концом в глотку, мучения прекратила. Сколько раз еще они пересекутся с Тэхеном в дальнейшем? И как долго Чонгук сможет это выдерживать? Легче собрать шмотки и куда-нибудь уехать, чтобы наверняка. Да вроде и рюкзак, валяющийся на полу, привлекает, и вещи, торчащие из шкафа, манят. В кармане мелочи на автобус тоже хватает… Но все это слишком легко выглядит в голове. В фильмах тоже все выглядит просто. Но оставить всю жизнь в этом гребаном районе, оставить близких людей Чонгук не сможет. Как бы больно ни было, он не осмелится уехать. Да и кто пустит? С этого стоило начать. Поэтому Чонгук, осознавший, что порыв этот спровоцирован бушующими эмоциями, быстро выбрасывает эту идею прочь, поворачивается на бок, сложив руки на груди, и закрывает глаза, засыпая под звон выпадающей из кармана спортивок мелочи. Без сил, без всякого желания о чем-либо думать и просыпаться… в ближайшие несколько часов. Только бы Чимин и Юнги за дверью не подумали, что малой решил себя монетками убить.🚬
Пробуждение выходит внезапным. Чонгук буквально подпрыгивает на кровати, распахнув испуганные глазенки широко-широко. Сердце в груди дико долбит, словно сейчас разорвется. Малой даже ладонью его накрывает, чтобы успокоить. Во сне было хорошо. Ни образов, ни мыслей не было. Только приятная пустота, которой иногда не хватает. Ничего не мешало. Это кто-то снаружи решил нарушить сладкий сон. А за окнами уже стемнело. Чонгук шумно вздыхает, трет лицо, чтобы стряхнуть остатки сна, и садится. В оконное стекло за спиной снова прилетает что-то очень звонко, да так, что прям по мозгам будто дали. Гук резко поворачивается и слезает с кровати, шлепая босыми ногами к окну. Он распахивает шторы, широко зевает и уже собирается наорать на малолетних хулиганов, но вместо этого видит одного конкретного хулигана. Того самого, от которого бежал в небытие сна. Винсент стоит под самыми окнами в красных спортивках, кепке и черной мастерке, освещенный фарами сто сорокового, у которого, Чонгук сразу палит, по лобовухе трещина пошла, а на капоте какая-то вмятина. Малой даже не знает, чему больше охуевать. Его взгляд хватается за все сразу, а мозг не успевает обработать информацию и подкинуть нужные в этой ситуации эмоции. С чего охуевать? С того, что машина в говно, чего Винсент никогда не допускает? Или с того, что этот самый Винсент стоит с корзиной в руке, забитой картошкой-фри? Но потом Чонгук обращает внимание на другое, и сердце реально пропускает удар. На асфальте огромными белыми, слегка кривоватыми буквами намалевано: «зайчонок, я сдохну без тебя». Чонгук буквально давится воздухом, не веря собственным глазам. Он быстро распахивает окно и высовывается наружу. — Тэхен, что за… — Чонгук-и, послушай, ладно? — просит Винсент, откинув голову назад, отчего его кепка слетает и падает на землю. — Я хочу сказать… — Какого хуя, блять?! — врывается третий голос, к хуям портящий момент. Точно не по плану. Чонгук и Тэхен синхронно поворачивают головы к окну рядом со спальней малого, откуда смотрит охуевший и явно находящийся в бешенстве Чимин. — Я тебе вроде ясно дал понять в тот раз, сучара! Тэхен, ни на секунду не меняясь в лице, берет и забивает хрен на присутствие третьего и очевидно лишнего. Он поворачивается обратно к Чонгуку, который дар речи от происходящего потерял, так и зависнув с открытым ртом и чуть ли не выкатившимися из орбит глазищами. — Гук-и, короче, че я хочу сказать… — пытается продолжать Винсент свою речь, повысив голос и перекрикивая Чимина, осыпающего того всяческими проклятиями, которые клянется сам же исполнить, если Тэхен не свалит. — Ниче ты не хочешь сказать! Уебывай отсюда, мудачело! — орет Чимин, готовый выпрыгнуть из окна и напасть на Винсента. — Я, блять, третий раз повторять не буду, ты меня слышал? Сваливай, уебок! — Зая… — не сдается Тэхен, стоя с рукой на сердце, пока другая бережно держит корзину с фришкой. А Чонгук в реальном ахуе. В ахуище. — Хуйло! — рычит Чимин, вцепившись в подоконник. Реально же сиганет, если взбесится. — Я с тобой разговариваю! Ты, сука, в себя, что ли, поверил… И бла-бла-бла. Винсент замолкает, ставит корзину на землю и сам нагибается, как будто что-то потерял. Чонгук прищуривается, чтобы в тусклом свете уличного фонаря хоть что-то разглядеть, но нихуя не видно. Тэхен резко выпрямляется и замахивается, швырнув в окно, из которого выглядывает Чимин, не прекращающий орать, камешек. — Съебись нахуй, блядский Чимин! Заебал! Мне похуй на тебя щас! — орет Винсент чуть ли не на весь квартал. Гук аж вздрагивает от его мощного баса. — Закрой ебальник и свали в туман! Видно, как на приподнимающиеся от тяжелого дыхания плечи Чимина, в рожу которого чуть не влетел камешек, ложатся руки Юнги. Тот буквально силой оттаскивает от окна своего разъяренного парня, готового рвать. Чимин еще успевает пригрозить своим нихуя не пугающим указательным пальчиком прежде, чем скрыться за окном. Юнги несладко придется, но ему определенно точно не впервой успокаивать Чимина. Винсент закатывает глаза и возвращается к тому, на чем остановился. К счастью, Чонгук еще не сбежал, не закрыл окно, а продолжает стоять и смотреть вниз с самым растерянным видом. Чимин, конечно, пиздец как момент подпортил. — Зая, пожалуйста… — Тэхен снова понижает голос, ставший чуть хриплым из-за внезапного ора, который слышали, наверное, все в округе. Его вновь прерывают, но на этот раз Чонгук. — Ща я спущусь, — говорит малой, сразу же отходя от окна. Винсент выдыхает, опускает голову и садится на кортаны, чтобы очухаться от внезапного головокружения. Даже за голову берется, слегка взъерошивая блондинистую шевелюру. Переволновался так, как не было даже перед провалившимся поступлением в универ. Да блять, никогда в жизни не было такого волнения. Даже при сделках с серьезными чуваками. Ничто не сравнится с тем, что Винсент сейчас испытывает. Это как приглашать на первую свиху понравившегося парня. Все примерно так, но в разы важнее. Винсент не понравившегося парня зовет. Он своего самого любимого мальчика вернуть хочет, и если все провалится, то слова, на асфальте написанные, станут явью. Сверху забавно выглядит то, как Винсент в центре буквы «о» в слове «сдохну» расселся. Все очень серьезно. Эти слова из самой души пришли. Он, не думая, писал то, о чем сердце болит. И вышло это, потому что… Да. Винсент без зайчонка сдохнет. Он суетливо расхаживает перед мерсом в тревожном ожидании. Пока ждет, корзину с фришкой на заднее сиденье кладет, а потом снова продолжает туда-сюда ходить, нацепив свою красную кепку, упавшую на землю. Нервно отряхивает ее от пыли, козырьком вперед надевает, быстро зыркает на себя в боковом зеркале мерса, хмыкает и резко поворачивает так, чтобы козырек сзади оказался. Так получше. Честное слово, как первое свидание. Винсент себя давно таким живым не чувствовал. Почти месяц. Дверь подъезда открывается со звуком, похожим на завывание кита. Тэхен сразу же реагирует. Как и обещал, Гук выходит, накинув куртку Чимина на плечи и сунув руки в карманы. Видно, что ему не по себе. Плечи поджал, глаза опустил и нижнюю губу вовсю жует. — В машину? — спрашивает Тэхен. Гук коротко кивает и идет к мерсу. Винс ему открывает дверцу, а когда малой садится, быстро обходит тачку и тоже вваливается в салон, закрыв дверь. И сидят, молчат. Тэхен вешает руку на руль и краем глаза смотрит на Чонгука. А тот вообще куда-то в сторону смотрит крайне заинтересованно. Мелкий притворщик. Тоже волнуется ничуть не меньше. Хорошо, что Винс не может его тронуть в этот момент. Гук мелко дрожит, как от холода, и судорожно сжимает пальцы в карманах. Вообще, он все еще растерян и не знает, что чувствует. Волнение — самое явное из всего букета его эмоций. А еще неверие. Странно снова сидеть в этой машине и слышать негромкое дыхание Винсента, чувствовать его свежий аромат. Гук нагло соврет, если скажет, что не скучал по этому. Он на удивление хорошо держится, а то бы слезы потекли от одних мыслей о том, что он снова это все переживает. Обида тоже о себе не дает забыть ни на секунду. Но как-то странно представлять ту страшную картину, которая все сломала им. Чонгуку сейчас, когда он снова сидит возле Винсента, кажется, что в тот день был кто-то другой. Не его Тэхен. Не он ту девушку трогал. Потому что тот, кто сейчас рядом, совсем не вяжется с тем воспоминанием. Тогда Тэхен был отстраненным, от него чужим веяло. А сейчас все выглядит так, как было прежде. До разбитого сердца. Или Чонгук хочет в это верить… — Че с лобовым? — вдруг нарушает молчание Гук, сам себе удивляясь. — Одного уебка на него киданул, — пожимает Винсент плечами. У него аж отлегло. Чонгук первый заговорил. Чонгук не против поговорить. — А, ясно, — кивает малой и снова продолжает грызть нижнюю губу. И тут Тэхен понимает, что пора. Пора открыть рот и сказать все, что тяготило душу несколько недель и не давало нормально существовать и быть человеком. Без зайчонка хуево получается таковым быть в принципе. Винс поворачивает голову к Гуку и открывает рот. — Гук-и, то, что я хочу сказать — не попытка оправдаться. Нихуя. Это объяснение того, что ты видел тогда, — Чонгук на этих словах ощутимо напрягается, явно не испытывая желания вновь возвращаться в тот ужасный день. — Выслушаешь? — спрашивает Винс, внимательно глядя на малого. Видно, что тому тяжело. Он несколько секунд мысленно спорит сам с собой, но в конечном итоге тоже поворачивает голову к Тэхену, решившись заглянуть в глаза. Он кивает, давая добро и готовя себя к еще одной порции душевной боли. — Как там говорят в фильмах? — Винсент поднимает взгляд задумчиво и хмыкает. — Дни без тебя были для меня сущим Адом. Так вот нихуя, — он мотает головой и разворачивается к малому корпусом. — Если есть что-то хуже Ада, то я это на себе испытал по полной. Началось все еще тогда, когда я тебя в лес отправил. Сразу пожалел, че вообще додумался до такого, — Гук с упреком вскидывает бровь. — Да, да, я знаю, ты не хотел ехать, и надо было, блять, послушать тебя. Но я же думал, что так лучше будет, а вышло, как всегда, через жо… — Винсент кашляет и мотает головой. — Короче, я уже на стены лез без тебя. А потом эти колеса. Знаешь, для чего? Чтобы время до твоего возвращения ускорить. Думал смухлевать, но моя башка все наоборот вывернула, — Винс тычет пальцем в свой висок. — Хуевее стало. Глюки ловил, думал, ты дома, никуда не уехал. А потом эта... Я решил, что ты вернулся. Я был уверен. Но мой мозг начал догонять, че это кто-то левый передо мной. И я понял, что надо кончать с этим. Мне не нравится. Не нравится кого-то другого трогать. Все не то. Ты под мои руки идеально подходишь, — Тэхен поднимает ладони внутренней стороной к себе, чуть сгибая длинные пальцы, — а она не вписывалась. Никто, кроме тебя, не впишется. И я не только про руки, — ладонь Винсента ложится на сердце. — Ты в мою жизнь вписываешься прям так, как надо. Стопроцентно, зайчонок. Чонгук быстро отворачивает голову к окну и больно прикусывает задрожавшую губу. И почему-то опять больно стало. Ему не хочется слушать этот мягкий с хрипотцой голос, не хочется ничего знать, что-то понимать и думать, делать какие-то никому не нужные выводы. И так все понятно… Малой резко поворачивается к Винсенту, который замер в волнительном ожидании ответа. Дрогнувшие губы Чонгука скривились, а глаза загорелись опасным огоньком. — Думал, я после этого в объятия к тебе брошусь? — малой кучу сил использует, чтобы не звучать жалко. Он сверлит Винсента взглядом, в который боль нескольких недель вложил, чтобы наконец-то дать понять, каково ему было. — Пошел ты нахуй, Винсент, — цедит Чонгук, нападая на Тэхена с кулаками. И тут его прорывает. Он рычит, одновременно давит слезы и бьет Винсента по груди, каким-то образом оказавшись на его коленях. А Тэхен позволяет. Только мягко ведет ладонями по предплечьям Чонгука, не препятствуя ударам. Три недели назад он сказал бы, что не заслужил одним воздухом с малым дышать, но когда понял, что воздуха для него в принципе нет без Чонгука, решил, что… Да. Все-таки какой-то шанс на счастье он имеет и обязательно это счастье вернет. Он заслужил быть рядом с Чонгуком и заслужил получить от него, как следует. А Гук не останавливается, хотя и выдыхается уже. Кряхтит, бьет, всхлипывает, так и не сумев не расплакаться. Зато полегчало. Реально, стало легче. С каждым новым вздохом боль уходит. Она рассеивается, как густые тучи, чтобы наконец позволить открыться другому чувству — безумной тоске и любви, которую ничто не сломило. С Тэхеном просто не бывает. А любовь к нему оказалась сильнее самого Чонгука. Вот и сидит теперь на родных коленях, вдыхает лучший на свете аромат и смотрит в глаза, которые никогда не разлюбит. — Ну все, потом продолжишь меня пиздить, отдохни пока, — Тэхен берет малого за запястья, остужая пыл, и опускает его руки вниз, к себе притягивает, прижимая его голову к своей груди. Чонгук не сопротивляется. Он шумно дышит, набирая недостающий кислород в легкие, глаза закрывает и потихоньку успокаивается, приходя в норму. Накрывшие эмоции слегка вскружили голову. — Я не мог поверить, что ты на такое способен… — шепчет Чонгук, зарываясь носом в шею Тэхена и тихонько всхлипывая. Верит. Он верит Тэхену. Иначе быть не может. Такой человек, как Винсент, поражение принимает с большим трудом, и если бы он не был искренен, если бы по-настоящему не сожалел и не любил, то не был бы здесь сейчас, не обнимал, не объяснялся. Не в его это стиле. Поэтому Чонгук задерживать боль внутри себя больше не может. Ему стоило услышать Тэхена и почувствовать его тепло, чтобы отпустить горечь произошедшего. Винсент здесь, а значит, он любит. Реально любит. — Не способен, Гук-и, — вздыхает Винсент, успокаивающе водя пальцами по голове зайчонка. — Моя башка взрывалась от мыслей о тебе до самой последней секунды. Это была ебаная ложная тревога. — Дай только повод, чтобы я тебя кастрировал к хуям, — бурчит Чонгук, шмыгая носом и заливая мастерку Винсента непроизвольно текущими слезами. Да даже если там и сопли смешались, похуй. Тэхен слишком скучал. — Больше никогда, зая, — Винсент мотает головой и сгребает малого в охапку, крепко-крепко прижимая к себе и расцеловывая его влажное от слез лицо. Самое красивое лицо на свете. — То, что я на асфальте накалякал — правда. — Сдохнешь без меня? — Гук поднимает большие глазки, уставившись на Винсента. — Сдохну, зайчонок, — подтверждает тот, стерев большим пальцем хрусталики слез с покрасневших щек малого и целуя в переносицу. — Уже чуть не отъехал. — Мудак, — хмыкает Чонгук, обратно уткнувшись лицом в теплую шею Винсента. — Этот мудак тебя так любит, ты даже не представляешь, зая, — шепчет Тэхен, заставляя малого снова выглянуть. И это шанс, чтобы… Он мягко накрывает его искусанные губы своими и утягивает в глубокий поцелуй, на который сразу же получает ответ. Чонгук обнимает Винсента за шею и медленно целует, как будто заново учится, заново привыкает к любимым губам, чей вкус никогда не забудет. И ему так хорошо, так кайфово. Тело словно в невесомости оказалось, и нет больше тяжести, тянущей вниз. Они оба от пережитой боли избавляются и мысленно, как любят делать обычно, клянутся друг другу в бесконечной любви и ни на миг не размыкают объятий, которых катастрофически не хватало. И вот оно… счастье. — Ты тоже, — выдыхает Гук в губы Винсента и заглядывает ему в глаза. — Ты тоже вписываешься в мою жизнь стопроцентно. И в настоящее, и в будущее, и в тысячи других будущих. — Базару даже нет, зайчонок, — улыбается Винсент, снова запечатлевая поцелуй на любимых сладких губах. А думал, что разучился… Не целоваться! Улыбаться. — А, смотри, — вдруг вспоминает Тэхен, вскинув брови. Он неохотно выпускает малого из своей хватки и закатывает левый рукав мастерки до локтя. — Это тебе ответочка. Чонгук усаживается на коленях Тэхена поудобнее и обхватывает пальцами его предплечье, щурясь и всматриваясь в небольшую татуировку. Сердце, только вернувшееся на место целым и невредимым, трепетно сжимается, а по телу пробегают мурашки. Малой скучал по этому. — Серьезно, Тэ? Розовый зайчик?! — удивленно выкрикивает Гук, в шоке уставившись на Винсента. — Тебе не нравится? — Винсент сразу хмурится и прекращает улыбаться. Он себе руку отрубит, если малой не заценил. — Ты че? Конечно же нравится! — восхищенно выдыхает Чонгук, снова опуская взгляд на татуировку. — Это так миленько выглядит, боже. Не думал, что ты можешь сделать такую милоту… — О, хватит, перестань, Чонгук-и, — морщится Тэхен, отвернув голову к окну. Это смущает, черт возьми. — Да, брутальности тебе это определенно прибавляет, — хихикает Чонгук. — Сам придумал рисунок? — Ага… Думал о тебе, чиркал что-то на листочке, и вышло это, — Винс кивает на татуировку. От пацанов, конечно же, куча стеба прилетит, но оно того стоило. Чонгук вон, как сияет, глядя на рисунок. Давно в его глазах радостного блеска не было. И пусть стебется тоже, сколько хочет. Ему все простительно. Чонгук широко улыбается и резко наклоняет голову, оставляя на татуированном зайчонке поцелуй. Винсент не успевает понять, что произошло, как оказывается в объятиях своего любимого малолетки. — Хуй еще выпущу, — облегченно вздыхает Винс, зарываясь носом в волосы на макушке Гука. — Сам тебя к себе приклею, — бурчит малой, мазнув губами по скуле старшего. — Тогда погнали, что ли, клей купим, и домой? — спрашивает Винсент, все еще испытывая долю волнения, как будто Чонгук может взять и передумать, выйти из машины и попросить его никогда не возвращаться. — Да-а, — тянет Чонгук, жмурясь и не переставая улыбаться. — Только Чимину сказать надо, что я уезжаю. — Да пошел он, — закатывает глаза Тэхен. — Чуть не засрал нам все. Я с ним потом побазарю. — Он через окно наблюдает с тех пор, как я вышел к тебе, — смеется Чонгук и, быстро чмокнув Винсента в уголок губ, садится на свое место, бросив взгляд куда-то за окно. Брат реально там стоит, как тень, и бдит, как сокол. — Отлично, блять, — Винсент ухмыляется и поворачивает ключ зажигания. — Фришку поешь, пока будем ехать, — кивает он на корзину на заднем сиденьи и раскручивает движок мерса, чтобы побесить одного сталкера. Пока Чонгук, уложив корзину себе на колени, с кайфом уплетает свою любимую еду, Винсент приспускает окно и, прежде чем газануть прочь из этого квартала, высовывает руку, продемонстрировав Чимину средний палец той рукой, на которой теперь красуется милый розовый зайчонок. Сто сороковой уезжает не в закат. Он влетает в пространство волшебного звездного неба, которое обещает им бесконечность. Они идеально вписываются. Стопроцентно.