Призрачное счастье

      Мы ехали по пустынным улицам, тянущимся тёмными змеями медянками, серым с вкраплениями речного перламутра. Джип неспешно вилял по извилистым дорогам, только мне казалось, что я сидел не в машине, а на борту корабля, неслышно скользящем по пестрым каналам жизни. Мимо нас словно проплывали улицы, ярко освещённые подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озарённой ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово-серое небо, на которое город отбрасывал своё зарево. Снаружи насвистывал ветер, он прикасался холодными губами к окнам и стекло подёргивалось туманной дымкой. Это было совсем не весеннее дуновение, а, скорее, предательски вильнувшее назад дыхание зимы. – Ну? - спросил Реми после минуты молчания, показавшейся мне вечностью. Время обычно тянется в двух случаях: если ты чего-то горячо ждёшь и наоборот, если ты хочешь, чтобы в ближайшие минуты чего-то не случилось. В данном случае я надеялся, что Реми меня ни о чём не будет спрашивать. – Что «ну»? – Колись, что у тебя стряслось? – Ничего. С чего ты решил, что у меня что-то стряслось? – Ты слишком подавлено молчишь. – Что уж, теперь и помолчать подавленно нельзя? – Можно. Но это не в твоём духе. Обычно ты предпочитаешь разговоры молчанию, ибо, как ты сам говоришь, нет тишины ужаснее, чем тишина в комнате, где много людей молчат. – Да, - осторожно постарался перевести тему я. – Это потому, что молчание хочет говорить, а тишина – нет, ей от тебя ничего не надо, она просто садится рядом с тобой и заряжает покоем. Она – проверенный и надёжный друг. Слышал, какой стих Анели сочинила на эту тему? Есть молчание согласья, Праздничная тишина; Есть молчанье поопасней, Есть молчание – война. – Это всё прекрасно, - перебил он меня. – Но ты не ответил на мой вопрос: что случилось? Я задумчиво промычал и мысленно заметался. Он не отстанет, пока я ему не выложу всё на чистоту, тем более я всё-равно собирался ему покаяться. Реми можно доверять, я это знал, но я не был уверен в его реакции, а он, как никак, сидел за рулём... – Реми, - начал я издалека. – Скажи, как бы ты отреагировал, если бы твой друг, скажем, убил человека? Но не из спортивного интереса, а из-за безысходности. – Зависит от обстоятельств. То есть, если ему сказали: «Ты дурак» и он всадил нож своему обидчику в печень – то плохо бы отреагировал. А кого ты убил? Я сглотнул, ибо чисто теоретически это описание вполне себе подходило под мою ситуацию убийства. Только мадам Дайон сказала «дурак» не мне, а Анели, так что ситуация складывалась ещё более патовая. – Ну... Ты же знаешь, что Жиль недавно убил Доминика, верно? – Конечно, я же был с тобой на похоронах, что за вопросы? – Ну так вот, он хотел застрелить и меня, но лично идти почему-то побоялся, поэтому... – Не говори, что он... Нет, Вик, прошу тебя, только не говори, что он подослал по этому делу кого-то из своих людей и ты его замочил в сортире? – И не кого-то, - я вздохнул и потёр шею. – Не кого-то, а свою родную мать. Реми настолько оглушило моими словами, что он заметил красный свет светофора только за пару сантиметров до перекрёстка и в панике надавил на педаль тормоза так сильно, как только мог, и машину от такого резкого торможения не хило тряхнуло. – Ты шутишь? - спросил он, глубоко вдохнув и выдохнув. – Нет, даже в мыслях не было шутить. – Ты застрелил эту крысу?! – Мне пришлось. Она угрожала и клялась, что Жиль поубивает всех нас, одного за другим. Я сейчас волнуюсь за Компанию, как бы с ней ничего не случилось. Вдруг этот гадёныш пронюхает, где наша главная база и даст ей огоньку. – Тьфу на тебя! - загорелся зелёный и мы тронулись дальше. – К слову, я совсем забыл сказать, мадам Дайон всё это время, с самого своего приезда, следила за нами. Понимаешь, какая получилась ирония, мы следили за ней и думали, что надёжно защищены, а это, оказывается, она держала нас на мушке, а не мы её. – А что на счёт детектива? – Без понятия, от него с самой смерти Доминика ни слуху ни духу. Быть может, он был вражеским сообщником под прикрытием. – Звучит весьма логично, но, к сожалению, нам уже этого никогда не узнать. Так что там с мадам Дайон? – Я же сказал, укокошил я её. Она доставала пистолет из-за пояса, но годы явно не пошли ей на пользу – она стала неповоротливая, как слон в посудной лавке – и потому я смог легко его перехватить. – Так ты её застрелил из её же оружия? – Вроде этого. Впервые в жизни порадовался, что надел перчатки. Напоследок я вложил пистолет ей в руку – пусть подумают, будто она самоубилась. – А свидетели были? – Ни одного. Безлюдная пустыня в двенадцать часов ночи, даже ни одной пьяной влюблённой парочки, давно такого не припомню. – Похоже, сам Господь был сегодня благосклонен к тебе, - сказал Реми с улыбкой. – Чел, ты крут. Я расскажу об этом Фиакру, пусть знает, что один враг списан со счетов. – Пока ещё не крут, увы. Буду крут, если меня не раскроют. – Миссия невыполнима. Если ты не оставил отпечатков пальцев – то дело в шляпе. И если тебя никто не видел. – Не оставил и меня никто не видел, ты прав. Однако же мало ли на какие уловки может пойти полиция, чтобы всё-таки разгадать: убийство или суицид? – Да ну, расслабься. А что сказали остальные по этому поводу? Ты кому-нибудь звонил? Патрису, быть может? Или Эркюлю? – Нет, им – нет. Успел позвонить только Анели, но... как бы это получше сказать... она заплакала из-за моего звонка и я решил, что раз у неё такая весьма шаткая позиция в плане нервов, этой новостью я её подрублю под корень. А мне, сам понимаешь, этого не хочется. – Кому же хочется, - он понимающе кивнул. – Эх, повезло тебе, конечно, по-крупному. Я тебе даже немного завидую. – Повезло? Завидуешь? – Ну да. За меня жена не так сильно волнуется, как Анели за тебя. – Ну ты не сравнивай! Вы с Ирен живёте уже... сколько? Год? Два? – Три года и два месяца. – Вот-вот. Вы уже успели узнать все ваши тараканы, подоставать все скелеты из шкафов и, наверное, осторчели друг-другу – мама не горюй! А мы с Анели даже вместе не живём. – Конечно, очень мило, что ты думаешь, будто мы с Ирен друг-дружке осточертели, но, увы, частично это так и есть. Мне кажется, после определённого периода совместной жизни любовь вольно-невольно начинает идти на убыль. Именно поэтому брак должен базоваться на интересе общения с человеком, а не на его красоте. Ибо красота с годами тю-тю, а интересного собеседника ты сохранишь. – А характер у красавиц – просто беда, - вставил я, посчитав это поводом, чтобы высказаться. – Поголовно все скандалистки, истерички и взбалмошные девицы. От всех нос воротят, им только какого-нибудь принца уэльского подавай. – Ты имеешь в виду, по средствам? Ибо по возрасту принцу Уэльскому сейчас, если память мне не изменяет, под семьдесят, - Реми усмехнулся. – Память тебе не изменяет, но суть дела от этого не меняется. Такие «дамы» всегда ждут папика. Они как проститутки, только хуже. Я такой тип называю «содержанки». По-моему, достаточно меткое слово. – Я вот всё тебя слушаю, слушаю, и пытаюсь понять: ты жалуешься на характер Анели или ты просто говоришь от балды о красавицах, таковой её не считая? – Ну, - я вдруг замялся. – Она красивая, но не красавица. – А в чём, собственно, разница? – Красивой можно назвать любую девушку с прекрасным внутренним миром и недурной наружности, а красавицы – это исключительно содержанки. – Тонкая же у тебя грань между этими двумя терминами, - он снова усмехнулся и покачал головой. – Не завидую я твоей будущей избраннице. – Ну и не надо, - я отвернулся и выглянул в окно. Мимо меня всё ещё проплывали плотные рядки домов и фонари, льющие свой свет на дорогу. Реми сидел рядом со мной и молча вёл машину; свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили по его лицу. Иногда я посматривал на него; было в его лице что-то, чего я не мог постичь. Он смотрел на дорогу отрешённым взглядом, но всё-равно выглядел так, будто всё знает. Есть в нём что-то от тишины, той самой, что вселяет покой, она свойственна природе – деревьям, облакам, животным – а иногда людям. Но вот наконец показался сворот на улочку, ведущую прямиком к моему двору. Джипу тут было точно не пролезть. – Останови тут, дружище, - попросил я. – Дальше мне уж только пешком. Спасибо, что подвёз, на метро я бы и вправду не успел. – Не за что, приятель, - ответил он, останавливаясь. – Обращайся, если что. – Непременно, - я улыбнулся ему на прощание, дёрнул ручку двери и вышел на улицу, и ночная прохлада в миг окатила меня волной свежести. В нос мне ударил запах сырости, после освежителя воздуха с ароматом мяты показавшийся мне на редкость приятным. Реми закрыл за мной дверь, отсалютовал и, развернувшись, рванул по дороге обратно. А я пошёл домой, ведь завтра вечером мне ещё предстояло исповедоваться Анели.       Когда я проснулся, было двенадцать часов утра. На редкость горячее апрельское солнце струило сквозь голубоватые занавески в моей спальне золотистый поток лучей. Солнечные блики играли на кремовых стенах, отражались в тёмно-красной, как вино, глуби некоторой мебели, и заставляли пол сверкать точно зеркало – он у меня лакированный и не поглощён пёстрыми пятнами ковров. Я встал с кровати и, наскоро одевшись, вышел на лестницу, закрыв за собой дверь – до нашей встречи с Анели я намеревался переделать ещё пару дел.       И начать я решил с покупки утренней газеты. Мне было интересно, что напечатали про совершённое мной ночью преступление. Я спешно спускался по лестнице и вдыхал запах овощного супа, перемешивающийся с ароматом жаренной рыбы, по всей вероятности готовящейся где-то на просторах одной из квартир за какой-то из дверей. От такого мне даже захотелось есть, то чётко поставленная цель не давала мне свернуть с уже проложенного пути. До киоска тут было идти буквально пару шагов, я вышел во двор, свернул на третью по счёту улочку и, пробираясь между людьми, продающими яблоки и апельсины в больших деревянных ящиках, добрался до бульвара, где, прямо сразу по правую руку, стоял небольшой ларёк, встречающий крупной надписью на фронтоне: «найдется всё!». В нём и правда можно было найти практически всё: на полках лежала писанина на любой вкус и цвет – газеты, журналы, кроссворды, судоку, хокку, научные и фантастические статьи и литература; коробки рвались по швам от маленьких кукол, игрушек-сюрпризов и от обычных мягких зверьков; в одной из витринок стояла огромная магнитная доска, сплошь утыканная, как булавочками, магнитами с изображениями разных достопримечательностей Парижа (в основном, конечно же, эйфелевой башни); возле кассы с одной стороны стоял холодильник с охлаждёнными напитками, а с другой её подпирала «вешалка» с календарями, зацепленными петельками за крючки. Даже шкафчик с чипсами и прочими снэками тут имелся, он находился в самой глубине киоска, у самой дальней стены. Сегодня на месте продавца сидел очень миловидный юноша: он особенно сильно блестел белизной лица и глянцем небрежных завитков каштановых волос, с чёрными глазами «со слезой», как две чернильные лужицы, усыпанные сотнями бликов. – Добрый день, - поприветствовал он меня, приосаниваясь. – Вы ищете что-то конкретное? – Добрый день. Да, пожалуй, - я сразу протянул ему нужную сумму. – Утреннюю новостную газету, пожалуйста. По-детски невинные глаза смотрели на меня испытывающе. Уж не знаю, о чём он думал и думал ли вообще, но это сияние весны в глазах привело мне на ум образ Жиля, отчего я невольно содрогнулся. – Конечно, месье, - продавец на мгновение отошёл к полке за газетой, и в его «месье» я уловил тонкие нотки провансальского диалекта{Провансальский язык – язык коренного населения Окситании, юга Франции, Испании и Италии}. – Вы не местный? - не удержавшись, спросил я. Я мог этого абсолютно спокойно избежать, но черти дёрнули меня за язык всё-таки задать этот вопрос. – Простите? - парень поднял голову и удивленно взглянул на меня, передавая мне газету. – Я говорю, вы не местный? - повторил я, забирая свою покупку. – Не местный, месье. Я из Тулузы. А что? – Ничего, ничего, - заверил я, чувствуя в его голосе лёгкое смущение и растерянность. – Просто поинтересовался. Вас это задело? – Нисколько, месье, - юноша с невозмутимым видом сел обратно на стул. – Что-то ещё? – Нет, нет, больше ничего, спасибо, - и я поспешно вышел, чувствуя, что сам себя загнал в весьма неловкую ситуацию. Чтобы отвлечься, я развернул газету и по дороге домой начал её читать, усердно выискивая интересующую меня статью. На первой странице была выведена крупная надпись: «Первая сольная коллекция Пьерпаоло Пиччоли{итальянский дизайнер, родившийся в 1964} для Valentino{модный бутик}. Скандальный распад одного из самых успешных и креативных дуэтов в мире моды. Уход Марии Грации Кьюри{сотрудница Пиччоли, тоже родившаяся в Италии в 1967 и проработавшая с ним семнадцать лет} в компанию Dior». Можно было спокойно пройти и мимо этого, но я всё-таки решил краешком глаза глянуть, что за коллекцию выпустил этот отъявленный щёголь. – Все наши страхи развеяны! - твердила статья рядом с фотографиями двух девушек. – Пьерпаоло Пиччоли не просто сохранил утончённый стиль Valentino, но и добавил к нему ещё больше магии и женственности! Безусловно, это одна из самых романтичных и сочных коллекций ready-to-wear этого весенне-летнего сезона. Я снова взглянул на снимки и поморщился: обе модели стояли в одинаковых позициях с постными лицами, словно они отслуживали мессу в церкви, на фоне ютился белоснежный камин с какой-то картиной над ним, а под ногами лежал сине-белый огромный ковёр, покрытый узорами. Одна девушка была наряжена в синее платье с более тёмным верхом и более светлой юбкой, по краю разубранной складками и украшенной чёрными галочками птиц; через плечо она перекинула две крохотные светло-голубые сумки, в которые даже при всём желании не впихнуть телефона; а на ноги она обула лазурные туфли с острым носком и сизые капроновые колготки. Вторая же щеголяла розовым нарядом, видом становясь больше похожая на цветок сакуры. На ногах опять же были туфли с заострённым носком, только теперь розовые, и такого же цвета колготки. Эта модель носила розово-лиловое платье с серебристыми узорами в виде кинжалов, с открытыми плечами и глубоким вырезом, однако надев под него кроваво-красную безрукавку, наверное, чтобы не поощрять к вольностям всех, кому не попадя. Очень важным атрибутом оказалась алая помада и шарлаховая сумка-кошелёк, которую девушка держала в руке. Вот уж поистине красавицы круглого стола.       Я с отвращением пролистнул эту модную дрянь и продолжил читать. Дальше были новости, но в них не было написано ни слова об убийстве. Я так внимательно вчитывался в текст, что по дороге домой чуть не врезался в фонарный столб и чуть не споткнулся о ящик продаваемых апельсинов. Я уже миновал двор и поднимался по лестнице к своей квартире, но нужной мне статьи всё не появлялось на горизонте. – Ничего не понимаю, - вслух сказал я, открывая дверь ключом и входя в прихожую. – Неужели об этом написали в другой газете? Или не написали об этом вовсе? Нет, такого просто быть не может! Я бы мог посмотреть новости по зомби-ящику, но основная проблема заключалась в том, что утренние я уже пропустил, а вечерних надо было ещё долго и мучительно ждать.       На скорую руку сделав себе бутерброд из оставшихся сосисок, салата и кетчупа, я уселся на диван и продолжил листать газету. До её конца оставалось всего ничего и я уже начинал было отчаиваться, как вдруг на предпоследней странице мне в глаза бросилось название: самоубийство на площади Бусико. – Есть! - воскликнул я и принялся вдумчиво читать, внимательно анализируя каждое слово. «Сегодня ночью на площади Бусико застрелилась женщина. Точное время суицида неизвестно и свидетелей этого происшествия не нашлось, но полиции не удалось собрать с рукоятки пистолета ничьих отпечатков пальцев, кроме тех, что принадлежат застрелившейся. В потерпевшей полиция распознала мать одиночку, живущую с сыном – Лисет Дайон. Несколько людей это подтвердили. Вот что говорит о погибшей мадам Алекса Демаре: Она была чудесной женщиной. Невероятно доброй, заботливой и отзывчивой. Мы с ней часто общались и ходили завтракать в кафе, разговаривали о разном за чашечкой капучино и я никогда бы не подумала, что она так несчастна в душе, чтобы в один прекрасный день самоубиться. Это было потрясение для меня и это происшествие навсегда оставит шрам в моем сердце. Другая подруга Лисет Дайон сказала в своём интервью следующее: В последнее время я замечала за ней некоторые странности. Она стала нервная, запуганная и редко принимала мои приглашения на прогулки. Внешне она располнела на несколько килограмм за считанные дни и, по её словам, почти не покидала кассы магазина комиксов, где она работала. Когда я узнала о случившемся, я невероятно испугалась и удивилась. Я всегда ей говорила, что если её что-то мучает, то она может со мной поговорить, но, похоже, она предпочла терпеть до последнего.       Сын, Жиль Дайон, также был до глубины души поражён этой новостью и распорядился закопать тело матери на кладбище Пер Лашез, которое является местом захоронения только выдающихся личностей. Суд отказал ему в этой роскоши и сейчас сын завёл дело, которое ему предстоит выиграть в течении следующих двадцати четырёх часов. По заявлениям полиции, этот случай выдаёт несомненный суицид и продолжать расследования они не собираются». Победный звук – не визг и не крик – слетел с моих губ. Я чувствовал себя невероятно легко и спокойно, хоть и понимал, что веду себя как последняя скотина. Как хорошо было понимать, что я только что выскользнул прямо из лап смерти. Пронесло, я спасся! Реми был прав, сам Бог ко мне был благосклонен в ту ночь.       Со спокойной душой я взглянул на часы: стрелки пересекли отметку в час и теперь неспешно двигались к двум. До встречи с Анели у меня ещё оставалось чуть больше пяти часов и я решил пока немного поработать, дабы скрасить время, но не убить его. Я включил зомби-ящик, поставил первый попавшийся канал, уменьшил звук и уселся за стол. Теперь я мог без излишних переживаний полностью отдаться работе.       Только когда я в очередной раз взглянул на часы я понял, почему некоторые из моих друзей называют меня трудоголиком: они показывали пол седьмого вечера. Время пролетело незаметно за каким-то делом. Я бы поработал ещё, но пора было закругляться и выходить.       На улице небо было чище любой души самого безгрешного ребёнка. Ночь предвещала быть ясной. Я люблю ясные ночи, потому что всё небо видно как на ладони. И в такие моменты кажется, что уже романтичнее чем так быть не может. Я сел на мотоцикл и поехал за Анели к ней домой. Намерения заходить в её квартиру я не имел, поэтому, как только я был на месте, я позвонил ей по телефону и уже через пару минут она спустилась. Боже, какая она была красивая! У меня чуть было язык не повернулся назвать её красавицей, но потом, вспомнив про мою тонкую грань между «красивой» и «красавицей», я себя одёрнул. Она была одета в чёрное обтягивающее платье без рукавов и с высоким горлом, дотягивающееся до колена и открывающее на всеобщее обозрение её невероятно изящные стройные ноги, обутые в туфли на невысоком каблуке и переплетающимися на голени ремешками. Я смотрел на неё всего секунду, но меня уже заворожил ослепительный цвет её лица, тонкий профиль, тёмные глаза, тяжёлые веки, изящные маленькие ножки с высоким подъёмом и тонкой лодыжкой, восхитительные руки, белая кожа с сетью голубых жилок, сильная и гибкая шея эгинских Юнон, крепкий изящный затылок, и плечи, словно изваянные резцом Кусту. Сегодня косы она уложила по своему обычаю: в тяжёлый узел на затылке, и вдела в них пёстро расшитый бант. – Боже, до чего же ты красива! - прошептал я. – Не говори глупостей, - она засмеялась, села за мной на мотоцикл и обняла меня со спины. Её длинные, белые и тонкие пальцы сплелись у меня на груди и вся её фигура в целом выделялась со странной ясностью, точно от неё исходило собственное слабое сияние. Она напоминала мне Весталки, которая ворошит пепел священного огня золотым прутом.       Я надавил на рычаг газа и мы поехали. Я старался ехать не очень быстро, чтобы не испугать свою попутчицу, но она напротив проявляла интерес ко всему вокруг и не подавала признаков испуга. Тогда я немного ускорился и уже спустя десять минут мы подъехали к бару. – Мадемуазель, - я первым слез со своего байка и протянул ей руку. – Извольте спускаться, мы прибыли. – Брось эти любезности, Вик, - смущённо сказала она, тем не менее стараясь сохранить хладнокровие. – То, что я надела платье, не делает меня принцессой и уж тем более королевой. Я – это всё ещё я, только по другому одетая. – Ну дай полюбезничать то, - сказал я с улыбкой, помогая ей слезть с мотоцикла. – Это был твой выбор так нарядиться, ты могла нацепить на себя какие-нибудь лохмотья и тогда никаких «мадемуазель» тебе бы не светило. – Хорошо, - она усмехнулась и шутливо толкнула меня в грудь. – В следующий раз я так и сделаю. И пусть тебе будет стыдно перед людьми за меня. – Мне? За тебя? Стыдно? И не мечтай. – Ну да. Потому что окружающие подумают, что ты ходишь на свидания с какой-то последней заморашкой. После её слов мои щёки обожгла кровь и я почувствовал, что краснею. Но не от «заморашки», а от «свидания». – Это не свидание, а примирительный отдых, - пробубнил я, опуская глаза. – Как скажешь, - она насмешливо улыбнулась и, подождав, пока я нацеплю на мотоцикл противоугонку (а сделал я это с трудом, ибо от смущения она постоянно валилась у меня из рук), зашла в бар. Я вошёл за ней следом и мы сразу заняли первый попавшийся столик. У него было не самое удобное и красивое расположение, у стены ближе к углу, но в такое время вообще было подарком найти хоть какое-то место и мы воротить нос от него не стали. Анели взяла винную карту и стала её бегло пролистывать. – Вино будешь? – Смотря какое. – Я предпочитаю Cabernet franc. Оно не очень сладкое и не очень кислое, а как раз в меру. Я улыбнулся. – Бери что хочешь. Тем более раз уж ты такой эксперт в вине. – А ты что будешь? – Возьму себе виски, думаю.       В иные часы на лице Анели появлялась печать серьёзного, почти строгого достоинства. Нельзя было без удивления и волнения смотреть, как быстро угасала в нём веселость и как быстро безмятежной ясности на замену приходила глубокая сосредоточенность. Эта внезапная серьёзность, порой выраженная очень резко, походила на высокомерие богини. Лоб, нос и подбородок представляли ту идеальную линию, совершенно отличную от идеальных пропорций, которая и обуславливает гармонию лица; а в характерном промежутке между основанием носа и верхней губой у неё была та едва заметная очаровательная ямочка – таинственная примета целомудрия, – благодаря которой Барбаросса влюбился в Диану, найденную при раскопках в Иконии. Именно такое выражение поразило её лицо сейчас. – Что-то не так? - взволнованно спросил я, опустив руку ей на плечо и слегка содрогнувшись от ощущения такой нежной, гладкой кожи. – Что? - она вздрогнула и посмотрела на меня. – А, нет, всё нормально, - и улыбнулась. – Просто задумалась. – Так... что ты будешь? – Я буду... возьми мне то же, что берёшь себе, хорошо? – Это как? - изумился я. – Нет, так нельзя. А если тебе не понравится? Может, лучше возьмёшь вино? – Мне не может не понравиться то, что нравится тебе, - она улыбнулась, так сладко и нежно, и наклонила голову, чтобы прильнуть к моему плечу. Я снова почувствовал прилив крови к щекам и, чтобы скрыть их пунцовость, поспешил уйти к стойке. – Я пойду сделаю заказ, если ты не возражаешь, - не дожидаясь ответа, я встал и пошёл вглубь заведения. Я шёл и с каждым шагом всё сильнее ощущал, как полыхает моё лицо.       За стойкой сидел один из моих знакомых официантов, Эймери. Несколько неуклюжий, толстый,выше обыкновенного роста, с огромными красными руками; он, как говорится, не умеет войти в салон и ещё менее умеет из него выйти. Кроме того он слегка рассеян. Однако все его минусы выкупались выражением добродушия, простоты, скромности и ума. Его грубое мужское лицо всегда озарялось улыбкой умиления и восторга в особенности перед движением человеческого ума. О, почему человек не бессмертен? - иногда говорил он мне. – Зачем нужны мозговые центры и извилины, зачем нужно зрение, речь, самочувствие, гениальность, есть всему суждено уйти в почву и, в конце концов, охладеть вместе с земной корой, а потом миллионы лет без смысла и без цели носиться с Землёй вокруг солнца? Эймери, завидев меня, улыбнулся, протирая стакан, и протянул: – А, Виктор Де Ариас. Что привело тебя сюда, приятель? Почему ты такой красный, ты же ещё не взял ни одного бокала. Или ты сюда пришёл прямиком из другой пивной? – Эх, тебе бы всё шутить, - сказал я, протягивая ему деньги за два бокала виски. – Будь любезен, два виски со льдом и поскорее. – Сейчас налью, не кипешуй, - он отошёл от стойки и вскоре принёс мой заказ. Его не было буквально две минуты, но за это время я уже весь извёлся. – Спасибо, - я забрал бокалы. – Ты как на иголках, парень, что с тобой? Неужто это Анели на тебя так влияет? – Никто на меня не влияет, - буркнул я. – И потом, я же уже заплатил и сказал «спасибо». Это знак на то, что тебе пора отстать. – Понял, - он пожал плечами и замолк, а я вернулся к столику. – Как ты быстро, - Анели улыбнулась. – Стараюсь, - я сел рядом с ней и пододвинул её бокал к ней. – Сколько с меня? – Забудь. Сегодня гуляем за мой счёт. Она сидела рядом со мной и нежно улыбалась. Тонкая, невероятная девушка с мягким, оттенённым длинными ресницами взглядом, густой чёрной косой, дважды обвивающей её голову, и мраморным оттенком кожи. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью и несколько хитрой и сдержанной манерой она походила на красивого, ещё не сформировавшегося до конца котёнка, который будет прелестной кошкой. Но не открыточным пушистиком, а бездомной, невразумительно тощей, с невероятно красивыми глазами. – Благодарю, - мурлыкнула она, припав головой к моему плечу. – Но в следующий раз плачу я, договорились? – Договорились. Я помолчал минуту, глядя как она молча попивает виски и поглаживая её по шелковистым волосам. – Анели? – Да? – Помнишь, я вчера сказал, что хочу кое о чём с тобой поговорить? – Ох, ну наконец-то, а то я уж думала, что мне самой придётся тебе об этом напоминать. – Это очень значительная, я бы даже сказал, весомая вещь, и ты должна мне поверить. Тебе это может показаться глупой шуткой, но я вовсе не шучу, всё, что сейчас будет сказано, говорится на полном серьёзе. – Ну давай уже, не тяни. Я наклонился к её уху, настолько близко, что от моего дыхания по её коже побежали мурашки, и зашептал: – Вчера после похорон я хотел забыться. Выпить чего-нибудь покрепче и успокоить нервы. Le Botaniste – вот где я нашёл себе пристанище до одиннадцати с лишним ночи. Это местечко совсем не далеко от кладбища, я пошёл именно туда ибо у меня при себе не было байка, иначе я бы поехал сразу к Гаррису. Но когда я возвращался произошёл один инцидент, которого я уж точно не мог ожидать. – И что же произошло? Я перешёл на ещё более тихий шёпот. – Я шёл на метро, чтобы вернуться домой, и на площади Бусико встретил мадам Дайон. – Неужели? - Анели как-то даже оживилась и, подняв голову с моего плеча, с интересом на меня уставилась. – А что было дальше? – Её подослал Жиль, чтобы застрелить меня, она сама мне в этом призналась. Поэтому для самообороны мне пришлось застрелить её. Анели даже рот раскрыла от изумления, глядя на меня выпученными, как у совы, глазами. – Ты шутишь? - прошептала она. – Увы, - я вздохнул, порылся в кармане и, достав сложенную втрое вырванную страницу из газеты, протянул её ей. Она бегло прочитала статью и ахнула вполголоса. – Неужели это правда?.. – Да. Я не знаю, хорошо это или плохо, но Реми меня поддержал. – Сдурел? Да это же просто отлично, - она обняла меня за шею и её мягкие губы коснулись моей вновь горячеющей щеки. – Теперь мы можем вдохнуть спокойно. – Ещё не можем, - промямлил я, стараясь собраться с мыслями и не поддаваться напору смущения. – Ещё есть Жиль. – Жиль – это крыса подпольная. С ним всё будет намного проще. Стоило ей это сказать, как в двери вдруг с оглушительным грохотом вломилась толпа из семерых человек. Они обступили выход плотным полукругом, пресекая всякую возможность выйти через него, и стали оглядывать сидящих за столами людей, водя дулом заряженного пистолета от одного человека к другому. Посетители, явно засуетившись, в страхе стали расступаться и по одному бежать к чёрному ходу. Эймери вышел из-за стойки и уставился на бесцеремонно ввалившуюся группу. Они все стояли, гордые, с высоко поднятыми головами и все поголовно вооружённые как минимум ножами. Среди этой компании в самом центре стоял Жиль с налитыми кровью глазами и ярко-красной повязкой, закрывающей одно ухо. – Я знал, что ты будешь здесь, сучий ты сын, - обратился он ко мне, усмехнувшись ухмылкой сумасшедшего. – И я знаю, что это ты пристрелил мою мать. Я очень огорчён, что полиция мне не поверила и отказалась исследовать дело, но тут уж ничего не поделаешь. Придётся самому бороться за правосудие. – Именно поэтому ты распугал всех клиентов? - спросил я, хмуря брови и жестом показывая Анели встать за моей спиной. – Чтобы кому-то что-то доказать? И потом, то, что полиция отказалась исследовать дело это тебе же на руку, баран. Иначе они бы узнали и то, что Доминик умер по твоей вине, и то, что свою драгоценную матушку ты подослал, чтобы меня пристрелить. – Я? - он состроил непонимание. – О чём ты, я никого не подсылал. – Неужели? – Не-а. – Лгун. Врёшь и не краснеешь, и как это у тебя получается? Он пожал плечами и безмятежно усмехнулся. – Лицемер, - прорычала Анели сквозь стиснутые зубы. – Тебе твою маменьку то вовсе и не жаль. Ты просто расстроен, что в битве между ней и Виктором победил Виктор. – И не удивительно, - сказал Жиль своим прежним слащавым тоном. – Он же Победитель{Victor с латыни переводится как «победитель»}. – Да, я Победитель. А ты Молодой Козёл{Жиль – с французского «ребёнок», «молодой козёл»}. – Может и так. Но сейчас этот самый Молодой Козёл всадит тебе нож в глотку! – Нет, - вдруг Эймери подошёл к нам и скрестил руки на груди. – Я не позволю тебе причинить им вред, крысёныш. Если будешь бить их, то только через мой труп. – Ты что? - испугались мы с Анели в один голос и дёрнули его за рукав. – Ты не знаешь, о чём говоришь, - я активно замотал головой. – Возьми слова назад, живо! - зашипела она. Он показал нам жестом успокоиться и улыбнулся. Потом тихо зашептал: – Мой коллега пошёл вызывать полицию. Всё будет хорошо, вот увидите. – Только через твой труп? - переспросил Жиль, недоверчиво щурясь. – Ну что же, это можно. – Ну, тогда нападай. Или ты что, трусишь? - я смотрел на этого грузного, уверенно зашагавшего в сторону врага бармена с неописуемым восхищением и тревогой. Я волновался за него, но в то же время был в нём уверен.       В ту же секунду Жиль ударом ноги оттолкнул его в сторону. Эймери, как будто ожидавший только этого, мгновенно схватил его за ноги и свалил на землю. Тотчас вскочив, он ударил в живот второго противника, молодого блондина, замахнувшегося было ножом. Тот покачнулся и тоже упал. В следующую секунду я и Анели бросились на двух остальных. Меня сразу ударили в лицо, удар был не страшный, но из носа тут же пошла кровь, а старые раны заныли в унисон, и мой ответный выпад оказался неудачным – кулак скользнул с жирного подбородка противника; тут же меня стукнули в глаз и я повалился на парня, которого Эймери сбил ударом в живот. Сбросив меня, он вцепился мне в горло и прижал к полу. Я напряг шею, чтобы он не мог меня душить, и пытался вывернуться, оторваться от него, – я мог бы оттолкнуть или ударить его ногами в живот, но Анели, сцепившаяся с Жилем, лежала на моих ногах, и я был скован. Хоть я и напрягал шею, дышать мне было трудно – воздух плохо проходил через окровавленный нос. Постепенно всё снова начало расплываться, лицо этого гада дрожало перед моими глазами, как желе, в голове замелькали чёрные тени. Я терял сознание. – Пригни башку, чувак! - услышал я голос Эймери и беспрекословно выполнил приказ. Он воспользовался какой-то секундой и ударил со всей силы моего душителя пустой бутылкой. Стекло расплескалось, как вода, и я зажал уши, оглушённый этим звоном. При втором ударе блондинчик отпустил меня и, охваченный бешенством, попробовал достать Эймери, держась рукой за кровоточащие раны и пытаясь вырвать застрявшие в плоти осколки, но тот проворно отскочил назад и нанес ему третий, увесистый удар по пальцам руки, а потом ещё один по голове. Силы возвращались ко мне, я приподнялся, навалился на дизорентированного противника и в свою очередь стал душить его. В эту минуту раздался звериный вопль, а затем жалобный стон: «Пусти! Пусти!». Жиль оттянул Анели руку за спину, скрутил и резко рванул её вверх. Она опрокинулась лицом на землю. Придавив её спину коленом, он продолжал выкручивать ей руку, одновременно пододвигая колено ближе к затылку. Она кричала и ругалась, на чём свет стоит, но Жиль не унимался и пытался разделать её под орех, чтобы она утихомирилась. – Отпусти её! - заорал я с такой злостью, с какой прежде мне никогда не доводилось орать. – Немедленно! – Ты хочешь, чтобы я её отпустил?! Ха! - он поднялся на ноги, не отпуская выкрученной руки, достал из кармана кастет и стукнул им по её вертебральной колонне. Анели сдавленно вскрикнула от боли. – Убью тебя, паршивец! - я сделал шаг в его сторону, скаля зубы, но он меня остановил пальцем. – Я раздавлю твою ненаглядную, если подойдёшь. Надо ли тебе это? Сделаю из неё чучело и повешу голову на стену в качестве охотничьего трофея. – Ты больной ублюдок! - отчаянно закричал я, но приблизиться не осмелился. – Чего ты от меня хочешь, ну чего?! – Я хочу тебя застрелить. Разве это много в обмен на такую сладкую мордашку? - он сильнее ударил её по позвоночнику, на этот раз подозрительно хрустнувшему. – Хватит! Прекрати! Жиль усмехнулся и нанёс ещё один удар, после которого Анели громко закричала. Из её глаз хлынули слёзы. Глядя на неё даже мне захотелось плакать. – Вик, - Эймери, всё это время отбивающийся от остальных, подёргал меня за рукав и потыкал на окна, ведущие на улицу. Я прислушался. Услышав у дверей бара полицейскую сирену и поняв, что подмога рядом, я сорвался с места и, как бросается тигр на антилопу, напрыгнул на Жиля, повалив его на пол. Кастет выпал из его руки и отлетел на достаточно приличное расстояние. Он зарычал от злости и тут же вцепился мне зубами в руку. Было больно, было очень больно, его резцы впивались мне в кожу и из свежих ран тут же потекла кровь, но это всё терялось на фоне того, что мне нужно помочь Анели. И я со всей силы ударил его по оторванному уху. Жиль разжал зубы, завизжал звериным визгом и начал биться в судорогах. Остальные шестеро тут же бросились на подмогу своему товарищу, и Эймери снова вступил в бой, не давая этим верзилам даже дотронуться до меня. А я давил Жиля своим весом и сжимал его горло, отвешивая ему удары по уху.       Отряд полиции под эти жуткие крики и стоны ввалился в бар и растащил нас по разным углам. Они о чём-то разговаривали, о чём-то спрашивали и что-то обсуждали, но я их не слушал. Я смотрел на Анели, которую на носилках погружали в машину скорой помощи. Я провожал её взглядом до дверей, надеясь, что она всё же очнётся и хотя бы взглянет на меня, но нет, её глаза оставались закрыты до конца, пока двери с красным крестом не захлопнулись и машина не скрылась из виду.       Прошёл час, прежде чем мы сумели оправдаться перед словом правосудия (хоть и не без вложения кое-какой суммы денег) и нас с Эймери отпустили, а Жиля с остальными шестью ребятами, под их нескончаемые проклятия, увезли в полицейский участок для дальнейшего выяснения дела. Девяносто девять и девять процентов, как сказал мне главный коп, что всю эту шайку посадят за решётку. Зеваки постепенно начали расходиться, люди вернулись обратно и заняли свои места за столиками, официанты возвратились за стойку, а я, сразу после того, как вышел на улицу, поблагодарил Эймери за помощь, распрощался с ним и позвонил Мелани. Я посчитал, что она имеет право попрощаться со своей лучшей подругой. – Мелли, собирайся, я за тобой сейчас заеду и мы поедем в больницу. – Зачем? - сонным голосом удивлённо спросила девушка. – Надо. Я всё объясню по дороге. И, не дожидаясь дальнейших расспросов, сбросил вызов.