Призрачное счастье

– Вик? Вик? Ну проснись же ты, гад! - я открыл глаза и увидел перед собой Анели. Видимо, за время её отсутствия я успел задремать, хоть толком и не помнил, когда именно это произошло. – Я тут кручусь, как белка в колесе, готовлю, а ты спать лёг! Нахал. – Извини, просто так получилось, - я лениво потянулся и сел на краю дивана. – Который час? – Три ночи. Самое время для того, чтобы поесть. Пойдём. Анели потянула меня за рукав и повела за собой на кухню. Там невероятно вкусно пахло жаренным, кислыми оливками, запах которых был так силён, что почти чувствовался на языке, какими-то приправами и специями. Вообще я никогда не был фанатом мяса, но тот стейк, который мне предстояло съесть, выглядел на редкость аппетитно. Я сел за стол и принялся за еду. Не могу объяснить точной причины, но этот кусок свинины, который лежал у меня в тарелке, политый бальзамическим уксусом и украшенный веточкой розмарина, показался мне самым вкусным из всех блюд, что мне доводилось пробовать на своём веку. – Ну как? – Очень вкусно. Я всегда знал, что цены нет твоим блюдам, но теперь я в этом убедился. – Кончай подлизываться, - она улыбнулась и легонько толкнула меня в плечо. – Льстец поганый. – Что есть, то есть. Я налегал на мясо с огромным аппетитом. Не уверен, что в последние пару лет мне доводилось есть что-то с такой увлечённостью. Анели же держалась спокойно и после одного-двух кусочков отложила вилку и вытерла рот салфеткой. Как я понял, заканчивая трапезу, она собиралась уходить, потому что забрала с вешалки свою куртку и сидела, перекинув её через руку. – Уже хочешь уходить? - спросил я, убирая тарелки и столовые приборы со стола. – Пора бы, я и так засиделась, ты хоть время то видел? Стрелки уверенно близились к четырем ночи и им не хватало всего-то получаса для достижения своей цели. – Ну видел. Но на улице сейчас небезопасно, ты хоть знаешь, какие кадры шляются в такой час? Хоть стой, хоть падай. – Не смеши меня, кто из, как ты изволил выразиться, таких кадров на меня глаз положит? Я сама выгляжу как одна из них, да и перцовка всегда при мне. – Не говори глупостей, ты на них вообще ни каплей не похожа, - я вышел из кухни в коридор и зашёл в спальню, включив в ней верхний свет. – Так что не отпирайся, я тебя никуда одну не отпущу. Хочешь остаться у меня на ночь? – Что? – Ну не выгонять же мне тебя под самое утро на улицу. Ложись со мной, а завтра пойдёшь. – Не могу. Не хочется тебя стеснять. – Да ну брось, какое стеснять. Мне только в радость, если ты останешься. Знаешь, с кем-то спать всегда веселее, чем одному, - я лёг на кровать и подвинулся к краю, демонстративно освобождая ей место. – Не сомневаюсь, - она усмехнулась. Недолго думая, она стянула с себя штаны, сняла блузку и легла в постель рядом со мной в одном нижнем белье. Я лежал с округлившимися глазами и бешено колотящимся сердцем и всё никак не мог поверить, что существуют девушки, взаправду живущие на таком пофигизме, ведь я даже не надеялся на её согласие. Я не выдержал и бегло поцеловал её в висок. О Господи, какой у неё был приятный запах! Не дешёвых духов, которыми надушивается каждая вторая, а тонкий, едва уловимый, нежный, сладкий цветочный душок. Вопреки всем моим ожиданиям она не залепила мне пощёчину, а поцеловала меня в ответ в подбородок и кокетливо отвернулась. Это была такая игра, она специально поддразнивала меня, но не поощряла к вольностям, нарочно подтрунивала над моим нелепым положением, но не высмеивала его, однако мне было не до этого, я мог обещать лишь одно: долго я так не продержусь. Я смотрел на неё со спины, меня опьянял её запах, шум её душевного прибоя с накатывающимися на золотистый песок волнами и её волосы тёмно-сливового цвета, рассыпанные по подушке. – Ты на что надеешься? - спросила она наконец, усмехнувшись и отодвинувшись от меня подальше. – Ни на что. – А чего тогда притираешься ко мне? Если бы ты пододвинулся ещё чуть ближе, можно было бы услышать шорох моих бретелек, трущихся о тебя. Ты что думаешь, я тебя накормила до отвала, а теперь ещё и в сексуальном плане ублажать буду? Я тоже спать хочу, Вик, давай отложим это дело хотя бы до утра. Эти слова как-будто пронзили мой мозг. Говорила ли она серьёзно или снова издевалась? Понять я не мог, но всё-равно непроизвольно раскраснелся и отодвинулся в самый дальний угол кровати. Кровь пульсировала в висках, я чувствовал как набухали и сужались вены. Стыд и смятение полыхали адским пламенем в голове и распространяли жар на всё остальное тело, поэтому я лежал, глядя в потолок, и весь горел от макушки до ног. Анели обернулась и застала меня в этом неловком положении, и в мгновение ока в её глазах забегали насмешливые искры. Снова она смеётся надо мной. Она молча смотрела на меня оценивающим взглядом, а потом вдруг на одном дыхании выдала: Полюбил петух корову, Путь любви тот невелик; Ведь никто не знал, что скоро Собьёт корову грузовик. Любовь росла и крепла, Взмывала в облака, – Но от любви то пепла Дорожка коротка. Полюбил петух корову, Путь любви тот невелик; Ведь никто не знал, что скоро Пойдёт петух в мясной шашлык. Я недоуменно посмотрел на неё и даже забыл о своём недавно кипевшем смущении. – Снова Бродский? – Нет, - Анели улыбнулась и отвернулась обратно. – Это мои собственные стихи. Я их только что на ходу выдумала. – Талант, - я пододвинулся к ней. Она это заметила, но на этот раз отодвигаться не стала. – Почему ты стала журналисткой, а не поэтессой? – Вообще потому что я так захотела. Да и стихи мои всё-равно отказывались печатать. В интернете их никто не читал, а для журналов их считали слишком неприемлемыми. – Ты что, писала стихи с еврейским матом? Она тихо засмеялась. – Не только. Ещё я писала стихи-издёвки над обществом, вкладывая в их строки такую жестокую сатиру, что самой было тяжело потом их перечитывать. – Дашь мне как-нибудь почитать их? – Не могу, даже при всём желании. Пару лет назад я бросила это дело и всё своё когда-то написанное творчество сожгла в камине. – Как это печально, - я осторожно приподнялся на локте и накинул на неё половину покрывала. – Я бы с удовольствием его почитал. – Не судьба, значит, - она улыбнулась. – Холодно у тебя здесь, тебе об этом кто-нибудь говорил? – Нет. Знаешь ли, у меня не часто бывают гости, - подумав, я накрыл её целым одеялом и подоткнул края под неё. Анели посмотрела на меня через плечо с неким недоумением, а потом скинула с себя одеяло и сонным голосом прошептала: – Дурак. Обними меня лучше.       Ночью мне приснилось, будто я стою в китайской лавке, от пола до высокого потолка загромождённой полками с античным фарфором, так что пошевели я хоть единой мышцей, несколько из них упали бы и разбились вдребезги. Именно это и случилось, но вместо сокрушительного грохота раздался величественный аккорд, исполненный наполовину виолончелью, наполовину челестой, как мне показалось, до мажор, продлившийся четыре такта. Сбил запястьем с подставки вазу эпохи Мин – ми-бемоль, целая струнная фаза, великолепная, трансцендентная, выплаканная ангелами. Теперь уже специально разбил статуэтку быка, потом – молочницу, потом – Сатурна: воздух наполнила шрапнель, а мою голову – божественные гармонии. Ах, что это была за великолепная музыка! Мельком я видел, как какой-то юноша с глазами цвета морской волны и чёрным ёжиком волос, скрипя ручкой, подсчитывал стоимость разбитых предметов, но я должен был поддерживать рождение музыки. Я знал, что стану величайшим композитором столетия, если только смогу запомнить эту мелодию и выдать её за свою. Жуткий «Смеющийся кавалер», которого я швырнул в стену, запустил колоссальную группу ударных.       Я проснулся от того, что на кухне раздался грохот упавшей сковороды или кастрюли. Анели рядом со мной не было, а я лежал, свернувшись калачиком, в ворохе подушек и сбившейся простыни. Стрелки на часах, приютившихся на тумбочке, показывали десять утра. Я нехотя поднялся с кровати и вышел из комнаты в коридор, а оттуда прямиком на кухню, уже за версту почуяв какой-то невероятный вкусный запах чего-то жаренного.       Анели стояла возле плиты. Её волосы были прилежно расчёсаны, но ещё не уложены, и оттого завивались в премилые локоны, слегка сдерживаемые парой невидимок. На ней были надеты очаровательная блузка с открытыми плечами и высокие джинсы с пушистой бахромой по краю штанин. Возвращаясь к сравнениям с бабочками, теперь она походила скорее на Morpho rhetenor. Светло-синий цвет её крылышек, постепенно к концам перетекающий в чернильно-чёрный, с легкой сетью перламутровых чешуек, поблёскивающих в солнечном свете как многогранные алмазы и взависимости от угла обзора меняющихся то на сине-зелёный, то на фиолетовый, приводили на ум только образ моей гостьи. – Доброе утро, - я подошёл к ней со спины и поцеловал её ничем неприкрытое плечо. – Ты так рано встала. – Не было времени долго спать, - ответила она, не поворачивая головы. – Иди садись за стол, я приготовила тебе завтрак. – И всё-таки ты усердно хочешь меня закормить? Анели, ты великолепно готовишь, ты же это знаешь. – Знаю. Только с твоих уст это звучит как претензия. – Это вовсе не претензия, - я прижался щекой к её волосам и вдохнул такой нежный, такой любимый аромат. – Это комплимент. Просто я ставлю тебя в известность, что мне нравится твоя кухня. Я то сам себе почти никогда не готовлю. – И очень зря, скажу я тебе. Отощаешь ведь, - всё ещё не оборачиваясь, она легонько ущипнула меня за предплечье. – И так вон мышечной массы нет. Одна кожа да кости. Тебе стоит есть больше белков. – Диетолог чёртов, - я хмыкнул и отошёл в сторону. – Я сам разберусь, что мне надо есть и в каких количествах. И всё у меня нормально с мышечной массой, поэтому не надо трахать мне мозг. – Я, заметь, и не трахаю тебе мозг. Просто советую, - Анели взяла кухонную лопатку и сняла со сковороды четыре поджаренные в собственном соку сосиски. Потом достала из тостера подрумянившийся хлеб и положила всё это добро на тарелку. – Надеюсь, хоть майонезом ты снабжён? – Майонез найдётся, - я открыл шкафчик и, пошарившись там, нашёл закрытый тюбик майонеза и передал его девушке. – Вот это да, я поражена, - она усмехнулась и прошла ко столу. – Ну, давай, тащи сюда свою задницу и садись. Я нехотя пошёл за ней и уселся на стул, закинув ногу на ногу и потянувшись к лежащим возле салфетницы сигаретам. – И нечего делать вид, будто делаешь мне одолжение. У самого то глаза голодные. Ты смотришь на эти сосиски как изголодавшаяся собака. – А скажи мне, когда ты успела поменять одежду? - задал я неуместный вопрос, только-только осознавая своим сонным мозгом, что вчера она была одета по-другому. – Я часто ношу с собой сменную одежду, - она пожала плечами, разрезая сосиску напополам и выкладывая обе половинки на хлеб. – Мало ли что может произойти. А лишний сет одежды почти ничего не весит – кладёшь рубашку на штаны и сворачиваешь всё в рулон. – Так твоя сумочка – это почти что портабельный гардероб? А так сразу и не скажешь. Анели усмехнулась и полила свой получившийся бутерброд змейкой майонеза. – Женская сумочка – это вообще сама по себе странная вещь, скажу я тебе. В неё может влезть в разы больше, чем кажется. Своего рода Тардис{машина времени и космический корабль из британского телесериала «Доктор Кто». Снаружи выглядит как обычная телефонная будка, а внутри очень просторная}, если ты понимаешь, о чём я. – Понимаю, - я кивнул, тоже делая себе сэндвич и решая запихать в него цельную сосиску вместо двух половинок. – Удобно, наверное. – Не всегда. Иногда в ней невозможно найти даже звонящего телефона. Конечно, я не против рыться в сумке под песню Евы Симонс «Bludfire», но после минуты или двух тщетных поисков это уже начинает раздражать. Я слышал, что она говорит, но уже не слушал её. Я думал о своём сне и тщетно пытался вспомнить ту великолепную мелодию, но она как назло никак не шла на ум. Я старался вспомнить её и представлял, как бы сильно она понравилась Анели.