Призрачное счастье

      На улице я снова взялся за телефон. Небо постепенно затягивалось серыми тучами и я понял, что сегодня солнце не улыбнулось мне и решило не светить до самого вечера. Таков уж Париж, только что на небе не было ни облачка, а в следующую секунду начинается ливень, хотя синоптики горячо обещали «славную, ясную погоду».       Сейчас мне нужно было позвонить Доминику и сообщить о своей дилемме, хотя я разрывался между этой мыслью и мыслью просто бесцеремонно заявиться прямиком к нему домой, как это частенько делал он. Наконец я всё-таки решился, ввёл номер и стал ожидать ответа, слушая протяжные гудки. Он не подходил. Я прождал минуту, пока наконец не услышал голос автоответчика: Абонент недоступен. Оставьте сообщение после звукового сигнала.       В голове не укладывалось, что Доминик не отвечал, ведь он большую часть времени проводит дома и наблюдает за обстановкой в городе со своего поста. Я сбросил вызов и решил пока ехать в его сторону, по дороге попробовав перезвонить на каком-нибудь из очередных долгих светофоров.       В ближайшие двадцать минут я честно толкался в пробке, чтобы потянуть время ещё немного, за этот период повторяя свою попытку дозвониться до своего коллеги дважды, но результат был един – абонент недоступен. «Быть может, он в душе? - подумал я с всё большей нарастающей тревогой. – Или, может, просто вышел ненадолго в магазин за продуктами и забыл телефон дома? Или же он готовит под громко включенную музыку, как обычно, и не слышит рингтона?» Я пытался найти этому объяснения, но что-то внутри меня всё-равно было не на месте, и чем яростнее я искал оправдания, тем сильнее давало о себе знать волнение, сидящее тяжёлым камнем где-то под сердцем. Наконец, когда и третий раз не обвенчался успехом, я плюнул на всё, вылез на тротуар и погнал по нему, что было мочи надавливая на ручку газа. Прохожие кидались врассыпную из под моих колёс, как зайцы, и все поголовно желали мне окончить свой век верхом на мотоцикле на дне какого-нибудь болота.       Но я не слушал их и продолжал ехать вперёд, оставляя за собой в толпе пустынную полосу, практически как Моисей, перед которым развергались воды. Я знал, где живёт Доминик, но прежде мне никогда не приходилось у него бывать. Не было надобности, так как обычно он сам приходил ко мне. На этот раз я шёл на крайности, и каждая клеточка моего тела отзывалась на призыв не трусить жалобным нытьём.       Добравшись до нужного двора, открывавшего свои просторы за проходом в виде квадратной мощённой арки, я наскоро припарковал мотоцикл и бросился к парадной. Я набрал номер квартиры и стал терпеливо ожидать, пока меня впустят. Но никто не отвечал. Тогда я снова попытался позвонить ему по телефону, однако абонент вновь был недоступен. В любой другой день я бы плюнул на это, сказал бы «ладно, это дело подождёт» и поехал бы домой, но сейчас мне этого не позволяла сделать какая-то сверхмерная тревога, которая редко бывает беспочвенной. Плохое предчувствие билось в венах с такой яростью, что очень скоро у меня закололо сердце.       От Доминика ответа не было, а сидеть и ждать, пока придёт какой-нибудь житель, было невозможно долго, так как мне нельзя было медлить ни минуты.       Хоть я и не вор и не карманник, но отмычку я всегда носил с собой в кармане на экстренный случай. Вот такой я был предусмотрительный человек. Поэтому, недолго думая, я огляделся, чтобы убедиться, что вокруг нет людей. Послышалось характерное звяканье: так звякает связка отмычек в руках слесаря, пришедшего отпереть испорченный замок. Воры двадцатого века прозвали их «соловьями», вероятно, потому, что им доставляло удовольствие слушать, как они поют по ночам, со скрипом поворачиваясь в замке.       Почувствовав себя грабителем, я вставил «соловья» в замочную скважину и стал усердно пытаться отпереть дверь. Она долго не поддавалась, пот с меня катился градом, и, уже когда я собирался опускать руки, послышался победоносный щелчок.       Обрадованный, я проскочил на лестницу. Доминик жил на первом этаже, в квартире, с метровым фикусом у входа, и, к моему величайшему удивлению, нужная входная дверь оказалась открытой, поэтому мне не составило труда проникнуть в его покои. Внутри самой первой шла малюсенькая гардеробная, состоящая из одного зеркала в чёрной рамке и пары вешалок на ножках, в темноте кажущихся невысокими господинами в шляпах и с тростью; на полу был постелен вышитый ковёр, уже стоптанный и грязный; а к стенам рядами крепились полки, на которых стояли небольшие фарфоровые статуэтки животных, которые были особенно популярны в восьмидесятых годах (наверное, они достались Доминику ещё от его бабушки).       Дальше шла гостиная. Она, выходившая на тихую улицу, приглянулась мне чистотой и бесхитростной домовитостью, неудивительно что Доминик так славно обжился в ней со всеми своими книгами и папками. Несколько, пожалуй, нелепым её украшением служила изрядных размеров гравюра в ореховой рамке на левой продольной стене, реликт угасшего энтузиазма, изображавшая Жюля Верна{французский писатель, основатель жанра «научная фантастика»}, с очами, вдохновенно возведёнными горе, с пальцами, обвившими перьевую ручку, в окружении мрачных серых стен и книжных шкафов. Также тут вдоль окна стоял длинный прямоугольный стол со стеклянной столешницей и рядом полочек, заставленных научной фантастикой и просто научными статьями. Видом он очень напоминал кухонный, и, зная чудаковатость Доминика, нельзя было утверждать, что это было не так. На нём я откопал пару нераспечатанных конвертов, нашёл кучу бумаг и документов, о существовании которых едва ли мог подозревать. Был тут и отчёт о мадам Дайон с помеченной датой, но я решил его не трогать. Настенные полки, висящие по бокам от окна, тоже были плотно забиты рядками толстых книг. Там имелись книги по философии, по природоведению, по ботанике, знаменитая пьеса «Фауст» и несколько проз зарубежных писателей. Рай любого библиотекаря. А на краю углового дивана, откинувшись на подушки, восседала фарфоровая кукла, размером с трёхлетнего ребёнка, сделанная чьей-то невероятно талантливой рукой (видать, очередное бабушкино наследство). Она сидела в розовом шёлковом кринолине, отделанном кремовыми кружевными оборками. Золотистые волосы были высоко зачёсаны и разубраны жемчужинками, открытая нежно-розовая шея и плечи выступали из пены кружев, сколотых жемчужной булавкой; её белоснежное фарфоровое лицо мягко светилось в густеющем полумраке неосвещённой комнаты, оно не было покрыто глазурью и оттого казалось матовым и нежным, совсем как человеческое. Удивительно живые синие глаза блестели, ресницы были сделаны из настоящих волос, радужная оболочка – вся в лучиках и была окружена тёмно-синим ободком; тёмно-красный рот был чуть приоткрыт и в нём виднелись крохотные белые зубы. Увидь я подобное чудо ночью, подсвеченное пламенем свечи или фонарика, я бы, наверняка, ночами потом не спал.       После гостиной передо мной открылся выбор: распутье из трёх дверей. За одной из них была кухня, за другой – туалет, за третьей – спальня. Первые два помещения показались мне абсолютно бесполезными в данном случае, поэтому я направился прямиком в спальню. Как только я вошёл туда, какой-то странный запах ударил мне в нос. Не то ветхлости, не то пустоты, не то ещё чего-то. Вы никогда не задумывались о том, как пахнет пустота? О том запахе, что стоит в нежилых помещениях, пропитывая собой стены, потолок, пол? Этот смрад нельзя объяснить, его можно только почувствовать, и я был готов отдать голову на отсечение, что чувствовал его в этой комнате в этот самый миг. Тут стоял какой-то кавардак, всё было перевёрнуто вверх дном, практически вся комната стояла на ушах. Даже боясь предполагать, чем Доминик тут занимался, я достал телефон и попробовал вновь позвонить на номер, на счету которого в моём списке вызовов значилось уже пять «абонент недоступен». Телефон Доминика зазвонил где-то совсем рядом, среди всего этого раскиданного хлама, и, после пяти минут поисков, я наконец-то смог его откопать под обломками разбитой вазы и раскрытой книгой. – Так, - сказал я вслух. – Значит, выходит, он ушёл, оставив мобильник дома и не закрыв за собой входную дверь? Всё страньше и страньше, уж не был ли он случаем пьяным? Кровать, прикрытая шатром из лёгкого тюля, заставила меня на неё обернуться, так как ветер, ворвавшийся в раскрытую форточку, начал играть с воздушной тканью и слегка вздымал её, отчего казалось, будто в постели кто-то лежит и с минуты на минуты он проснётся. А ведь и верно! Немного приглядевшись, я увидел, что в постели, слегка подёрнутой тюльной дымкой, лежит Доминик. Умиротворённо и спокойно, повернувшись ко мне спиной. – Здрасьте, пожалуйста! - возмущенно воскликнул я, всплеснув руками. – Вон он где! Я ему, понимаешь ли, названиваю куда только можно и куда только нельзя, а он спит! Ну, просыпайся, гад, я из-за тебя чуть не поседел весь. Спящий не ответил и даже не пошевелился. – Ну? - требовательно спросил я, злясь всё больше. – Давай, подъём! - я подошёл ближе и откинул полог, и в ту же секунду хриплый, надтреснутый звук – не крик и не вздох – вырвался из моей груди. Доминик лежал на боку, а в его горло был по самую рукоять всажен нож. Простыня с его стороны вся заплыла красным, алые струи всё ещё били из раны и текли на его одежду, окрашивая и её тоже в зловеще-багровый. Несомненно, у меня начиналось дежавю: я уже видел похожее зрелище шесть лет назад. Убили ли его или он сам себя убил – я ещё не мог сказать наверняка, так как был слишком ослеплён этим зрелищем, но, судя по царящему вокруг хаосу, всё-таки это скорее было жестокое убийство.       Я зажмурился и зажал пылающие веки похолодевшими пальцами. Холодный пот струился по моему лицу и всяческие попытки совладать с собой, зажать страх в ладонях, оканчивались неуспехом. Нет. Нет-нет, это всё была иллюзия. Иллюзия, видение, которое не терпит фикции, формы самолюбования, контролирующей, распределяющей по ролям, живописующей в виде сцен человеческие страдания и страсти. Допустимо только нефиктивное, неигровое, непритворное, непросветлённое выражение страдания в его реальный момент. Но нет, моё бессилие и горечь так возросли, что никакая иллюзорная игра тут уже не была дозволена. Чёрт становился патетичен. Сердобольный чёрт читал мораль, наверняка нависая где-то в углу комнаты. Страдания человеческие хватают его за живое. Во имя их он подвизается по части искусства. Лучше бы мне вовсе не упоминать о своей антипатии к опусам, ежели я хочу, чтобы мои дедукции показались вам просто блажной хулой, издевательством.       Как было больно смотреть на него. Страшное зрелище являл этот парень, смертельно бледный, с открытыми глазами и застывшей искоркой отчаяния во взоре. Однако я испытал некоторое облегчение, увидев, что на его лице осталась печать свирепости. Он был одет во всё белое и кровь на этом белом бросалась в глаза. Его кололи ножами, в него стреляли, быть может, но гордое лицо было не тронуто, хотя оно всё ниже линии чёлки – глаза, нос и подбородок – было в кровавых брызгах. Подавляя рвотный рефлекс, я обвернул руку в кусок наволочки, схватился за рукоятку и потянул её на себя. Нож вышел из его горла с омерзительным хлюпаньем. Передо мной уже не лежал monsieur голливудская улыбка, это был очередной безымянный мертвец, каких покоятся миллионы под цветочными клумбами.       Впервые за этот день я почувствовал сражающую с ног усталость и бессильно упал на пол, прислонившись спиной к стене. От ощущения своей беспомощности из моих глаз градом потекли слёзы и я никак не мог совладать с ними. Я наконец-то дал им волю, позволил разрушающему крику души вырваться наружу, плюнул на гордость и собственное достоинство – я плакал впервые за шесть лет после смерти Джори. Как мне подумалось позже, ничего в жизни не влияет на меня так негативно, как смерть знакомых и друзей.       Когда скорбь немного отпустила меня и я перестал задыхаться и давиться слезами, сознание начало немного проясняться. Тогда я дрожащей рукой набрал номер Фиакра и прижал телефон так плотно к уху, как только мог, пока не почувствовал пульсацую вен. Больше всего на свете я сейчас боялся, что и мой лидер окажется вне доступа и меня будет ждать вторая ужасная картина за день, хотя совершенно не думал о том, что если сейчас по иронии судьбы вошёл бы кто-то из соседей, мне было бы не отвертеться от слова правосудия и тюрьмы, ведь у меня не было ни одного доказательства в мою защиту. Однако вопреки всем моим опасениям Фиакр довольно быстро подошёл и я решил сразу перейти в делу, не тратя времени на глупые приветствия, кажущиеся такими бесполезными сейчас. – Здравствуй, только не говори, что тебя снова побили. – Фиакр... – Если это так, то я не собираюсь тебя жалеть и давать ещё один нож. – Фиакр... – Ибо ты, друг мой родной, растратен, как шлюха класса люкс, да вот только пользы от тебя в разы меньше. – Фиакр, Доминик мёртв.