Призрачное счастье

      С этой внезапной смерти прошло всего ничего, но, стоя на разрыхлённой нескончаемым дождём земле и глядя на постепенно опускающийся в могилу гроб мне представлялось, будто пролетели годы, и что сейчас я – больше не я, а дряхлый старик, провожающий очередного знакомого на тот свет и уже с нетерпением ожидающий своей очереди. Похороны прошли в шесть, после полудня, на кладбище Пасси.       Могилка, которую мы заказали, была совсем маленькой, всего-лишь семь шагов в длину и четыре в ширину. Её обтягивала уже слегка покосившаяся проволочная ограда, окрашенная в траурно-чёрный цвет. По четырём углам в землю вонзались кривые молнии сухих деревцев; на голых ветвях едва ли можно было увидеть хотя бы один листик даже в самый тёплый и солнечный день. Вид она представляла из себя печальнейший, вот уж никогда бы не подумал, что Доминику предстоит гнить в подобной дыре, что его зубы больше никогда не засверкают в счастливой улыбке и что его молодость, его праздная, беззаботная юность закончится раньше, чем он успеет ей вдоволь насладиться. У изголовья разрытой ямы белела мраморная плита с выгравированными инициалами покойного и годами его жизни. Фотографии или портрета мы к ней не прикрепили, ибо посчитали это лишним. Из людей, не считая священника, нас было только пятеро – я, Анели, Эркюль, Реми и Патрис. Фиакр, этот сучий сын, так и не явился, объяснив это кучей дел. – Ну что? - задал весьма странный вопрос один из мускулистых парней, принявшихся закапывать могилу. Наперекор всей нравственности и такту он был одет в шорты до колен и белую безрукавку с изображением мишени на груди, открывающую его мощные руки со вздувшимися от напряжения венами; голубые глаза глядели отрешённо и напоминали взгляд ещё не до конца очнувшегося после наркоза пациента. Он орудовал лопатой, в его руках становившейся чуть ли не оружием убийств, пот катился градом по его лицу, от чего пряди выцветших волос прилипали ко лбу. Комья земли с глухим стуком приземлялись на крышку гроба и отдавались острой болью в моём сердце. С каждой новой порцией почвы Доминик уходил от нас всё дальше и дальше, а юноши-могильщики явно уставали всё больше и больше. Их было двое и второй являл вид более благородного человека, нежели первый, больше походящий на городское быдло. Второй парень обладал мягко светящимися тёмно-карими глазами, меланхоличными и с печальной задумчивостью во взгляде, менее выдающейся мускулатурой и прекрасными каштановыми волосами, от которых – головой клянусь – за версту пахло мускатным орехом. – Что «ну что?»? - со вздохом спросил Патрис. – Товарищ ваш, что ли? - поинтересовался юноша с выцветшими волосами, указывая на могильную плиту. – Али коллега? Али родственник? – Ну что вы докопались? - раздражённо выпалила Анели. – До трупов своих докапывайтесь, а не до и без того скорбящих живых. Голубоглазый пожал плечами и ухмыльнулся. – С покойничками мы имеем дело слишком часто, нам это уже совсем не в новинку. – Молодые люди, - обратился я к ним с наигранной любезностью. – Позволите мне кое о чём спросить? – Ну? - с выцветшими волосами сплюнул на землю. – Вы не похожи на бывалых могильщиков, слишком уж юны и любопытны до чужих дел. Вы тут подрабатываете или это так, институтная практика? Парень с карими глазами грустно на меня взглянул, а голубоглазый наоборот, расхохотался. – Нет, мы не студенты! - сказал он сквозь смех. – Просто у нас тут дядя работает. Нахлебников он содержать не хочет, вот и устроил нас к себе могилы рыть. Просто, ненапряжно, а главное – бабки платят! Посмотрев на второго юношу, который после сказанных слов весь затрепетал, точно жаворонок, над которым коршун суживает свои смертоносные круги, я начал глубоко сомневаться в правдивости сказанного. Как же этот мальчик выглядел несчастно. Быть может, он таким был всегда, а может, его таким сделала возня с трупами. Но, глядя на него, мне неоднократно показалось, что его зрачки постепенно приобретают зловещую форму черепов. – Пойдём, Вик, - Анели нетерпеливо потянула меня за рукав куртки. – Пойдём, нечего терять время на болтовню. – Минутку, - я наклонился к свеже зарытой яме и опустил на ворох земли скромный, до достаточно симпатичный букет. Сдерживая вновь накатившие слёзы, я тихо прошептал: – Спи с миром, приятель. Надеюсь, ты не заберёшь с собой своих земных тягот. Оставь их здесь, с нами. А уж мы о них позаботимся... Анели вздохнула и прильнула к моему плечу щекой. – Ты не будешь долго убиваться, ведь так? - сочувствующе спросила она у меня на ухо. – Не думаю, - со вздохом ответил я. – Людей надо уметь отпускать. Знаешь, есть такая поговорка, «с глаз долой – из сердца вон». Вот, её стоит придерживаться. Она нахмурилась, но её раздражение тут же изгладилось и на смену ему вернулось прежнее соболезнование. – Тебе больше грустно за него или за Джори? – Я не хочу об этом говорить. – Ладно. Слушай, можешь мне кое-что пообещать? – Ну? – Обещай, что если я умру, ты не будешь из-за меня долго грустить. Мне очень бы этого не хотелось. – Что ты такое говоришь? С чего бы тебе вдруг умирать? – Мало ли что нас ждёт в будущем. Мы же не Ванги, мы не можем этого предвидеть. Да и так интереснее, верно? С каждым новым днём узнавать, что тебе приготовила жизнь сегодня – это бесценно. Как говорится, в этом состоит жизнь: один листок опадает – на его месте вырастает другой, и каждый листок по своему ярок и неповторим. Так что кто знает, быть может завтра меня собьёт грузовик. – Не собьёт тебя никакой грузовик. – Или упадёт кирпич на голову. – Не упадёт тебе на голову никакого кирпича, даже не надейся. – Ну, или ещё что-нибудь. Скажем, меня скинут в Сену с моста и я захлебнусь. – Замолчи! Просто замолчи, сучка! - я с силой оттолкнул её от себя, но, даже проанализировав свои слова, не ужаснулся. Во мне закипела чистейшая ярость и теперь мой язык начинал работать вдвойне быстрее мозга. Анели стояла поодаль, испуганно глядя на меня. Я никогда не видел в её взгляде такого вселенского испуга и ужаса. Ветер забавлялся с подолом её чёрной свободной юбки, развевая его как при суфрийском кружении, руки она плотно прижала к животу, её грудь нервно вздымалась, слегка сдерживаемая обтягивающей белой блузкой. Я смотрел прямо на неё, но, казалось, будто я её не вижу. Будто все мои слова и взгляды принадлежат не ей, а некому невидимому созданию, стоящему за её спиной. Впервые за последние несколько дней моё чувство к ней поутихло и сравнялось со всеми моими обычными чувствами. – Прости, - прошептала она, делая шаг назад. – Я не думала, что это... Что ты так... М... Извини меня... Я хотел ей что-то ответить, но слова никак не шли на ум. Шли только ругательства. Потому одного взгляда в её сторону было достаточно, чтобы она содрогнулась, словно её ударил разряд тока. – Вик... Я молча развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь на неё. Но мне это было и не надо. Я знал, что она сейчас стоит, как вкопанная, и смотрит мне в след с недоумением. Отойдя в общей сложности на сто шагов, я услышал где-то за плечами её мелодичный голос, затянувший печальный стих: О смерть, бессмертная паскуда, Непобедимая беда! Из рая, из земного чуда Людей ты гонишь в никуда!.. На кладбище загадочный уют, Здесь каждый метр навеки кем-то занят. Живые знали, что они умрут, Но мёртвые, что умерли – не знают.       Я вышел с кладбища, закрыв за собой калитку, чей скрип унёс с собой последние отголоски Анелиной песни, и направился прочь, засунув руки в карманы. Сейчас я думал только о том, чтобы добраться до бара и выпить чего-нибудь покрепче, вроде коньяка, и выкурить жирный косяк. Как на зло, в этот день я решил не брать с собой байк, а приехать на похороны на метро, потому шансов попасть к Гаррису у меня не было. Я вышел на проспект Жорж Мандель и усердно принялся вспоминать, какие бары тут есть в пешеходной доступности. Однако на ум мне пришли только гамбургерная «Schwartz’s Deli», «Café du Trocadéro», чайный дом и два ресторана итальянской и французской кухни. Пораскинув мозгами ещё добрых пять минут, пока ноги сами несли меня бог весть куда, я вспомнил о наличии самого близкого бара-ресторана «Le Botaniste» на Авеню д'Иена, и решил направиться туда, хоть я там никогда и не был.       Сказать что это заведение понтовозное – ничего не сказать. Тут, могу заверить наверняка, цены незаслуженно повышены и напитки стоят вдвое дороже, чем в обычных среднестатистических барах. И не мудрено, ибо интерьер тут – мама не горюй!       В самом центре зала с потолка свисает хрустальная люстра с лампочками, имитирующими свечи; светло-кремовые обои расчерчены поверх тёмно-зелёными полосками, упирающимися одним концом в пол, а другим – в свод потолка; небольшие столики с завитыми ножками и стеклянными столешницами окружены рядом от двух до четырёх серо-коричневых кресел с низкими спинками или подпёрты бархатными салатово-зелёными английскими диванами с тигровыми подушками; на стенах с обеих сторон висит по одной крупной картине в рамке из орехового дерева: на первой изображен гнедой скакун на дыбах, на его спину надето седло и небрежно наброшена зелёная ткань, текстурой похожая на шелк, а на второй уже две лошади – светло-серая и рыжая – бегут рысью, наклонив головы друг к другу, будто собираясь секретничать, и тоже несут какой-то груз; а под изображениями уютно пристроились торшеры с абажурами, сделанными из белой ткани, лежащей изящными складками на пластмассовых «кринолинах». Всё заведение в целом выглядит, прямо скажем, впечатляюще, но больше всего мне приглянулась именно барная стойка: сама имитирована под красное дерево с головами львов на фронтальной стороне, в стиле барельефа, следует полагать, а за ней идёт целый стеллаж с выпивкой на любой вкус и цвет – бутылки стоят аккуратными рядами на полках с подсветкой, от чего их стеклянные бока искрятся, переливаются и бросают красочные блики на стены, здесь просто приятно выкрашенные в охровый и белые цвета. Пять барных стульев на трёх высоких ножках и изогнутой спинкой, как крышка рояля, стоят вдоль стойки и словно приглашают тебя присесть на них. Последовав их приглашению, также на столешнице я обнаружил две глубоких миски на подставке со льдом и вложенными в них бутылками шампанского. Я сидел и думал, что, наверное, нашёл свой рай на сегодня.       Я просидел так долго, не могу с уверенностью сказать сколько, но, когда я вышел на улицу, уже было темно и пустынно. Я проморгал, как власть перешла от солнца к луне и как эта царица ночи в сумеречной тишине возникла на небе, подёрнутая дымкой тонких облаков. На своё собственное удивление я не был пьяным: хоть я и очень долго сидел в баре, я смог осилить только один бокал виски со льдом. Впрочем, был я пьяным или нет совершенно не имело значения, так как мой мотоцикл всё-равно остался припаркованным у дома. Сейчас мне в любом случае оставалось только идти домой. По моим прикидкам, пешком путь должен был занять не меньше двух часов, поэтому разумнее было взять такси или сесть на метро. Но, так как такси мне ждать не хотелось, я отправился к ближайшей станции, Rennes, надеясь, что успею до закрытия.       Дорога лежала не дальняя, но я всё-равно решил пройти через парк, так как знал в этом районе каждый закоулок, а хотя бы пару минут мне очень хотелось сэкономить. Выйдя на улицу Бибилон я сразу свернул налево и, перейдя дорогу, пошёл через сад, прямо наперерез площади Бусико. На этом срезе пути я должен был выиграть минимум четыре минуты, а это уже меня радовало. Проходя мимо клумб с имперскими коронами (белые лилии), докрасна раскалёнными кочергами (шток-розы) и разноцветными акварельными кляксами (бархатцы), я смотрел на разбегающиеся вокруг меня тропки и представлял, как при свете дня тут ездят на велосипедах, ходят на пикники и маленькие дети играют в салочки. Наконец я дошёл до безлюдной середины парка, оставалось совсем немного и я уже не думал ни о чём, кроме как о тёплой чашке чая и кровати, которые ждали меня дома. – Виктор, - вдруг услышал я голос в паре шагов за своей спиной. Негромкий, старческий женский голос. Я узнал его. С последнего раза когда мне довелось его слышать он стал дряхлее и хрипящее, но в нём сохранилась интонация, а этого было достаточно, чтобы угадать человека не поворачивая головы. Но я всё же решил обернуться, уж слишком мне было интересно, в насколько плохом состоянии пребывает эта крыса сейчас.       Мадам Дайон стояла неподалёку от фонаря, тускло освещающего её фигуру. Низкая, грузная, с маленькой головой, окружённой ореолом из стоящих торчком волос – она почти ни капли не изменилась. Как всегда она была одета по своему обычаю: длинная юбка, подметающая подолом землю, из под которой торчали носки кожаных чёрных сапог, длинное шерстяное пальто на крупных не до конца застёгнутых пуговицах и берет, надетый набекрень, как у художников двадцатого века. Несмотря на явно новую одежду, она всё-равно производила впечатление развалины: паутина из чередующихся серебристых и чёрных волосков (к слову, седины стало намного больше), оплетающая голову, глубокие морщины на лбу и возле глаз, слегка отёкший нос, дряхлые обвисшие щёки, окончательно утраченная форма скул и родинка с левой стороны над верхней губой – она была больше, чем обычно бывают эти прихоти природы, поэтому, наверное, это всё-таки был рак кожи.       Эта вновь увиденная мной старуха привела мне на ум старый, рассыпающийся в пепел от своего возраста дом: сырость изнутри него разрушительна; опавшая штукатурка висит в паучьих сетях; помет мышей, простых и летучих, хрустит на истертых камнях; гипсовые гербы над каминами под воздействием времени обращаются в пыль. Та же история и снаружи – кирпичным стенам требуется новая расшивка швов, зубцы их отвалились и лежат на земле неопрятными грудами, на крыше не хватает черепиц, ручейки дождевой воды прорывают русла в старом песчанике. – Идите домой, мамочка, а то вас сын заждался, - я закатил глаза и двинулся дальше по дороге, сунув руки в карманы. – Жиль укокошит всех, Вик, - зловещим голосом прошептала она, всё ещё не делая ни шагу в мою сторону. Я обернулся, уставившись на неё частично с ужасом, частично с недоверием. – Не укокошит, я ему этого не позволю. Возможно вы оба забыли, каков я. Я упиваюсь мщением, и не успокаиваюсь, пока не расхреначиваю черепушки врагов в пыль. – Это заметно. Я смотрю, ты неплохо за эти шесть лет расплатился за своего мертвого приятеля. Как его там звали, Джерри? – Джори! - разозлился я. – Дьяволовы дети поганые, я вам клянусь, что сдохну, но покончу с вами обоими. За Компанию, за Доминика, за Джори и даже за Фиакра. – Фиакру ты не нужен, малыш, - она усмехнулась, демонстрируя ряды своих гниющих зубов. – Ну почему ты родился на свет, Вик? Почему не остался в утробе матери? – То же самое я хотел бы спросить у вас, - я высокомерно поднял голову, глядя на чётко вырисовывающийся в свете фонаря женский силуэт, слегка заплывший жиром за последние шесть лет. – К слову, вы совершенно не похорошели за последние годы. Неужели нарожали ещё крысят? От какой-нибудь уличной шавки, следует полагать? Она посмотрела на меня пристально и стала пускать в меня молнии острых, презирающих взглядов. – Не держите в себе, - сказал я с усмешкой. – Или вам просто нечего ответить в своё оправдание? – Крысы от шавок не плодятся, - со злостью сказала она сквозь сжатые зубы. – Они могут плодиться от кого угодно, это же крысы. Но речь то не об этом, речь о том, заделали ли вы новых воинов для своей банды. У вас было шесть лет в арсенале, вы могли ими распорядиться с умом и вывести на свет ещё шестеро крысёнышей. – Детский лепет, - произнесла она с отвращением. – Вот почему именно сейчас моё желание прикончить тебя так сильно. – Сколько внимания на одного только меня, - мне совершенно не хотелось сейчас вступать с ней конфликт, потому я надеялся поязвить ей немного и отделаться лёгким испугом. – Я как-то даже не привык к такому. Сложно представить, что эти шесть лет двое людей, живущих у чёрта на куличиках, только и делали, что думали обо мне. – При чём только хорошее, - со слащавой саркастичной улыбкой сказала она. – И не только о тебе. Хотя, живи мы c сыном тут, мы бы об вас ноги не вытерли. Я ответил ей не менее слащавой улыбкой. – Какая жалость, что мы не квиты, ибо мы о вас не думали совершенно. Нам не хотелось тратить время впустую. – Что не думали – это заметно. Жиль прикончил уже второго вашего приятеля, а вы даже бровью не повели. Меня снова бросило в дрожь. Я и без её слов был уверен, что в этом деле был замешан модник подземного мира, но такое бьющее в лоб признание немного сбило меня с толку. Я почувствовал себя будто священником, выслушивающим исповедь последнего грешника, и это было не самое приятное ощущение. – Мы повели и ещё как. А вот если бы вы были порядочными людьми, вы бы били открыто, а не в спину, как последние трусы. – Порой рисковать не стоит. Мы собираемся провернуть всё гладко и не допускать ошибок прошлого. Ваша банда – это своего рода небольшая семья, её обидно разрушать, но, как известно, целое не может быть разбито без произвола над частицами. Бог осудил вас, и вы несёте свою кару; вы сгините все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хоть бы их было двести, от дуновения их создателя. Потому я советую вам просто смириться с судьбой и сдаться в руки нашим людям. А на Фиакра полагаться глупо; он не будет вас спасать, он вам не любящий отец. – Нет, но Фиакр наш лидер, и он не позволит больше тронуть никого из наших. Вы не переубедите меня в моих убеждениях и не заставите меня опустить руки. Вдобавок, вы не знаете где наша основная база, потому можете не надеяться что-либо узнать. Я на откровенность не иду, Жиль в курсе. – Боюсь ты забыл, что Доминик уже пирует с чертами, - напомнила тщеславная женщина, лицо которой я едва ли мог разглядеть в ночных сумерках. – Справиться с остальными будет les doigts dans le nez{раз плюнуть, - от франц.}. – Даже не надейтесь, Доминик из нас был самой тряпкой, - ляпнул я и в ужасе зажал себе рот рукой. – Ох, ох, - мадам Дайон засмеялась тихим, скрипучим, жутким смехом. Она приводила на ум самую настоящую лесную ведьму из немецкой сказки, от которых дети орут по ночам. Моё сознание добавляло этому зловещему хихиканью толстое, пришибленное тело, разодетое в различные тряпки, узловатые руки с заросшими нестриженными ногтями и бурыми старческими пятнами, длинные серебристо-белые волосы, частично закрывающие лицо, и уже давно выцветшие голубые глаза с бардовым зрачком. Слыша её мне казалось, что она сейчас меня приворожит какой-нибудь дрянью, а потом запечёт в огромной чугунной печи с яблоком во рту, как поросёнка. Впрочем, эта старуха вполне подходила к образу матери Дракулы, добрым именем которого я назвал Жиля. Её можно было охарактеризовать одной французской пословицей, которую я не очень люблю по смыслу, но очень люблю по звучанию: bouche de miel, cœur de fiel{Во рту мёд, в сердце желчь, - от франц. Русский аналог: во рту мёд, в сердце лёд}. – Ne laisses pas croître l’herbe sur le chemin de l’amiti{Не позволяй расти траве на пути дружбы, - от франц. Русский аналог: друга ищи, а найдешь, береги}. – Трава уже растёт на нашем с ним пути дружбы и я ничего не могу с этим сделать, - фыркнул я. – Благодаря вам, старая вы сука. – Ты меня неправильно понял, - она приосанилась и покачала головой. – Я имела в виду, что твой приятель только-только коньки отбросил, а ты про него уже наговариваешь всяких гадостей. – Будь Доминик жив, он сказал бы, что это не гадость, а правда. – Но он же не жив. – Qui sème le vent récolté la tempête{Кто сеет ветер, пожнёт бурю, - от франц.}, - ответил я, уже начиная раздражаться. – Не провоцируйте меня своими наездами. – Я и не провоцирую, - мадам Дайон спокойно сделала один шаг в мою сторону и мне захотелось немедленно попятиться. От неё пахло какими-то духами, которыми обычно несёт от бульварных шлюх, сидящих на ящиках в подворотнях. Что это был за запах? Сладкий, резкий, дешёвый душок напоминал тяжёлые испарения жасминовых кустов или, очень отдалённо, сирень. – Я пытаюсь тебе втолковать одну вещь. Как ты считаешь, я, старая, никем нелюбимая тётка, просто так тебя выследила? Чтобы поболтать? Конечно я так не думал. Хотя меня немного смутила её самокритичность про «старую, никем нелюбимую тётку». Насколько мне известно, старикам иногда случается задуматься о своей бездарной жизни. В таких случаях они начинают стенать, бестолково метаться, как мухи, которые тупо бьются и бьются о стекло, чахнуть, страдать, переживать, удивляться, как занесло их туда, куда они вовсе не стремились. У самых умных эти причитания превращаются в ритуал: о презренное никчёмное буржуазное прозябание! А у тех, что по-глупее, они остаются на уровне выводящего людей из себя нытья. Мадам Дайон, разумеется, относилась ко второму типу. – Стоит предполагать, что нет, - ответил я, стараясь внимательно следить за её руками, так как с минуты на минуту ждал какого-то подвоха. – Ты прав. Я нашла тебя, потому что об этом попросил Жиль. Я от него, можно сказать, с поручением, - как я и ожидал, её правая рука как бы невзначай скользнула к поясу, где, прикрытый пальто, висел пистолет в чехле, и обхватила рукоятку своими пальцами-сосисками, постепенно вытаскивая оружие целиком. – Послал вас покончить со мной, да? - я решил надавить ей на больное. – Эх, как мне вас жаль. Пригрели вы на груди гадюку, он теперь бесстыдно отправляет вас убивать своих обидчиков, потому что сам боится перепачкать руки кровью, а мать то ему не жалко. Мадам Дайон словно оглушили эти слова, потому что она замерла, как вкопанная, и бездействовала. Воспользовавшись моментом, я одним резким и довольно хорошо рассчитанным движением выхватил из-за пояса нож и полоснул им по запястью мадам Дайон. Она вскрикнула от боли и неожиданности и пистолет выпал у неё её рук. Одна секунда – и я проворно поднял его с гравия, крепко сжимая пальцы. – Ты оторвал ему ухо, мудак! - громким шёпотом прошипела она, стараясь перебороть дрожащий голос и размазывая кровь из свежей раны по всему предплечью. – Сдайтесь. Расскажите о планах вашего сына и прикажите ему дать задний ход. – Ни за что, - она подняла голову и я различил в её глазах мимолётную искру страха. – Тем более, это не в моих силах. – Ещё как в ваших. Послушайте, мы не хотим войны. В ней мы потеряем многих, но многих потеряете и вы, так зачем идти на такую беспочвенную несуразность? – Несуразность? Ха! - я испугался её саркастического вскрика и направил на неё пистолет, предупреждая. – Это не несуразность, это дело чести. Нам уже пришлось однажды позорно бежать, и за этот наш позор ответите вы. А в первую очередь Фиакр. – Вы старая женщина, мадам, - постарался я смягчить её нелюбезность. – Почему бы вам просто не оставить эти сладкие мечты о мести и не начать, скажем, вязать или вышивать крестиком? В конце концов, вы всё-равно в этих делах мало что понимаете. – Неужели? - вдруг её сухие, все в кровоточащих ссадинках губы поразила жуткая усмешка. – Тогда я считаю уместным отметить, что без меня Жилю было бы сложно выследить тебя пару дней назад. – Выследить? – Выследить. – Так это вы следили за мной? Она ответила самодовольным кивком, в её взгляде с каждой секундой всё больше чувствовалась сдерживаемая удаль и гордость. – Ты удивлён, не так ли? – Скорее зол, - я нахмурился и приставил пистолет к её лбу, подёрнутому сетью глубоких морщин. – Зачем вы это делали? Чего добивались? Говорите. – Ты уже знаешь ответ: потому что я искала мести. – Я тоже ищу мести. И даю вам честное слово парижанина, что не пожалею пустить пулю вам в лоб. – Пускай, - она снова мерзко усмехнулась и развела руками. – Убьёшь меня, но Жиль со своей бандой тебе всё-равно спуску не дадут. – Неужели? - я прижал пистолет плотнее к её лбу. – И что же мне сделает этот выскочка? Её ухмылка стала ещё ехиднее и отвратительнее. – Очень неразумно с твоей стороны было влюбляться, это всё, что я тебе скажу. Ты всё винишь меня, а сам подставляешь людей на верную смерть. Я содрогнулся от её слов. В секунду в моей голове заскользили тысячи мыслей. Что, ну что же в них было такого омерзительно-задевающего? Я не мог объяснить, но холодный страх зашевелился где-то в груди. – Провокации, провокации, - максимально безмятежным тоном сказал я. – Не давите на жалость, не выйдет. – Тебе не стоило бы оставлять её одну так надолго, - всё настаивала она на своём. – Ведь кто знает, что сейчас с ней происходит. Быть может, ей уже всадили нож в её любящее сердце. – Глупости. Вы несёте откровенный бред. – Я тебе ясно намекаю, Ромео, - мадам Дайон смотрела на меня и её ухмылка в холодном свете фонаря казалась жуткой улыбкой сумасшедшей, которую приковывают цепями на ночь к кровати, – Жиль убьёт твою Джульетту. – Нет, - прошептал я, скорее чтобы успокоить себя, чем чтобы переубедить её. – Да. И это произойдёт именно в тот момент, когда ты будешь этого ожидать меньше всего. – Вы надо мной издеваетесь, это просто провокация, - повторил я, стараясь совладать с собой. – Вы не стали бы мне такого рассказывать, будь это правдой. – Думай как хочешь, но я тебе обещаю: жива я буду или мертва, буду я гнить на дне Сены или в земле Люксембургского сада, но мой сын пристрелит твою Анели. Она знала её имя. Дрожь прошла по всему моему телу, холод пробрался под одежду и начал просачиваться сквозь кожу, голос дрогнул, а рука затряслась. – Нет. Этого не будет. Вовек не будет! - и я с уверенностью спустил курок. Раздался выстрел. Тучное тело повалилось ничком, подёргалось с минуту и, не издав ни единого звука, испустило дух. Всё случилось так быстро, что моё сознание едва ли успело понять, что произошло.       Я стоял над трупом, но душевного спокойствия смерть мадам Дайон мне не вернула. Страх с новой силой окатил берега моего сознания. Теперь я боялся ещё больше, чем прежде, но уже не за себя. Я боялся за Анели.